Глава 10. Железный Иван
1941 год. Тула. Последний выход на арену. Семидесятилетний, с болью в коленях, он в последний раз пересёк ковёр, медленно снял времяпожжённый, выцветший халат, поклонился залу, незаметно смахнув слезу, и скрылся за кулисами.
Арена, ставшая его смыслом, его крестом и спасением, наконец-то отпустила. Больше не было оваций, криков, гимнов и проклятий. Всё — тишина.
Он уехал в Ейск, к скромному домику у моря, где его всегда ждала Мария. Там, в шуме прибрежной гальки, началась его новая жизнь ― тихая, простая, свободная.
Теперь Иван Максимович официально считался пенсионером. И впервые за полвека легче вздохнул — простая жизнь показалась ему богатством.
Прошлое осталось за спиной. Не было больше ни печатей «гладиатор», ни клейма «национального героя», которого то прославляли, то пытали. Просто старик с доброй открытой душой, любящий по утрам гулять вдоль лимана, удить бычков и слушать, как Мария поёт песни, будто призывая весну. Это был покой, который кажется выдумкой в серых буднях мира.
Но сердце не отпускало. Оно ныло вечерами, особенно во влажную погоду. После ростовских подвалов оно не просто болело — оно словно рыдало, давя грудь тяжёлым камнем.
― Понимаешь, Маша, ― признавался он тихо, в полумраке, ― когда люди плачут глазами, все видят… А когда сердце плачет — никто.
Он лечился травами и настоями, упрямо отвергая новое, медицинское. Казалась, такое исцеление ближе и роднее души.
Шли дни. Он не знал, что ещё не встретил свой главный бой — тот, где схватка совсем иная, и ставка — не триумф, а честь, дом, жизнь.
***
Июнь сорок первого рассёк мир пополам. Потом, в августе сорок второго, дальний гул авиамоторов и первые разрывы бомб выкосили полуденные тени даже в уютных двориках Ейска. Паника смела город, как ветер сметает сухую листву.
— Иван Максимович! — влетел взволнованный председатель горсовета, бледный, с дрожащими губами. — Эвакуация! Срочно! Вы — наше национальное достояние, вас в первую очередь!
Иван мирно сидел на лавке в своём саду, чинил любимую удочку. Он поднял свои внимательные, выцветшие глаза.
— Куда ж бежать, сынок? — спросил он спокойно.
— За Волгу, вглубь страны!
— Мне семьдесят один. Сердце не каменное. От себя уже не убегу, а ты — за Волгу… Нет уж. Здесь мои корни, тут лежат мои деды и прадеды. Тут и мне быть.
Чиновник умолял, стращал, но Иван был твёрд, как сталь. Он остался.
***
Вскоре пришли немцы. Наступила оккупация. Город замер: по улицам скользила тень страха, будто сам воздух дрожал от неуверенности.
В первые же дни — расстрелы на главной площади, виселицы и напоказ — чужой, гортанный язык.
Мария Семёновна впопыхах забаррикадировала дверь, затянула окна плотными шторами:
— Ваня, не выходи! Сиди дома! Убьют же…
— Маша, что мне терять? Я своё уже испугался, — усмехался он в седые усы.
И каждый день, словно наперекор судьбе, Иван выходил на улицу. В единственном приличном пиджаке, с тяжёлой, знаменитой шестнадцатикилограммовой тростью — и с орденом Трудового Красного Знамени на лацкане, как вызов оккупантам.
Первый патруль остановил его у ворот:
— Halt! Jude? Kommunist? Was ist das? — палец упёрся в орден. Он не понимал языка, но понимал суть.
— Орден, — ответил по-русски, не опуская взгляда. — Мой. От моей власти.
— Weg! (Убрать!)
Немец попытался сорвать награду, но тут же его кисть сжала лапа-капкан. Палец хрустнул, автомат выпал наземь. Иван смотрел прямо в глаза, и в его взгляде немцы прочитали ледяную, тяжёлую, звериную ярость, заставившую их пятиться.
— Nicht schießen! Das ist Iwan Poddubny! — крикнул старший. — Der Weltmeister! (Чемпион мира!)
Имя Поддубного и через фронты звучало, как легенда.
Через пару дней у дома остановился чёрный «Опель». Из машины вышел высокий немецкий офицер — безупречная форма, идеальная выправка, взгляд гордый, холодный.
— Herr Поддубный? Позвольте — полковник фон Штраубе. Я видел ваш триумф в Гамбурге, двадцать четвёртый… Вы невероятны!
Голос чист, по-русски — будто родной. Не солдат — аристократ.
— Проходите, коли уж пришли, — буркнул Иван, не скрывая враждебности.
В саду полковник восхищённо говорил о море, русском упорстве. Но быстро перешёл к делу:
— Мы знаем о ваших неприятностях с большевиками… Фюрер лично восхищается вашей силой духа. Вам стоит переехать в Германию. Особняк, деньги, уважение — вы тренируете наших атлетов. Согласны?
Иван молчал. Он рассматривал свои руки, безобразно изуродованные паяльником. Вспоминал холод, пытки, унижения.
Ту власть он не простил… Но, поднявшись, твёрдо произнёс:
— Я и орден, и тюрьму от этой власти получил. Она — моя. И Родина — тоже моя. А вы — враги.
Он выпрямился во весь рост — девять пудов стали в одном взгляде.
— Я — русский борец. Им останусь.
Полковник побледнел, но поклонился:
— Ich verstehe. Жаль… Вы великий человек, Herr Поддубный. Но даже великим нужно есть.
Он уехал, не тронув Ивана. Немцы позволили ему выжить. Но жизнь стала горькой — чтобы не умереть с голоду, бывший чемпион пошёл маркером в бильярдную, открывшуюся для немецких офицеров прямо в госпитале.
Вечерами Ейск наблюдал странную картину: седой великан, шестикратный чемпион мира, в ордене, расставлял шары пьяным офицерам.
Они хлопали его по плечу, пытались угостить шнапсом, но он молча работал, помогая выживать себе, семье и соседям.
Однажды в бильярдной разгорелся скандал. Молодой СС-лейтенант, проиграв, устроил дебош, швырнул кий и ударил русского доктора.
— Тихо, господин офицер, — хрипло сказал Иван, выйдя из-за стойки.
— Was?! Ты, старый Иван, будешь мне указывать?! — лейтенант замахнулся.
Но Иван не стал с ним бороться: крепко ухватил за шиворот, поднял, словно щенка, и, не говоря ни слова, прошёл сквозь зал.
Немцы остолбенели. Поддубный открыл ногой дверь и без труда вышвырнул обидчика в грязь. Вернулся и негромко бросил:
— Следующий.
С того дня в бильярдной царила тишина. Даже враги уважали силу.
В феврале 43-го немцы ушли из города. Полковник фон Штраубе ещё раз заехал:
— Ваш последний шанс. Большевики не простят вам службу в бильярдной. Они расстреляют.
— Я останусь на своей земле.
Иван ждал своих. Он плакал и смеялся, встречая первые краснозвёздные танки. Его переполняла надежда — будто радость возвращалась навек.
И он ошибся. Через несколько дней ночью в дверь тихо постучали: двое в форме НКВД и один — в штатском.
— Гражданин Поддубный?
— Я, — обрадовано встретил Иван. — Проходите, сынки!
— Пройдём… Но не мы к вам. А вы с нами. Обвиняетесь в пособничестве фашистам. Вы арестованы.
Его новый бой только начинался.
🤓 Дорогие читатели, спасибо за ваш интерес и поддержку. Это мотивирует меня писать лучше и писать чаще.