Уснуть долго не могла. Все вспоминала бабушку Степаниду, обдумывала ее письмо, поездку. Что у меня за жизнь? Только все наладилось, опять непредвиденные события!
Первое мая началось со щедрого солнца, заливавшего светом родительскую кухню, и густого, сладкого запаха свежей выпечки. Но на душе у меня было сумрачно и тревожно. Письмо Степаниды Платоновны лежало на столе, как неразорвавшаяся бомба, грозящая разрушить мое хрупкое, новое счастье. После завтрака, когда мама мыла посуду, а папа углубился в газету, я, собрав всю свою волю в кулак, взяла телефон.
- Ну все, звоню, — объявила я, и голос мой прозвучал чуть хрипло. — Только, пожалуйста, не слушайте.
Я вышла на веранду, в прохладу утра, где пахло цветущей сиренью и свежестью. Набрала длинный номер, сердце колотилось где-то в горле. Трубку взяли не сразу. И тогда, наконец, раздался голос — тихий, старческий, прорезанный стальными прожилками былой силы.
- Алло? Кто говорит? — донеслось из трубки.
- Здравствуйте, Степанида Платоновна. Это Лида. Дочка Николая, вашего троюродного племянника. С праздником вас ! Я получила ваше письмо.
На том конце провода наступила пауза, и мне показалось, что я слышу тихое, затрудненное дыхание.
- Лидочка... Родная моя... — голос старушки дрогнул, в нем послышались слезы облегчения. — Спасибо, что отозвалась. Боюсь, я тебя напугала своим посланием. Но у меня... у меня просто не осталось выбора.
И она заговорила. Неторопливо, обстоятельно, словно перебирая старые, дорогие сердцу фотографии. Она объяснила свое решение — не как сухую юридическую формальность, а как порыв души.
- Детей мне Бог не дал, Лидонька. А с мужем моим, с Иваном, мы душа в душу прожили. Он был герой, настоящий, не на словах. Чернобыль его сгубил, но он никогда не жаловался. После него осталась не только пенсия, но и память. Целый архив. Письма, фотографии, документы... И дом наш, крепкий, хоть и старый. Всю жизнь в нем жил, вернее как ...после Чернобыла ... Выбросить? Продать кому чужому? Рука не поднимается. А Наташу, твою сестру, я и в глаза не видала. А ты...
И тут голос Степаниды Платоновны смягчился, стал почти шепотом, полным неподдельной нежности.
- А ты, девочка моя, еще когда маленькая была, на свадьбе у родственников, помнишь? Ты тогда, лет пяти, ко мне подошла и цветочек свой, одуванчик желтый, в руку сунула. Говоришь: "Это вам, тетя, чтобы не грустили". У меня тогда мама только умерла... несколько месяцев назад . И этот твой одуванчик... он мне в душу запал. Я в тебе что-то чистое, светлое увидела. И вот теперь, под конец пути, мне так хочется, чтобы рядом было вот это... это светлое. Поговорить не только про дела, а про жизнь. Про семью нашу, корни. Я столько могу рассказать... Иван мой многое записывал. Там такие истории...
Я слушала, и лед в моей душе начинал таять. Это был не голос расчетливой старухи, переписывающей имущество. Это был голос одинокого, уставшего человека, который искал связь, хотел передать эстафету памяти. В ее словах не было жалости к себе, лишь спокойная, горькая мудрость и огромное, щемящее желание не унести все эти истории с собой в небытие.
- Я понимаю, ты молодая, у тебя своя жизнь в городе, работа важная, — продолжала Степанида Платоновна, словно угадывая мои сомнения. — Я не держу. Приезжай, просто посмотришь. Поговорим. А там... видно будет. Очень уж хочется перед тем, как отойти, близкого человека рядом повидать. Не чужого врача, а родную кровинку.
Я смотрела на золотистые шарики одуванчиков на лужайке, и мой давнишний поступок пятилетней девочки вдруг предстал не случайным детским жестом, а каким-то судьбоносным знаком. Я не смогла отказать. Не из-за обещанного наследства, которое все еще казалось мне абстрактным и ненужным. А из-за этого тихого, полного достоинства голоса, звавшего меня в прошлое, в историю, которую я почти не знала.
- Хорошо, Степанида Платоновна, — тихо, но твердо сказала она. — Я приеду. Вернусь в город, оформлю отпуск и приеду. Только не волнуйтесь, хорошо? Берегите себя.
Когда я положила трубку, на глаза навернулись слезы. Не от горя, а от странной, пронзительной смеси жалости, ответственности и какого-то смутного предчувствия. Я вернулась в дом.
- Ну что? — встревоженно спросила мама увидев мои слезы.
- Я еду, — просто сказала Лида. — Беру отпуск. Не знаю, на сколько. Но я не могу не поехать.
Я подошла к окну. Мысль о том, чтобы снова сорваться с места, бросить все и лететь в неизвестность, все еще пугала. Но теперь к страху примешивалось что-то еще — любопытство. Архив. Воспоминания. История человека, ликвидировавшего Чернобыль. И одинокая старушка, которая много лет назад запомнила желтый одуванчик из рук маленькой девочки. Это была уже не поездка по принуждению. Это было путешествие, полное тайн, и сама того не ведая, уже сделала первый шаг навстречу своей новой, неожиданной судьбе.
Выходные в родительском доме пролетели, как один миг, растворённый в аромате свежей выпечки, запечённого мяса и бесконечных маминых «поешь ещё». Так всегда бывает: ожидание томится неделями, каждая минута тягучая, как мёд, а сами мгновения счастья проносятся с ветерком, унося с собой тепло родных стен и отцовскую похлопывающую по плечу руку.
Уже в первый рабочий день, едва переступив порог офиса и ощутив знакомый запах кофе и пыли от принтеров, я направилась к кабинету Сергея Александровича. Сердце отдавало лёгкой дробью, будто школьница, пойманная на шалости. В руках тяжелая сумка с гостинцами: баночки с хрустящими огурцами, горшочек мёда, пахнущего луговым разнотравьем, домашнее сало, мамины пирожки, и, на самое дно, аккуратно завернутый в газету тот самый «лечебный» коньяк, настойка на дубовых почках, тёмная, как чайная заварка.
Сергей Александрович, заложив руки за голову, смотрел в окно. Он повернулся, и его уставшее лицо озарила улыбка.
—С возвращением! Дышишь деревней, я смотрю. Прямо глоток свежего воздуха в нашем бетонном мешке.
Я протянула ему сумку. Он попытался было отшутиться, отмахнуться, но пальцы его уже обхватили ручку пакета.
—Это вам, Сергей Александрович, спасибо за понимание. За помощь. Домашнее, — сказала я, и голос прозвучал как-то особенно тепло.
Он заглянул внутрь, и его брови поползли вверх. Достал бутылку, покрутил её в руках, и по его лицу пробежала тень какого-то почти детского любопытства.
—Огo! От такого не откажусь. Спасибо. Да еще и такой закусон!
Затем я принялась объяснять ситуацию с бабушкой Степанидой. Говорила сбивчиво, перескакивая с одной нелепости на другую: то письмо, то загадочные намёки на «старый долг», то её твёрдая уверенность, что я должна приехать именно сейчас. Сергей Александрович слушал, откинувшись на спинку кресла. Сначала он просто улыбался, потом засмеялся, коротко и бархатно, и, наконец, покачал головой, словно отбивая такт какой-то забавной, абсурдной мелодии.
— Ну и ну, — прохрипел он, вытирая платком уголки глаз. — У тебя, я смотрю, полоса движения началась. Золотая. Долго же ты жила тихо и спокойно. Ладно, что поделать. Такой истории не отказать.
Отпуск он мне дал легко, почти не глядя в календарь.
-Ещё и День Победы впереди, — добавил он, — отдохнёшь, разберёшься со своими семейными тайнами.
И вот я уже в самолёте. За иллюминатором проплывали ватные облака, а в ушах стоит оглушительный гул собственных мыслей. Что ждёт меня в том городке? Что за история связывает мою бабушку с этим местом? Чувствовала, что все это не просто так. Возможно сама себя накручивала? Нууу...поживем увидем.
Калининград встретил меня не просто улицами, а настоящим праздничным водоворотом. Город был умыт майским ливнем и сиял, будто новенький. Повсюду алели стяги, витрины украшали георгиевские ленточки, а из открытых окон машин доносились знакомые с детства военные песни. Воздух был густым и свежим, пах мокрым асфальтом, цветущими каштанами и далёким морем.
Я взяла такси — старенький седан, пахнущий ароматизатором с запахом «морская свежесть». Водитель, молчаливый мужчина с усталым лицом, кивнул на названый мной городок.
—Час езды, не больше, — буркнул он, и мы тронулись.
Машина вырвалась за пределы суеты и, набрав скорость, понеслась по ровному, как стрела, шоссе. За окном поплыл зелёный, слегка холмистый пейзаж: аккуратные поля, тёмные полосы лесов, одинокие фермы под красной черепицей. Я прижалась лбом к прохладному стеклу, и внутри всё заныло от странного чувства — смеси тревоги, любопытства и предвкушения. Впереди был не просто незнакомый город. Впереди была загадка, оставленная мне бабушкой Степанидой, и я верила, что разгадка её где-то совсем близко.
_____________________
СПАСИБО ВСЕМ ЗА ДОЧИТЫВАНИЯ, ПОДПИСКУ, ПРОСМОТР РЕКЛАМЫ, ЛАЙКИ, КОММЕНТАРИИ И ДОНАТЫ.