Продолжение записок профессора Санкт-Петербургской духовной академии Дмитрия Ивановича Ростиславова
В царствование Екатерины II-й Тума была разбойничьим селом, или, по крайней мере, притоном для разбойников. От моего дедушки Мартына я много раз слышал, что разбойники, промышлявшие около Тумы или в ней самой, большей частью принадлежали, по своему происхождению, к местному духовенству.
Между добрыми молодцами, происходившими из духовного звания и занимавшимися около Тумы разбоем, был даже наш родственник Кузьма Михайлович, родной брат матери дедушки Мартына.
Но как бы ни произошли тумские разбойничьи шайки, только члены их были довольно многочисленны и дерзки в то время, как мой дедушка поступил, священником в Туму. Дом себе он выстроил на самом краю села. Ночью нередко раздавался стук у уличных окон.
"Кто это? спрашивал бывало дедушка, не выглядывая в окошко. Я, или мы, - отвечали разбойники. Что вам нужно? - вновь спрашивал дедушка. Давай, молодой поп, хлеба или чего либо другого; у нас недостало". И делать нечего, с должными предосторожностями подавали посетителям хлеб, и даже что либо повкуснее; отказывать было опасно.
Едва не каждое лето повторялась сцена, когда тумское духовенство выходило перед сенокосом разделять между собою луга. К нему являлись разбойники и предлагали свои услуги для правильного дележа.
"Полно вам толковать, отцы святые, - говаривал какой либо лесной хозяин, - мы лучше вашего знаем, которые из лугов лучше; ведь мы их все уж исходили". После же раздела разбойники принимались поздравлять духовенство с окончанием труда и требовали магарыча.
Опять нельзя было отказывать; какой либо причетник отправлялся в село, и из тамошнего кабака приносил четверть водки и какую либо закуску. И званные и незваные гости усаживались где либо на лугу и начиналась попойка; незнакомый с делом, смотря со стороны на всю сцену, подумал бы, что это собрались добрые приятели, решившиеся вместе подгульнуть на чистом воздухе.
А между тем - тут служитель алтаря Господня любезно беседовал с разбойником, который может быть, недавно или ограбил какого либо прохожего, или даже перерезал ему горло. Дедушка мой, хоть и слыхал уже прежде об этих сценах, как-то не мог к ним с первого раза привыкнуть и задумывался. "Ну полно, молодой поп, сидеть повеся нос, - толкал его под бок кулаком кто либо из разбойников, - дружись-ка с нами, в убытке не будешь - пей и будешь веселее".
В блистательное царствование Екатерины, разбои происходили внутри государства чуть не повсеместно; и если в Петербурге тратились сотни миллионов рублей на людей, "бывших в случае" - Орловых, Потёмкиных, Завадовских, Зоричей, Зубовых и пр.; раздавались миллионы свободных крестьян в крепостное право, - то за что же обвинять мелких людишек, доведённых до невозможности честным образом добывать себе кусок хлеба, подкарауливали ночью запоздалого путника, отнимали у него рублей 5-10, мешок муки, армяк и т. п., или залезали в амбар, погреб, светелку, и оттуда уносили, что ни попадалось под руки.
Ведь эти мелкие воришки и разбойники обитали где-нибудь в подземелье и отвечали своей спиной и ноздрями, когда бывали пойманы, заканчивая свою жизнь где-то в Нерчинске.
Помню в своем детстве много рассказов, как хозяева постоялых дворов принимали меры к тому, чтобы не затрудняться отправить на тот свет множество заехавших к ним дорожных.
Для этого прикреплялась к потолку балка, или, как ее звали, матица. Она будто нужна была для поддержки потолка, но была так устроена, что ее можно было спустить на особых цепях или веревках на пол.
Дорожных кормили сытым ужином, поили водкой, подбавляли в нее снадобья, которые бы усыпляли их, потом укладывали их на полу на соломе так, что спущенная матица придавливала их всех, и особенно, чтобы упадала на шею или грудь.
Дорожные засыпали, хозяин со своей семьей или молодцами, которые у него сидели про запас в подполье, спускали потихоньку матицу, придавливали спавших, одни крепко придерживали ее, а другие разными орудиями поканчивали дело с теми, кто еще оставался жив.
В Ершове, во время моего детства, боялись в небольшом количестве останавливаться ночевать.
Близ этой деревни находились огромные луга, почти полу-болото, которые во время весеннего разлива покрывались водою. В царствование уже Александра I редкий год проходил без того, чтобы при разливе не появлялось на поверхности воды мертвое тело, а в счастливый год даже до пяти трупов; это были те несчастные, которые жителями деревни Ершово отправлялись на тот свет.
Близ Келец, есть гора, называемая Сокольей. Здесь в царствование Екатерины II имел пристанище знаменитый в то время атаман Веревкин. От горы по лесам у него была тропинка к селу Белоомуту, где он тоже занимался разбоем. Когда я, уже обучаясь в Рязани, возвращался домой вместе с моим отцом, то мы остановились обедать в Кельцах и были очень ласково приняты.
Хозяин мне очень понравился. Пообедав, мы продолжали свой путь и я принялся хвалить хозяина. Тогда мой батюшка, выслушав мой панегирик, с улыбкой сказал: Умеешь же ты ценить людей, - да этот добрый, по-твоему, человек много людей отправил на тот свет; и ныне я ночевать один у него ни за что не буду.
С окончанием царствования Екатерины II кончился и "золотой век" для разбойников. Ни в одной русской истории я не встречал подобной мысли; не спорю даже и о том, что она, может быть, приложима не ко всем местностям. Но Мещера, моя родина и все, которым нужно было ездить чрез нее, должны с благодарностью вспоминать о царствовании императора Павла.
При Павле деятельность и подвиги разбойников прекратились; полиция получила строжайшие приказания преследовать разбойников и исполняла эти приказания с необыкновенной деятельностью.
А прежде, донести на разбойника, поймать его и даже содействовать его поимке было слишком опасно. Полиция, в большинстве своих членов, получая от воров и разбойников хорошие подарки, им покровительствовала; поэтому потихоньку давала им возможность убегать даже из острогов, или не преследовала их надлежащим образом, а сама между тем уведомляла их о тех, кто на них доносил.
Разбойники и воры, находясь на свободе, разумеется, умели мстить своим врагам. В былые времена по улицам Петербурга водили "языков", т. е. преступников, для того якобы, чтобы указать благодетельному правительству те дома, в которых они обитали, или тех людей, которые были их товарищами или пособниками.
Завидев издали приближение таких "языков", жители сами спасались от грозившей им опасности, бежали в соседние улицы, скрывались в ближайших домах, словом, всячески старались не встречаться с процессией, потому что развозимый "язык" часто, ни с того, ни с сего, указывал, как на своих "приятелей", на таких людей, которые и не видывали его.
Провинция в этом отношении не отставала от столицы. С пойманным разбойником начальство, в виде исправников, стряпчих, заседателей земского суда, - отправлялось разгуливать по уезду. Настоящих своих милостивцев разбойник, разумеется, не указывал, надеясь, что они еще будут ему полезны впоследствии; зато мстил своим врагам, обзывая их, как "своих укрывателей".
Если же у "языка" не был нелюбимых людей, то начальство принимало на себя труд "подсказывать" ему имена тех лиц, которых следовало обвинить в пристанодержательстве; для этого, разумеется, избирались достаточные жители, которых начальство хотело поучить.
Во всяком случае, обвиненное разбойником лицо арестовывалось.
Оно и Христом Богом уверяло, что решительно ничего и знать не знает, как действительно и бывало. Ну, тогда начальство говаривало обвиняемому: Оно, пожалуй, и мы ведь, знаем, что вы невиноваты, - да что станешь делать с мошенником? Ведь он стоит на своем; заткни ему глотку чем-нибудь; дай ему сколько-нибудь рублей.
Про свои глотки начальство говорило или нет - все равно, только их затыкали уже десятками и сотнями рублей, смотря по состоянию обвиняемого. Когда все глотки были заткнуты, то делали новую очную ставку обвиняемого с разбойником; разбойник начинает просить прощения у обвиняемого и у праведных судей, что он сделал оговор, что действительно обвиненный ни в чем не виноват.
Доброе начальство отпускало невинно обвинённого, делало приличное внушение обвинителю и везло его в другую деревню, чтобы разыграть ту же самую комедию, или возвращалось в город, если "экскурсия" доставила уже ему достаточное количество денег.
И разбойник часто не оставался без награды; ему давали возможность убежать из острога и начать свои подвиги в прежних местах. После этого жителям вовсе не было охоты быть невнимательными к подобным молодцам. Добрые эти молодцы жили да поживали, налагали контрибуции на жителей, делились своего добычею с добрым начальством.
Но при императоре Павле дела шли иначе; полиция просила помощи у жителей в поимке разбойников и была крайне благодарна за всякое содействие в этом случае. Дедушка тогда приобрел большую известность в околотке своим усердием помогать открывать и ловить промышлявших около Тумы разбойников и не раз подвергался опасности.
Однажды пуля, пущенная из лесу, прожужжала мимо самого его уха. Об угрозах же нечего уже и говорить; его Бог знает, чем ни стращали. Покойная бабушка всегда, до самой своей смерти, с ужасом вспоминала об этом времени: "ночи бывало не спишь; без ружья и тесака никуда не езжали".
Но дедушка был неутомим; сообщив свое воодушевление многим из честных своих односельчан и приняв над ними некоторого рода команду, он многих разбойников сам, без полиции, ловил. Батюшка рассказывал интересный в этом отношении случай.
Молотьба хлеба с овинов в Туме начиналась рано утром, задолго до рассвета. Когда в один день большая часть взрослых жителей тумских была занята на гумнах молотьбой, какой-то разбойник решился воспользоваться таким благоприятным временем и забраться для поживы в чей-то дом, но скоро был замечен.
Поднялась тревога, закричали: "лови, держи разбойника!". Мужчины со всех гумен, большею частью с цепами в руках, бросились преследовать вора, который усиливался укрыться в соседнем лесу и, наконец, был догнан.
Первый из догнавших ударил его цепом со всего размаху, вскоре последовали и другие, такие же удары; пойманный повалился на землю; тогда очень многие из сбежавшихся жителей захотели, но их выражению, приложить свою руку или, лучше, свой цеп, и от этого произошло нечто вроде молотьбы. Батюшка, по малолетству, не был в числе преследователей, оставаясь на току у овина, и вместе с другими слышал звуки от ударов цепами, сыпавшихся на пойманного.
Главным же центром воров, мошенников, фальшивомонетчиков и раскольников были окрестности Егорьевска и лежащая за ними часть Московской губернии, называемая Гуслицами.
В конце сентября 1840 года, возвращаясь из Дмитровского погоста в Петербург, я в деревне Соболевой на постоялом дворе увидел двух уральских казаков. "Вы как сюда попали?" - спросил я их. "В командировке", - отвечали мне. Расспросив об этой командировке, я узнал, что, по случаю "усилившихся по дороге разбоев и грабежей, в каждую деревню поместили по два казака, которые в течение ночи должны постоянно разъезжать по дороге, чтобы подавать помощь тем, на кого нападут разбойники".
Особенное внимание заслуживала здесь деревня Хрипань, с большим близ нее лесом. Грабежом, воровством и убийствами тут занимались не одни пришлые разбойники, но главным образом жители Хрипани. Более других известен был хозяин, крайнего двора к лесу, на левой стороне, если ехать из Москвы в Егорьевск. Этот хозяин, по местному обычаю, скупал у однодеревенцев своих "право содержать одному постоялый двор" в течение лета.
Я сам видел этого старика, остановившись у него для обеда во время езды к отцу. Но ночевать у него немногие решались. Уже в 1849 году, в августе ехало нас 6 человек: я, брат мой Александр Иванович, служитель мой Тит, купец Евдоким Юкин и два кучера. В Хрипань въехали ночью; дорога была грязная, ночь темная и дождливая; до села Вялок, где можно было остановиться для ночлега, оставалось еще 5 верст.
Несмотря на приглашение старика-хозяина, Юкин и наши извозчики ни за что не соглашались тут ночевать. "Да что вы не остановитесь? говорил старик, ночуйте у меня"; тогда Юкин сказал: "Ну, нет, старик, не заночуем, нам своя жизнь дорога". Мы поехали, а старик, выслушав Юкина, принялся нас ругать беспощадным образом.
Покойный мой батюшка, пока я учился в семинарии, имел дома саблю, которую почти всегда брал с собою, отправляясь в Касимов или Рязань. Когда же в начале года нужно было отвозить в Касимов свечные деньги со всего благочиния, то он брал с собой в качеств провожатых одного или двух причетников. Жители сами производили свой суд и приводили сами свои приговоры в исполнение.
Приговоры эти большею частью бывали смертные, и осужденные спасались от них разве случайно. Тумский вор Гришка, окончил свою жизнь, конечно, дома, приобщившись Христовых Таин, но не совсем обыкновенным образом.
Его поймали мужики или, лучше, догнали в лесу с украденными вещами и решили с ним разделаться навсегда. Били насмерть, и когда заметили, что он уже не дышит, сочли его мертвым и оставили на съедение волкам. Но Гришка отлежался, пришел в память, дополз кое-как до дороги; его привезли домой, где он, прочахнув несколько месяцев, умер так называемой христианской кончиной. Замечательно, что он не сказал, кто его и за что отколотил в лесу насмерть.
С другими поступали иначе. Мещера страна болотистая; есть болота с жидкой тиною, по нескольку сажен глубины. Покончив с разбойником или вором, обыкновенно привязывали ему камень на шею и опускали в болото. Иногда даже и живого с камнем на шее точно также бросали в болотистую тину, где он погибал безвозвратно.
Я забыл сказать, что Иван Стратонович, внук причетника Стратонова, убившего крюком моего деда, священника Никиту, чуть не попал заживо в болото; ему уже был привязан и камень на шею; оставалось только раскачать и бросить подальше в болото, но случайно подошедшие сторонние люди помешали этому исполниться.
Где же не было ни болот, ни глубоких рек, а росли густые леса, там, по местному выражению, прятали воров и разбойников "под кабёль". Для этого выбирали толстое и высокое дерево, особенно сосну, обрубали с одной стороны корни его и, привязав к дереву довольно высоко веревку, наклоняли его в ту сторону, с которой корни не были подрублены. Дереву падать не дозволяли эти корни, но зато подрубленные корни другой стороны поднимались и оставляли под собою пустое пространство.
Вот в эту-то пустоту и укладывали мёртвого, а иногда и живого разбойника, стараясь о том, чтобы "он улегся или под самым стволом или близко от него". Тогда отвязывалась веревка, которой наклоняли дерево; и оно опять принимало вертикальное положение. Этот-то способ погребения и назывался "упрятыванием под каблом".
Иногда о такого рода убийствах знала вся окрестность, но молчали, не доводили до сведения начальства.
В 1840 году, быв гостем в Дмитровском погосте у моего батюшки, в один вечер я сидел в кухне, в то время, как все тут ужинали. Дело зашло "о разных убийствах, и между тем о том, как мужики хотели было бросить Ивана Стратоновича с камнем в воду". Тогда ужинавшая батюшкина работница, солдатка Анна сказала: "Да что вы об этом толкуете? Вот я вам расскажу получше штуку".
В деревне Ершовой, где родилась Анна, был старик, "выживший из рода", не имевший ни детей, ни внучат, ни правнучат, а потому и проживал он то у того, то у другого дальнего какого либо родственника, и "не считался принадлежащим к какой либо семье". Поэтому, при одной переписи или ревизии, его и не записали в список жителей деревни.
В то время чрезвычайно суровы были наказания и штрафы, которые налагались на старост и вотчину, если кто либо бывал пропущен в ревизии.
Мужики как-то узнали о том, что бездомный старик не попал в перепись; думали, думали, да и придумали. Старик, как ожидающий смерти, приобщался через каждые шесть недель, чтобы в случай внезапной смерти священник не отказался похоронить его.
Однажды мужики и бабы всей деревни собрались на какой-то двор и объяснили старику: что, вот ты был пропущен в ревизии, что из-за тебя нам придется платить большой штраф и староста пойдет на поселение, что ты пожил на свете и пора тебе умереть; так помолись-ка Богу, а мы с тобой и покончим.
Анна, смотревшая на эту сцену вместе с другими детьми, рассказывала, что старик всячески упрашивал своих палачей не трогать его, он и без того скоро умрет; но они, несмотря на его просьбу, составили петлю на средине длинной веревки, надели на шею старика и потом, ухватившись за концы веревки все без исключения, и бабы и мужики, потянули их и целым миром удавили старика.
Надобно думать, что они тогда дали порядочную взятку попу, который и похоронил его без суда и следствия. Анна добавила, что еще во время ее рассказа много было живыми из тех баб и мужиков, которые участвовали в этом ужасном преступлении. Теперь, как я пишу это, вероятно, их нет никого из них на белом свете.
Событие это происходило в царствование императора Александра I-го.