Когда я вспоминаю начало нашей с Игорем семейной жизни, на губах сама собой появляется улыбка. Это было до смешного наивное, светлое время, когда кажется, что весь мир у твоих ног, а впереди – только бесконечная взлетная полоса счастья. Мы поженились по большой любви, той самой, о которой пишут в книгах и которую так редко встретишь в реальности. Игорь был моей вселенной, моим самым близким другом и надежной опорой. Я, девочка, выросшая в неполной семье с вечно занятой мамой, с жадностью впитывала атмосферу его большого, шумного семейства. Мне отчаянно хотелось стать своей, родной, неотъемлемой частью этого клана, где всегда пахло пирогами, а за большим столом собирались несколько поколений.
Центром этой семейной вселенной была, конечно же, свекровь, Анна Петровна. Женщина внушительная, с громким голосом и мнением по любому вопросу. Она смотрела на меня с легким прищуром, словно оценивая, гожусь ли я в жены ее единственному, обожаемому сыну. Рядом с ней всегда крутилась золовка, Марина, младшая сестра Игоря. Яркая, модная девушка, которая, казалось, жила в своем собственном мире, состоящем из салонов красоты, встреч с подругами и бесконечной ленты в социальных сетях. Я видела, что они обе – женщины с характером, и понимала, что завоевать их расположение будет непросто. Но я была молода, полна оптимизма и искренне верила, что доброта и открытое сердце способны растопить любой лед. Я приносила к семейным ужинам свои фирменные торты, с неподдельным интересом слушала рассказы Анны Петровны о ее молодости и делала комплименты новому цвету волос Марины. И лед, как мне казалось, потихоньку начал таять.
Поворотный момент, тот самый, что запустил всю цепочку последующих событий, произошел одним промозглым октябрьским утром. Мне позвонил расстроенный Игорь. «Алин, у мамы беда, – вздохнул он в трубку. – Ее «ласточка» окончательно приказала долго жить». «Ласточкой» Анна Петровна называла свою старенькую, дребезжащую «девятку» еще девяносто лохматого года выпуска, которая ломалась чаще, чем ездила. Но для свекрови это была трагедия вселенского масштаба. Машина была ее ногами, ее свободой. На ней она трижды в неделю моталась в районную поликлинику на процедуры, а по выходным – на любимую дачу, где каждая грядка была вскормлена ее материнской заботой.
Вечером мы поехали к ним. Анна Петровна сидела на диване, поджав губы и обмахиваясь газетой, хотя в комнате было прохладно. Она демонстративно не смотрела в нашу сторону и тяжело вздыхала, давая понять, как глубоко ее горе. «Ну вот и все, – произнесла она трагическим шепотом, когда мы вошли. – Теперь я затворница. Сиди, старая, в четырех стенах. Ни к врачу съездить, ни за саженцами. Про дачу вообще молчу, зарастет все бурьяном без хозяйского глаза». Марина тут же подлила масла в огонь: «Мам, ну что ты начинаешь? Такси вызовешь, в чем проблема?». «Такси! – всплеснула руками Анна Петровна. – Да я разорюсь на этих такси! Туда-сюда съездить – полпенсии отдай! Да и разве они подождут, пока я в очереди к терапевту сижу? Разве они помогут мне мешок с картошкой до подъезда донести? Эх, молодежь, ничего-то вы в жизни не понимаете...»
В этот момент мое доброе сердце не выдержало. Я посмотрела на искренне расстроенное лицо женщины, которая, пусть и со своими странностями, была матерью моего любимого мужа. Мне стало ее так жаль. Я представила, каково это – в ее возрасте лишиться привычного уклада жизни, почувствовать себя беспомощной и зависимой. И я, не раздумывая ни секунды, выпалила фразу, которая стала моим приговором: «Анна Петровна, ну что вы так переживаете! Не волнуйтесь, я вас буду возить, мне же совсем несложно!».
В комнате на мгновение повисла тишина. Свекровь медленно подняла на меня глаза, в которых блеснула сначала искра недоверия, а затем – живой, деятельный интерес. «Правда, Алина?» – ее голос мгновенно потеплел. Игорь с благодарностью сжал мою руку. Даже Марина оторвалась от телефона и с любопытством посмотрела на меня. «Конечно, правда! – с энтузиазмом подтвердила я, окрыленная произведенным эффектом. – У меня достаточно гибкий график, я работаю из дома. Нужно в поликлинику – скажете заранее, и поедем. На дачу – тем более, с удовольствием! Я и свежим воздухом подышу».
Ах, если бы я только знала, какую лавину я сдвинула этим своим порывом! Но в тот вечер я чувствовала себя настоящей героиней. Анна Петровна расцвела, засуетилась, побежала ставить чайник. Она назвала меня «золотой невестушкой» и «нашей спасительницей». Игорь смотрел на меня с таким обожанием, что у меня сладко замирало сердце. Я чувствовала себя нужной, важной, наконец-то принятой в эту семью не просто как «жена Игоря», а как полноценный ее член. Я была на седьмом небе от счастья.
Первые недели все было просто идеально, как в сентиментальном кино. Наша первая совместная поездка была в поликлинику. Я подъехала ровно в назначенное время к подъезду Анны Петровны. Она вышла нарядная, в лучшем своем пальто, пахнущая духами «Красная Москва». Всю дорогу она рассказывала мне смешные истории из детства Игоря, делилась семейными секретами, спрашивала о моих родителях. Я чувствовала, как между нами протягивается тоненькая, но прочная ниточка доверия. Пока она была у врача, я терпеливо ждала ее в машине, читая книгу. Когда она вернулась, уставшая, но довольная, то протянула мне шоколадку. «Это тебе, деточка, за твою доброту». Мелочь, а мне было так приятно. Вечером муж обнял меня и сказал: «Спасибо тебе, милая. Мама сегодня весь вечер только о тебе и говорит. Какая ты у меня замечательная». Я таяла от этих слов и думала, что поступаю абсолютно правильно.
Поездка на дачу в следующие выходные превратилась в целое приключение. Мы загрузили мой новенький седан рассадой, какими-то банками, свертками и старым садовым инвентарем. Всю дорогу Анна Петровна давала мне ценные указания, как лучше объехать ямы и где сбросить скорость. На даче она хлопотала, как заведенная, а я просто гуляла по участку, вдыхая запах прелой листвы и дыма из печной трубы. Перед отъездом свекровь вручила мне трехлитровую банку прошлогодних соленых огурцов и сверток с замороженной зеленью. «Это тебе, Алина, свое, домашнее, не то что в магазине!» – гордо заявила она. Я чувствовала себя частью чего-то настоящего, семейного, и это ощущение было для меня бесценно.
Но постепенно, капля за каплей, в эту бочку меда начал просачиваться деготь. Сначала это были совсем незначительные просьбы, на которые было бы просто невежливо ответить отказом. «Алина, солнышко, мы все равно едем мимо Маришкиного дома, давай заскочим, я ей пирожков передам?» – говорила Анна Петровна. Мы заезжали. Марина выбегала на пару минут, забирала пакет, бросала на ходу «привет-спасибо» и исчезала. Мое время это почти не занимало. Я лишь пожимала плечами – ну, семья же.
Потом просьбы стали чуть более весомыми. «Алиночка, я тут по интернету заказала себе чудесный лечебный бальзам, пункт выдачи как раз рядом с твоим домом. Заберешь по пути, когда домой поедешь?» Я, конечно, забирала. Только «рядом с домом» оказывалось крюком в пятнадцать минут в одну сторону по пробкам, а в пункте выдачи была очередь. Но как отказать пожилому человеку в просьбе забрать лекарство? Это было бы черство и бессердечно, говорила я себе.
А потом к поездкам свекрови подключилась и золовка. «Алин, привет! – раздался однажды в трубке щебечущий голос Марины. – Слушай, у меня тут запись на реснички горит, а моя машина в сервисе. Ты же все равно маму завтра в центр везешь? Захвати меня по дороге, а? Мне там совсем рядом». Я немного растерялась. Это уже нарушало мои планы, мне нужно было успеть вернуться к определенному времени на важный онлайн-созвон. Но отказать сестре мужа было как-то неловко. «Хорошо, Марин, захвачу», – вздохнула я.
И вот мы уже едем втроем. В машине стало теснее и шумнее. На смену душевным разговорам с Анной Петровной пришли громкие обсуждения Марининых подруг, новых трендов и жалобы на «совершенно бестолкового мастера по маникюру». Я из вежливого собеседника превратилась в молчаливого водителя. Апогеем той поездки стала просьба подождать. «Алин, я буквально на полчасика, – пропела Марина, выпархивая из машины у салона. – Ты же все равно маму у магазина ждешь». И эти «полчасика» растянулись на час с лишним. Анна Петровна тоже не спешила – встретила в магазине давнюю подругу и увлеклась беседой. Я сидела в машине, нервно поглядывая на часы. Мой созвон начинался через десять минут. Я стала звонить Марине – она не брала трубку. Когда они наконец соизволили явиться, обе нагруженные пакетами, я была на взводе. «Извините, но я очень опаздываю на работу!» – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Анна Петровна поджала губы: «Ну что ты, Алина, нервничаешь? Не в лесу живем, подождут на твоей работе. Семейные дела важнее». Я промолчала, но внутри меня впервые зашевелился неприятный червячок обиды и раздражения. Я мчалась домой, нарушая все правила, и все равно опоздала, получив выговор от начальника. А в голове настойчиво стучал один вопрос: почему их дела всегда оказываются важнее моих? Но я тут же отогнала эту мысль, упрекнув себя в эгоизме. Подумаешь, один раз так вышло. Это же семья. Нужно помогать. Просто нужно быть терпимее.
Даже не могу точно сказать, в какой именно момент все пошло не так. Не было какой-то конкретной даты или события, после которого я бы могла сказать: «Вот оно. Вот точка невозврата». Все происходило плавно, незаметно, как медленно затягивающаяся на шее петля. Идиллия семейных поездок, наполненных душевными разговорами и ароматом пирожков, которые свекровь брала с собой в дорогу, начала выцветать, словно старая фотография на солнце. Сначала это были безобидные «маленькие» просьбы, которые я, в своем желании быть идеальной невесткой, даже не воспринимала как что-то обременяющее.
«Алина, дорогая, ты не могла бы заехать за Мариной? Ей к нам нужно, а на автобусе так неудобно, с пересадками», — щебетала в трубку Анна Петровна. Конечно, могла. Это же по пути, ну, почти. Лишние двадцать минут в пробке ради комфорта золовки казались мне тогда абсолютно незначительной платой за семейную гармонию. Потом появилось: «Забери, пожалуйста, мой заказ из пункта выдачи, я тебе адрес скину. Там всего-то крюк в пару километров». И я забирала. А потом: «Алин, я у магазина, тут сумки тяжелые, подожди меня, пожалуйста, минут пятнадцать-двадцать, я только за хлебом и молоком». Эти пятнадцать минут неизменно превращались в сорок или даже в целый час, потому что Анна Петровна встречала знакомую, или видела акцию на консервированный горошек, или просто забывала о времени, увлеченно выбирая сметану. Я сидела в машине, смотрела на часы, нервно теребила руль, но когда она наконец появлялась, раскрасневшаяся и довольная, я лишь натягивала улыбку и говорила, что все в порядке. Я же хорошая невестка. Я же сама предложила помощь.
Постепенно, но неотвратимо, моя роль в семье трансформировалась. Из любимой невестки, которая любезно подвозит родственников, я превратилась в «Такси Алина». Бесплатное, безотказное, работающее двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Утро теперь начиналось не с объятий мужа и чашки кофе, а со звонка свекрови. Она не спрашивала, могу ли я. Она ставила меня перед фактом.
«Алина, доброе утро. Значит, слушай план на сегодня. В десять тридцать ты заезжаешь за мной, едем в садовый центр на другом конце города, мне сказали, там лучшую рассаду помидоров привезли. Потом нужно будет заскочить на рынок за творогом, а после обеда отвезти Марину на маникюр, у нее запись на три часа», — деловым тоном, не терпящим возражений, сообщала Анна Петровна.
Мои собственные планы, расписанные в ежедневнике, летели ко всем чертям. У меня была запланирована встреча с подругой, которую я не видела почти месяц. Я хотела наконец-то сходить в спортзал, абонемент в который пылился уже вторую неделю. У меня были рабочие звонки, которые я могла делать только из дома, в тишине. Но стоило мне робко заикнуться: «Анна Петровна, я сегодня, наверное, не смогу, у меня дела…», как в трубке повисала ледяная пауза, а затем следовал тяжелый вздох.
«Дела… — протягивала она с такой обидой в голосе, будто я только что отказала ей в последнем куске хлеба. — Ну конечно, дела у тебя важнее, чем здоровье матери. Поеду на автобусе, с тремя пересадками. Ничего, как-нибудь доберусь, может, давление не подскочит».
И все. Чувство вины накрывало меня с головой. Я представляла, как она, пожилая женщина, тащится с тяжелыми пакетами по душному транспорту, и сердце сжималось. Я отменяла встречу с подругой, переносила звонки, врала тренеру в спортзале, что приболела, и ехала. Ехала за рассадой, за творогом, везла Марину наводить красоту.
Благодарность, которая вначале лилась рекой, иссякла, сменившись потоком мелочных и едких придирок. Оказалось, что я все делаю не так. «Что ты плетешься как черепаха? Нажми на педаль, мы так до ночи ехать будем!» — возмущалась Марина, опаздывая на встречу с подружками, хотя вызвонила меня за пятнадцать минут до назначенного времени. «Ну зачем ты здесь припарковалась? Это же идти целых сто метров! Поищи место поближе», — командовала Анна Петровна у входа в поликлинику, где найти свободное место было сродни чуду.
Моя музыка в машине стала «этим твоим шумом» и «непонятной долбежкой». Приходилось включать радиостанцию, которую любила свекровь, и часами слушать ретро-шлягеры и навязчивую рекламу. Однажды я, сама того не заметив, начала подпевать какой-то старой песне, которую слышала уже, наверное, в сотый раз. Марина, сидевшая сзади, фыркнула и громко сказала в телефон своей подруге: «Представляешь, она еще и поет! Слух как у медведя, наступившего на ухо». Я вжала голову в плечи и до конца поездки не проронила ни слова, чувствуя, как щеки горят от унижения.
Моя машина, моя маленькая крепость, мое личное пространство, превратилась в филиал дачного сарая и мусорного ведра. После каждой поездки за рассадой на ковриках оставались комья земли и грязи. Анна Петровна, не стесняясь, ставила ящики с мокрыми саженцами прямо на велюровую обивку сидений, оставляя грязные разводы. Марина постоянно ела в салоне, и после нее повсюду валялись фантики, крошки от печенья и липкие пятна от пролитого сока на заднем сиденье. На мои робкие просьбы быть аккуратнее они лишь отмахивались: «Ой, да ладно тебе, почистишь потом, не развалишься». Мой новый ароматизатор с запахом ванили безнадежно проигрывал в борьбе со стойким ароматом сырой земли и забытого в кармане сиденья огрызка яблока.
Вопрос о компенсации хотя бы части расходов на бензин, который дорожал каждую неделю, был закрыт раз и навсегда. Однажды я, набравшись смелости, аккуратно затронула эту тему. Я не просила денег, нет. Я просто как бы между прочим пожаловалась, что заправляться стала в три раза чаще, и что это ощутимо бьет по нашему с Игорем бюджету. Анна Петровна посмотрела на меня с холодным недоумением, словно я предложила ей продать фамильное серебро.
«Алина, ты о чем вообще? Мы же семья. Какие могут быть счеты между родными людьми? Ты же для мамы стараешься, для сестры мужа. Разве это можно измерить деньгами?» — произнесла она с укоризной. И я снова почувствовала себя виноватой. Жадной, мелочной, неблагодарной.
Вечерами я пыталась говорить с Игорем. Я подбирала слова, старалась не жаловаться, а просто делиться своими чувствами. Рассказывала, как устала, как не успеваю делать свои дела, как мне неприятны постоянные придирки. Игорь слушал, кивал, обнимал меня, но ответ был всегда один.
«Ну потерпи, милая, — говорил он, целуя меня в макушку. — Ты же знаешь маму и Маринку. У них характер такой. Неудобно им отказывать, они же обидятся. Это же не навсегда, скоро они машину починят, и все наладится».
Но машина не чинилась. Разговоры о ее ремонте затихли, будто ее никогда и не было. Зачем чинить, если есть «Такси Алина»? Я чувствовала себя все более опустошенной, раздраженной и бесконечно одинокой в этой ситуации. Я смотрела на свое отражение в зеркале и не узнавала себя. Куда делась та веселая, легкая на подъем девушка? Вместо нее на меня смотрела уставшая женщина с потухшим взглядом и плотно сжатыми губами. Я любила своего мужа, но его семья планомерно и методично высасывала из меня всю радость жизни, используя мою доброту как бездонный колодец, из которого можно черпать, ничего не давая взамен. Раз за разом, отменяя свои планы, подстраиваясь под чужой график, выслушивая очередное недовольное замечание, я чувствовала, как внутри меня копится глухое, темное раздражение. Оно росло с каждым километром, намотанным впустую, с каждым часом, потраченным на чужие прихоти. И все чаще, оставшись одна в своей испачканной, пропахшей чужой жизнью машине, я задавала себе один и тот же немой вопрос, на который не было ответа: «Господи, когда и как они все успели так нагло сесть мне на шею?»
Тот день должен был стать нашим с Игорем островком безмятежного счастья посреди бушующего океана быта. Пятая годовщина нашей свадьбы. Целых пять лет. Эта цифра казалась мне одновременно и огромной, и ничтожно малой. Я помнила нашу встречу так, словно она была вчера – нелепая, смешная, в очереди за кофе, где он случайно пролил на меня свой латте. А теперь у нас была общая жизнь, общая квартира и, как я тогда еще наивно полагала, общая семья.
Утро началось с предвкушения. Игорь ушел на работу раньше обычного, оставив на подушке трогательную записку и одну алую розу. Я вдохнула ее сладкий аромат, и на душе стало тепло и солнечно, несмотря на серый ноябрьский день за окном. Весь день был посвящен подготовке к сюрпризу. Я испекла его любимый шоколадный торт, тот самый, от одного запаха которого у него загорались глаза. Забрала из химчистки его лучший костюм и свое новое платье – шелковое, цвета ночного неба, которое я хранила специально для этого случая. На семь часов вечера у нас был забронирован столик в том самом маленьком итальянском ресторанчике, где он сделал мне предложение. Все было продумано до мелочей.
Самое главное – я всех предупредила. Еще неделю назад, в воскресенье, за семейным обедом у свекрови, я с улыбкой объявила: «Анна Петровна, Марина, у нас с Игорем в следующую пятницу годовщина, пять лет. Мы хотим провести вечер только вдвоем, так что, пожалуйста, не планируйте на меня никаких поездок, я буду совершенно недоступна». Анна Петровна тогда кивнула с понимающей улыбкой: «Конечно-конечно, деточка, святое дело. Отдыхайте, голубки». Марина тоже вроде бы отнеслась с пониманием, бросив что-то вроде: «Ого, уже пять лет? Ну, молодцы». Я была так рада их реакции, что даже почувствовала укол совести за свои недавние мысли о том, что они меня используют. «Нет, – убеждала я себя, – они просто немного неорганизованные. Они же семья, они не могут желать мне зла».
И вот, день икс настал. Примерно в четыре часа дня, когда торт уже остывал на подоконнике, а я как раз собиралась принять ванну с ароматной пеной, раздался телефонный звонок. На экране высветилось «Анна Петровна». Сердце неприятно екнуло. Это был тот самый рефлекс, выработанный за последние месяцы: звонок от свекрови почти всегда означал очередную незапланированную поездку. Я несколько секунд смотрела на экран, борясь с желанием просто сбросить вызов. Но нет, это было бы невежливо. Я взяла себя в руки и ответила максимально бодрым и дружелюбным голосом.
«Алина, здравствуй, дорогая!» – защебетала свекровь в трубку, и от этой приторной сладости у меня по спине пробежал холодок. Так она говорила только тогда, когда ей что-то было очень нужно.
«Здравствуйте, Анна Петровна. Что-то случилось?» – осторожно спросила я, уже готовясь к худшему.
«Случилось, Алиночка, случилось! У Мариночки нашей форс-мажор! Просто катастрофа!» – драматично выдохнула она.
Я присела на краешек дивана. «Что за катастрофа? С ней все в порядке?»
«С ней-то все в порядке, слава богу! Но планы рушатся! Ты представляешь, они с подружками еще месяц назад запланировали поездку на турбазу за город, на день рождения одной из них. Забронировали домик, все оплатили. И представляешь, их друг, который должен был их всех везти, только что позвонил и сказал, что у него машина сломалась! Вот прямо сейчас! Представляешь, какая подлость?»
Внутри меня все похолодело. Я уже поняла, к чему идет дело, но отчаянно цеплялась за надежду, что я ошибаюсь. Может, она просто делится новостями?
«Какой ужас, – произнесла я механически. – Очень неприятная ситуация. Может, им такси заказать? Сейчас много служб, которые и за город возят».
В трубке повисла короткая, но очень выразительная пауза. Затем голос Анны Петровны стал жестким, как замерзшая земля.
«Какое такси, Алина? Ты цены на такси за город видела? А их там четыре человека! А потом же еще ночью обратно забирать! Это же целое состояние! Мы никого, кроме тебя, попросить не можем! Ты же у нас на колесах, спасай семью!» – выпалила она. Последняя фраза прозвучала как приказ.
У меня перехватило дыхание. Неужели она забыла? Или, что еще хуже, сознательно проигнорировала мою просьбу?
«Анна Петровна, – я старалась говорить как можно спокойнее, хотя внутри уже зарождалась буря. – Я не могу. Я же вам говорила, еще неделю назад. У нас с Игорем сегодня пятая годовщина свадьбы. У меня на семь часов забронирован ресторан. Я просто физически не успею».
«Ой, ну что ты начинаешь, Алина! – раздраженно отмахнулась свекровь. – Что за трагедия? Ну, ресторан. Можно и в другой день сходить, никуда он от вас не денется! А у Марины праздник срывается, единственный выходной! Нужно войти в положение! Бросай все свои дела и выезжай! Они уже вещи собрали, ждут тебя!»
Это было требование. Ультиматум. Не просьба о помощи, а приказ явиться по первому зову, наплевав на собственные планы, на собственный праздник, на собственную жизнь. Чувство обиды обожгло меня изнутри.
«Я не могу бросить все, – повторила я, чувствуя, как дрожит голос. – Это важный для нас день. Я очень сочувствую Марине, но я предупреждала заранее. Пожалуйста, поймите и вы меня».
«Понять тебя? – взвизгнула свекровь, и я услышала, как на заднем плане к ней подошла Марина. – Это мы тебя понять должны? Какая же ты эгоистка, Алина! Только о себе и думаешь! Семья в беде, а у нее ресторан! Из-за какого-то ужина ты готова родным людям праздник испортить! Я всегда знала, что на тебя нельзя положиться!»
На меня обрушился целый шквал обвинений. Я – черствая, неблагодарная, думаю только о себе, не уважаю старших, не ценю семью. Каждое слово было как хлесткая пощечина. Я молча слушала, а в голове стучала только одна мысль: «За что? За что они так со мной?».
И тут трубку, видимо, выхватила Марина. Ее голос был полон ядовитого презрения.
«Слышь, ты, принцесса на горошине! – прошипела она. – Хватит тут драму разыгрывать! Да что тебе стоит? Турбаза эта всего в сорока километрах от города. Отвезешь нас быстренько и успеешь к своему ужину. Часом позже, часом раньше, какая разница? Зато ночью заберешь. Не королева, не развалишься!»
«Не развалишься». Эта фраза стала последней каплей. Она прозвучала как квинтэссенция всего их отношения ко мне. Не человек со своими чувствами, планами и желаниями, а бесплатное приложение к автомобилю. Функция. Вещь, которая не должна ломаться, уставать или иметь собственную жизнь.
Внутри меня что-то оборвалось. С громким, сухим щелчком. Словно лопнула туго натянутая струна, державшая на себе месяцы и месяцы накопившегося унижения, усталости и невысказанной обиды. Все эти бесконечные поездки за рассадой, ожидания у салонов красоты, грязные сапоги на моих ковриках, фантики в карманах дверей, придирки к моей манере вождения, полное игнорирование моих планов – все это сжалось в один раскаленный ком и рванулось наружу.
Я сама не узнала свой голос. Он стал высоким, срывающимся, полным холодной ярости, которую я никогда в себе не подозревала.
«Я согласилась быть вашим такси из добрых побуждений, но вы совсем обнаглели, это уже слишком!» – закричала я в трубку, вскакивая с дивана. Слова вылетали сами собой, обгоняя мысли. – «У меня сегодня своя жизнь и свой праздник! Праздник, о котором я вас предупреждала за неделю! И я не позволю вам его испортить! Ищите другое такси!»
Я с силой нажала на кнопку отбоя, будто пыталась раздавить невидимого врага. Рука с телефоном безвольно упала вдоль тела. В квартире повисла оглушительная, звенящая тишина. Было слышно лишь, как бешено колотится мое сердце в груди и как тикают часы на стене, отсчитывая секунды новой, неизвестной реальности. Я стояла посреди комнаты, глядя в никуда. На вешалке висело мое праздничное платье. На кухне ждал своего часа торт. А я только что, кажется, объявила войну собственной семье.
Трубку я бросила с такой силой, будто хотела разбить телефон о стену. Он с глухим стуком упал на мягкий диван, и в наступившей после моего крика тишине этот звук показался оглушительным, как выстрел. Я стояла посреди гостиной, тяжело дыша, и чувствовала, как дрожат руки. Нет, не руки — дрожало все тело, мелкой, противной дрожью, какой-то лихорадочной, будто от озноба. В ушах все еще звенел оскорбительный тон Марины: "Не королева, не развалишься!". Не развалюсь. А может, уже развалилась? Рассыпалась на тысячу мелких осколков, из которых состояли мои добрые намерения, мое желание быть хорошей невесткой, мое наивное стремление всем угодить.
Взгляд упал на сервированный стол. Две тарелки, изящные бокалы, бутылка дорогого виноградного сока, которую мы с Игорем купили специально для этого вечера. Горячее, ароматное жаркое из утки с яблоками, дожидалось своего часа в духовке, наполняя квартиру запахом праздника, который уже не состоится. Сюрприз. Я хотела устроить нам идеальную годовщину, первую годовщину нашей свадьбы. А вместо этого устроила скандал, который, я была уверена, уже дошел до ушей моего мужа. Их атака была быстрой и безжалостной, нацеленной прямо в самое уязвимое место моей обороны — в Игоря. Я знала их тактику. Знала, что прямо сейчас, в эту самую секунду, Анна Петровна, захлебываясь слезами и праведным гневом, расписывает сыну, в какого монстра превратилась его жена. А Марина поддакивает, добавляя сочных деталей о моем «хамстве» и «эгоизме».
Я села на край дивана, обхватив себя руками. Холод пробирал до костей. Я ждала. Ждала звонка от Игоря, его гневных сообщений, но телефон молчал. И эта тишина была страшнее любого крика. Она означала, что он не просто слушает их — он впитывает их яд, он уже вынес мне приговор. Я перебирала в голове варианты его реакции. Ворвется, красный от злости, и начнет кричать, что я обидела его мать? Или войдет с холодным, разочарованным лицом и спросит, как я могла? Я боялась обоих вариантов. И чем дольше тянулось время, тем сильнее страх сжимал горло. Полчаса превратились в час. Запах утки из праздничного стал тошнотворным. Я встала и выключила духовку. Праздник отменялся.
Наконец, спустя почти два часа после моего срыва, в замке провернулся ключ. Мое сердце рухнуло куда-то в пятки. Я замерла, не в силах пошевелиться, и смотрела на входную дверь. Игорь вошел в квартиру. Не ворвался, не влетел, а именно вошел — медленно, тяжело, словно нес на плечах неподъемный груз. Он молча снял куртку, повесил ее на вешалку. Посмотрел на накрытый стол, потом на меня. Его лицо было непроницаемым, но я видела, как под кожей ходят желваки.
— Ты не могла просто войти в положение? — его голос был тихим, но от этого еще более режущим. — Зачем было так кричать? Мама звонила мне, она была в истерике. Говорит, ты ее унизила.
Вот оно. Началось. Я ожидала этого, готовилась к этому, но все равно слова ударили под дых. Внутри поднялась волна обиды, желание кричать в ответ, оправдываться, плакать. Но что-то изменилось во мне за эти два часа ожидания. Стеклянная стена моей покладистости, которую я так долго выстраивала, разлетелась вдребезги. Я глубоко вздохнула, собирая остатки самообладания.
— Нет, Игорь, — ответила я так же тихо, но твердо. — Не могла. Больше не могла.
Он посмотрел на меня с удивлением. Кажется, он ждал слез и извинений.
— Алина, это моя мама. И сестра. У Марины действительно был форс-мажор...
— Игорь, сядь, — перебила я его. — Пожалуйста. У нас сегодня годовщина, помнишь? И вместо романтического ужина у нас будет тяжелый разговор. Но он должен состояться.
Он нахмурился, но прошел в гостиную и опустился в кресло напротив меня. Я подошла к комоду, открыла верхний ящик и достала оттуда толстую папку. Ту самую, в которую я последние несколько месяцев со злостью и отчаянием складывала чеки с заправок. Я подошла к журнальному столику и вывалила их перед ним. Целая гора бумажек.
— Что это? — не понял он.
— Это бензин, — спокойно пояснила я. — Твоя мама считает, что «мы же семья, какие счеты». Так вот, это счета. Только за последние три месяца. Можешь посчитать. Тут около двадцати пяти тысяч рублей. Моих личных денег, которые я потратила, чтобы возить твою маму за семенами на другой конец области, а твою сестру — по магазинам и салонам красоты.
Игорь недоверчиво уставился на ворох чеков. Он взял один, потом другой. Я видела, как меняется выражение его лица.
Я не остановилась. Подошла к своему рабочему столу, взяла ежедневник и открыла его на случайной странице.
— Вот, смотри. Вторник. Занятие по йоге — перечеркнуто. Подпись: «везти Анну Петровну в поликлинику, потом ждать два часа, потом в аптеку». Пятница. Встреча с Леной в кафе — перечеркнуто. Подпись: «Марине срочно забрать заказ на другом конце Москвы». Воскресенье. Поход в кино с тобой, помнишь, мы билеты купили? — перечеркнуто. «Анна Петровна решила внезапно поехать на дачу, проверить розы». Я могу так листать почти каждую страницу за последние полгода. Это — мое личное время, моя жизнь, мои планы, которые я отменяла, потому что не хотела отказывать твоей маме.
Он молчал, переводя взгляд с ежедневника на чеки. А я достала свой главный козырь. Телефон. Открыла галерею и нашла нужные фотографии. Те, что сделала на прошлой неделе, когда сдавала машину в химчистку.
— А это — мой автомобиль. Вот это темное пятно на заднем сиденье — это протек пакет с рассадой твоей мамы. Оно не отчистилось до конца. А вот эта глубокая царапина на пластике багажника — это Марина с подругой запихивали какой-то мангал, когда ехали на пикник. А вот это, — я показала фото заляпанных грязью ковриков, — это после каждой поездки на дачу. Я не жаловалась, Игорь. Я молча ехала на мойку, тратила свои деньги и свое время, чтобы привести в порядок свою же машину. И знаешь, что я слышала в ответ?
Я сделала паузу, глядя ему прямо в глаза.
— Поначалу я слышала «спасибо, Алина». А потом началось: «что-то ты медленно едешь», «почему здесь припарковалась, можно же было и поближе», «выключи свою музыку, от нее голова болит». Я из доброй помощницы превратилась в бесплатного, нерасторопного водителя, который еще и всем должен.
Тишина в комнате стала густой и вязкой. Игорь поднял на меня взгляд, и я впервые увидела в его глазах не гнев или раздражение, а растерянность. Словно пелена спала с его глаз, и он увидел картину целиком, а не только тот фрагмент, который ему только что по телефону нарисовали мама и сестра.
— Я... я не знал, что все настолько... — пробормотал он. — Они говорили, ты просто иногда помогаешь...
— Иногда? — горько усмехнулась я. — Игорь, я стала их личным шофером. Они даже не спрашивали, могу ли я. Они просто ставили меня перед фактом. И сегодняшний звонок… Это была последняя капля. Требовать в ультимативной форме, чтобы в день годовщины нашей свадьбы я бросила все и везла твою взрослую сестру с подружками на посиделки за город… А потом еще и забирала их ночью… И когда я впервые за все это время посмела отказаться, меня облили грязью.
Я села на диван, чувствуя, как уходит напряжение и подступает всепоглощающая усталость.
— Поэтому я задам тебе только один вопрос, Игорь. И я хочу, чтобы ты ответил честно. Ты на чьей стороне? На стороне женщины, которую ты любишь, с которой ты собирался строить семью и отмечать сегодня праздник? Или на стороне людей, которые ее систематически используют, не уважают и вытирают об нее ноги?
Это был не ультиматум. Это был крик о помощи. Просьба увидеть меня, понять меня, защитить меня. Я смотрела на своего мужа и понимала, что от его ответа сейчас зависит не только этот вечер, но и все наше будущее. В этот момент его телефон, лежавший на столе, завибрировал и засветился экраном. Пришло сообщение. Игорь машинально взял его в руки. Я видела, как его лицо снова каменеет, но на этот раз от другой эмоции. Он молча протянул телефон мне.
Сообщение было от его двоюродной тети, женщины, с которой мы виделись от силы пару раз в год. «Игорек, привет. Звонила твоя мама, вся в слезах. Что у вас случилось? Говорит, Алина устроила жуткий скандал, отказалась помочь Мариночке в экстренной ситуации. Мы все так за вас переживаем. Может, с Алиной надо поговорить по-родственному, объяснить, что в семье так себя не ведут?»
Я прочитала это и подняла глаза на мужа. Он смотрел на меня, и в его взгляде читалось горькое прозрение. Вот оно. Наглядная демонстрация того, о чем я говорила. Не просто звонок сыну — это была целая операция по «обработке» родственников, чтобы выставить меня чудовищем и интриганкой, разрушающей семейные устои.
Игорь медленно забрал у меня свой телефон, отложил его в сторону и потер лицо руками. Праздничный ужин остывал на кухне, годовщина была безвозвратно испорчена, но прямо сейчас, в этой разрушенной атмосфере, решалась судьба нашей маленькой семьи. И впервые за долгое время у меня появилась надежда, что мы с Игорем можем стать настоящей командой.
Ночь после нашего сорванного юбилея была, пожалуй, самой длинной и тихой в моей жизни. Мы не спали. Игорь лежал на своей стороне кровати, глядя в потолок, а я — на своей, отвернувшись к стене и чувствуя спиной холод пустоты, разделявшей нас. Воздух в спальне казался густым и тяжелым, как будто его можно было резать ножом. Каждое слово, сказанное нами в том страшном вечернем разговоре, повисло между нами невидимыми гирями. Я выложила все: чеки с заправок за последние три месяца, которые копила уже чисто интуитивно, перечень моих отмененных встреч, сорванных планов, испорченную обивку на заднем сиденье… Мой голос тогда не дрожал, он был холодным и стальным, как лезвие. Я не плакала, потому что слезы высохли где-то глубоко внутри, оставив после себя выжженную пустыню. Вопрос, который я задала ему в конце — «Ты на чьей стороне?» — не был ультиматумом. Это был крик о помощи, последняя попытка достучаться и понять, осталась ли у нас еще семья, или я все это время строила свой маленький мир на зыбучих песках.
Он ничего не ответил тогда. Лишь долго смотрел на меня таким взглядом, будто видел впервые. Не жену, не ту милую покладистую Алину, которая всегда улыбается, а чужого, измученного человека с потухшими глазами. Эта ночь была переломной. Я физически ощущала, как внутри него идет какая-то титаническая работа, как скрипят и перемалываются шестеренки его мировоззрения, намертво сцепленные с привычным укладом его семьи. Утром Игорь встал другим. Он молча сварил кофе, поставил чашку передо мной, и в этом простом жесте было больше тепла и раскаяния, чем в сотне извинений. Его лицо было серым от усталости, но во взгляде появилась та твердость, которой я так отчаянно ждала все это время.
«Я поеду к ним», — сказал он тихо, глядя не на меня, а куда-то в стену. — «Один».
Мое сердце пропустило удар, а потом заколотилось с бешеной скоростью, отдаваясь в ушах. Страх холодной змеей пополз по позвоночнику. А что, если они его переубедят? Что, если он вернется и скажет, что я во всем виновата, что я разрушаю семью? Я смотрела, как он одевается, как молча завязывает шнурки на ботинках, и каждый его выверенный, спокойный жест кричал о принятом решении. Он подошел ко мне у двери, взял мое лицо в свои ладони и заглянул прямо в душу.
«Алина, ты была права. Во всем. Я просто… не видел. Не хотел видеть. Прости меня», — прошептал он, и в его голосе я услышала такую боль, что у меня самой навернулись слезы. — «Я должен это закончить. Раз и навсегда. Ради нас».
Он ушел, а я осталась стоять посреди квартиры, которая вдруг показалась огромной и пустой. Эти два часа, что его не было, тянулись, как два года. Я ходила из угла в угол, не находя себе места. Телефон молчал, и это было хуже всего. Я представляла себе сцены одна страшнее другой: как Анна Петровна картинно хватается за сердце, как Марина кричит на него, обвиняя в предательстве, как они вдвоем давят на его сыновний долг, на чувство вины. Сколько раз я видела, как они мастерски этим манипулируют. Я была почти уверена, что он сломается. Что вернется раздавленным и попросит меня «просто потерпеть еще немного».
Когда ключ в замке наконец повернулся, я замерла у окна в гостиной, боясь обернуться. Игорь вошел, молча снял куртку, прошел на кухню и налил себе стакан воды. Я слышала, как дрогнула его рука и стукнул стакан о столешницу. Я медленно развернулась. Он стоял, опираясь руками о стол, и смотрел в одну точку.
«Ну что?» — мой голос прозвучал, как чужой.
Он поднял на меня глаза. В них была бесконечная усталость, но не было сомнений. «Все», — сказал он глухо. — «Я думаю, на какое-то время все».
И он рассказал. Рассказал, как приехал, как мать с порога начала причитать, что Алина их в гроб вгонит, как Марина тут же подхватила, что «эта эгоистка» совсем распоясалась. Он не дал им договорить. Он сказал, что приехал не слушать жалобы, а расставить точки над «i». Он говорил с ними так, как никогда раньше. Твердо, четко, без эмоций. Он сказал, что я — его жена и его семья. И что никто не смеет использовать меня и мое доброе отношение. Что помощь — это акт доброй воли, а не обязанность, и что они превратили эту помощь в рабство.
По его словам, сначала они даже не поняли. Анна Петровна смотрела на него так, словно ее милый мальчик вдруг заговорил на неизвестном языке. А потом началось… «Ты что, подкаблучником стал? — взвизгнула Марина. — Она тебя против родной матери настроила!». Анна Петровна зашла с другой стороны, с привычных манипуляций. «Сынок, да как же ты можешь? Я же для тебя все! А ты из-за этой… так с матерью разговариваешь! Неблагодарный!».
Игорь сказал, что в этот момент просто смотрел на них и видел двух чужих, эгоистичных женщин, которые совершенно не думают о нем и его счастье, а лишь о собственном комфорте. Он сказал им, что любит их, но больше не позволит вытирать ноги ни о себя, ни тем более обо мне. Что отныне, если им нужна будет помощь, они могут попросить. Именно попросить, а не потребовать. И если мы сможем — мы поможем. А если не сможем или будем заняты — они должны принять это без обид и истерик. И что поездки на маникюр, к подружкам и за пятым по счету кустом редкой гортензии в категорию «помощи» больше не входят. Для этого существует такси.
Финальным аккордом, по его рассказу, стала фраза Марины, брошенная ему в спину, когда он уже уходил: «Ну и катись к своей женушке! Посмотрим, кто тебе стакан воды в старости подаст! Мы тебе больше не семья!».
Он пересказывал это, и я видела, как ему больно. Как бы они себя ни вели, это были его мать и сестра. Он сел на стул и закрыл лицо руками. Я подошла и молча обняла его. И мы просто стояли так посреди кухни, наверное, минут двадцать. Я гладила его по волосам и чувствовала, как напряжение последних месяцев, последних недель, последних суток медленно отпускает меня. Мы были вдвоем. Против всех. Но мы были вместе. И это было самое главное.
Наступила оглушительная тишина. Ни звонков, ни сообщений. Ни от Анны Петровны, ни от Марины. Прошла неделя, потом вторая. Остальные родственники, видимо, «обработанные» ими, тоже притихли. Судя по всему, им была представлена версия о неблагодарном сыне и коварной невестке-интриганке, разрушившей дружную семью. Сначала Игорю было тяжело. Он часто замолкал посреди разговора, уставившись в одну точку. Я знала, что он переживает разрыв, и старалась поддержать его, как могла. Мы стали больше времени проводить вместе: гуляли по вечерам, смотрели фильмы, готовили что-то вкусное. Медленно, шаг за шагом, мы заново строили нашу маленькую семью, уже на новом, прочном фундаменте взаимного уважения и поддержки. Я больше не чувствовала себя использованной и одинокой. Я чувствовала себя любимой и защищенной.
Прошло около двух месяцев. Мы ехали по вечернему городу, возвращаясь из кино. Я болтала о чем-то несущественном, Игорь смеялся, и в машине царила такая легкая и счастливая атмосфера, о которой я уже и мечтать перестала. И в этот момент на приборной панели высветился входящий звонок. «Анна Петровна».
У меня внутри все похолодело. Я замолчала и вцепилась пальцами в сиденье. Неужели все начнется сначала? Неужели сейчас будет новая просьба-требование, и весь наш хрупкий мир рухнет? Я со страхом посмотрела на Игоря. Он бросил на экран короткий взгляд, и его лицо ни на секунду не изменилось. Он оставался абсолютно спокойным. Нажав кнопку ответа на руле, он включил громкую связь.
«Да, мам, слушаю», — произнес он ровным голосом.
«Игоречек, сынок! — раздался в динамиках жалостливый, хорошо мне знакомый голос свекрови. — У меня такое дело срочное. Я тут рецепт новый увидела, пирог с ревенем, а ревень самый лучший продают на рынке у черта на куличках. Ты же знаешь. А мне так приспичило испечь! Не мог бы ты Алину попросить, чтобы она за мной заехала и свозила меня, а? Мне буквально на часик».
Я затаила дыхание. Мое сердце колотилось где-то в горле. Это был тест. Главный экзамен для нашей новой жизни. Игорь не посмотрел в мою сторону. Он продолжал вести машину, глядя прямо перед собой на дорогу.
«Мам, извини, но мы сегодня заняты», — спокойно и дружелюбно, но невероятно твердо ответил он. — «Вызови, пожалуйста, такси».
В трубке на несколько секунд повисла изумленная тишина. Было слышно, как Анна Петровна шумно втянула воздух, чтобы, видимо, начать свою обычную песню об эгоизме и черствости. Но Игорь не дал ей этого шанса.
«Все, мам, пока, мне неудобно говорить за рулем», — сказал он и завершил вызов.
Он выключил громкую связь. В машине снова стало тихо, но это была уже другая тишина. Легкая, свободная, наполненная невысказанной победой. Он протянул руку, не отрывая взгляда от дороги, и накрыл мою ладонь, лежавшую на сиденье. Его пальцы крепко сжали мои. Я посмотрела на наши сцепленные руки, потом перевела взгляд на его профиль — спокойный, уверенный, родной. Он повернул голову и встретился со мной глазами. И в этот момент мы оба улыбнулись. Это была улыбка двух людей, которые прошли через шторм и вышли к тихому берегу, став настоящей командой. Я обрела не просто уважение к себе и свои личные границы. Я обрела нечто гораздо большее — по-настоящему крепкую, любящую семью со своим мужем.