– Ненаглядный ты мой, сиротинушка моя горемычная, – приговаривала Варвара Анисимовна, гладя Егорку по головке, – одни мы с тобой остались на белом свете.
Слёзы бусинками стекали по морщинистому лицу. Время от времени она утирала их концом платка. Они только что вернулись с кладбища, Варвара похоронила зятя и дочь в одной могилке.
Мальчик не понимал, почему плачет бабуленька, почему папа с мамой спали в ящиках, почему их засыпали землей.
– Бабуленька, а мама скоро придёт? А папа? – теребил он подол её юбки.
– Они больше не придут, Егорушка, оттуда не возвращаются, – стараясь говорить спокойно, сдерживала она рыдания. – Ой, как тяжко-то, Господи! Мы теперь с тобой одни будем жить, мой милок.
– Маму надо… маму надо… – плакал Егорка.
– Мы сдюжим, маленький, мы сдюжим, – Варвара Анисимовна крепко прижала внука к груди. Сердце разрывалось от боли, но нужно было как-то брать себя в руки и заботиться о малыше.
Её дочь Света была поздним ребёнком, они с мужем Лукой Арсентьевичем уже и не думали о детях, так как прошло более десяти лет после рождения сыновей-погодков, а беременности не случалось. Петр и Павел были подростами, когда в голодном 1934 родилась Светланка. Девочка была на редкость спокойная, всё больше спала, почти не плакала. Было трудно и голодно, отец с матерью с утра до ночи на работе, девочка была на попечении братьев и росла потихоньку. Подростки справлялись и с домашними делами, и с сестрёнкой. Деревенские дети рано взрослеют.
Только, вроде, наладилась немного жизнь в деревне, как грянула Великая Отечественная война. Варвара Анисимовна проводила на фронт и мужа, и сыновей, там они все и полегли в самом начале войны. Осталась одна Света. А сегодня земля приняла и её. Велико было горе матери.
Подруги
Света дружила с соседской девочкой Таней. Они были полной противоположностью друг другу. Танька боевая да смелая, а Света тихая и скромная. Таню одевала мать как куколку, так как работала в сельпо, а Светина мать – в колхозе на разных работах за трудодни, на которые особо не разбежишься. Потому Света носила что придется, но принимала это как должное и несколько не завидовала подружке. Она всегда была в тени Тани, а той это нравилось, она всегда чувствовала свое превосходство над другими и Света не была исключением.
Света училась хорошо, а Таня не утруждалась, просто списывала у неё домашние задания, хотя и не была бестолковой. После школы обе поступили в педагогическое училище в городе. По выходным Татьяна наряжалась и бегала в клуб на танцы. Света всё сидела за учебниками и не разделяла увлечения подружки, да и ходить по танцам было не в чем. Мать одна её растила, копейки лишней в доме не было. Пара платьишек, сшитых матерью, вязаная кофта, да халатик домашний – с тем она и приехала на учебу.
Даже на зимние каникулы не всегда домой ездила, денег на дорогу не было. А попросить у матери она не смела, знала, что денег нет. Танька же привезла целый чемодан нарядов, вот и щеголяла. Она была фигуристая, красивая, яркая, веселая, а Светлана – тихая, обычная, глаза, правда, зелёные, бездонные – утонуть можно, если приглядеться.
Танька то влюблялась в кого-то, то разочаровывалась, но не принимала это близко к сердцу. Они уже учились на последнем курсе, когда Татьяна познакомилась на танцах с Андреем. Парень пошёл её проводить, она щебетала, не умолкая не на минуту, кокетничала, строила глазки, но он сразу попрощался и повернул назад. Танька влетела в дом как ветер и упала на кровать, но тут же вскочила и затормошила подружку:
– Светка! Светка! Я с таким парнем познакомилась! Взрослый, после армии, точнее, после флота. Моряк! Ой, Светка, я пропала! Мой будет!
– А не рано ты его в женихи-то определила? Ведь только же познакомились. Без него его женила, – хмыкнула Светка, высвобождаясь из Танькиных тисков. Та упала на кровать, раскинув руки:
– Совсем не рано! Вот увидишь – мой будет. Не я буду, если своего не добьюсь. Уж я-то знаю, как парню понравиться! Как теленочка на верёвочке поведу, – мечтательно закатила она глаза. – Скоро каникулы, может, мне тоже домой не ехать?.. Нет, поеду, мамка лютовать будет, да и деньжат надо поклянчить, прикупить себе что-то новенькое. Поеду. Никуда он не денется.
Через три дня она упорхнула домой, чмокнув подружку в щеку:
– Не скучай. А если он придет, ты смотри, – погрозила она пальчиком, – на него не заглядывайся.
– Ты что!
– Знаю я твои зелёные глаза. Уххх… колдовские глаза! Может у него какой-то дружок есть, я тебя тоже познакомлю, а то так и останешься старой девой – училкой зловредной. Ты же у нас тихоня, – расхохоталась Светка, – ещё раз предупреждаю – он мой!
***
– Светочка, там Таню какой-то парень спрашивает, – заглянула в комнату бабушка Аграфена – хозяйка, у которой они жили. – Говорю, нету её, а он не уходит. Выйди.
– Сейчас, – Света накинула пальтишко.
У ворот стоял моряк.
– Нет дома Тани, на каникулы уехала, через неделю будет.
Их взгляды встретились. Мужественное лицо парня постоянно менялось: от растерянности до восхищения и робости. Света испытала точно такие же чувства и смутилась.
– Тани нет, она уехала, будет через неделю, – повторила она, находясь в каком-то забытьи.
Потом отвернулась и побежала к дому. Щёки пылали пожаром, сердце билось учащенно. Сильное, ранее не испытанное, а потому неведомое чувство охватило девушку. Бежать, бежать, это же Танькин парень. Она даже не успела, как следует его рассмотреть. Так что же так сердце-то волнуется? Нет! Нет! Нельзя!
– Постой, куда ты? Как зовут тебя, девушка? – кинулся за ней морячок, но на крыльце появилась старушка:
– Света её зовут, Танина подружка. Куда это ты летишь, без приглашения. Давай-ка, топай отсюда, да подобру-поздорову.
Он стал ежедневно приходить к их дому и глядеть в окна, а она тихонько подсматривала из-за занавески и говорила себе – нет, так не честно, так нельзя, но каждый день ждала его появления, не решаясь выйти. Не могла ни есть, ни спать, ни думать не о чём, кроме него. За неделю исхудала до невозможности.
– Выйди к нему, Светочка, поговори, зачем так мучиться и парня мучить, – уговаривала её Аграфена, – ишь какой настойчивый, может это твоя судьба и есть.
– Нет.
***
Окрыленная надеждами Танька подходила уже к дому, волоча сумку с припасами, когда увидела «своего жениха». Она так и матери его заочно представила. Бросив на снег сумку, помчалась к нему со всех ног:
– Андрюшенька, ты меня ждешь! Как здорово! А я к мамке ездила, – лепетала она счастливая и весёлая.
– Не тебя, – отстранился от неё парень, не сводя глаз с окон.
– Как? А кого? – опешила девушка и в растерянности опустилась на сугроб.
– Свету жду, но она меня избегает, – ответил Андрей, даже не посмотрев в её сторону.
– Светку! – волна возмущения и злости накрыла Таньку с головой, исказив красивое лицо, а страшная догадка уже змеёй вползла в сердце – Ах ты негодяй! Ты же провожал меня! Я надеялась, – шипела Танька, сквозь слезы, посиневшими то ли от холода, то ли от гнева губами.
– Проводил один раз. И что? Разве между нами что-то было? Разве я тебе что-то обещал? Мы же только познакомились, – он подошёл, поставил её на ноги и встряхнул. – Скромнее надо быть, девушка!
– Да пошёл ты! – оттолкнула она его, схватила сумку и скрылась за воротами, от ярости готовая снести всё на своем пути.
Бледная, как сама смерть, Света лежала на кровати.
– Гадина! Какая же ты гадина! Ведьма зеленоглазая! Реможница! Тихоня проклятая! Разлучница! – хлестала Танька Свету по щекам.. – Ведь я же тебя просила, предупреждала, что он мой, только мой.
Света не сопротивлялась, только впалые глаза лихорадочно блестели.
– Я, кажется, люблю его, Таня, – сказала тихонько Света (она не умела лгать) и отвернулась к стене.
У Таньки началась истерика. Она то хохотала как ненормальная, то ревела в голос и кричала:
– И когда только успели стакнуться… Любовь у неё, видите ли! А у меня что?! Предательница подлая… воспользовалась случаем… подруга называется… тва//рь… ну ты и тв//арь… ненавижу… замухрышка… будь ты проклята! Оба будьте прокляты!
Она покидала свои вещи в чемодан и вернулась домой, бросив учебу. Танька привыкла только брать и всегда получала то, чего хотела. Удар по самолюбию был очень сильным. Психовала, бесновалась, досталось и матери, и младшей сестре Гале, однако вскоре успокоилась. Той же весной вышла замуж за хорошего парня (он приезжал в гости к родственникам из Ленинграда) и укатила с ним. Родила ему двух сыновей, словом, была вполне довольна судьбой.
У Светы с Андреем тоже всё сложилось. Поженились, дышали и думали в унисон, понимая друг друга с полуслова. Потом родился Егорка, вылитый отец, но глаза были мамины. Однако не суждено было этим двум, нашедшим друг друга половинкам, жить на белом свете. Они привезли трехлетнего Егорку к бабушке в деревню на лето, побегать на воле, подышать чистым воздухом, а на обратном пути их автобус попал в автомобильную аварию. Все, включая водителя, выжили, кроме их двоих. Так и остался Егорка у бабушки.
***
Мальчик рос ласковым и послушным, ничего не просил у бабуленьки и ничего не требовал. С раннего детства знал, что в доме нет лишних денег. Пенсия была мизерной, но Варвара Анисимовна старалась одеть его к школе не хуже других, благо в ту пору дети носили одну форму, и стоила она не так уж дорого.
Только бабушка сокрушалась:
– Растешь быстро, родненький мой, опять штаны короткими стали.
А он приспускал брюки, которые едва доходили до щиколоток, и тянул рукава школьной формы:
– Ничего не короткие. Нормальные. Не печалься, бабуленька. Вот выросту, работать пойду, куплю тебе много-много пряников и платьишко новое.
После школы он снимал форму и бережно вешал на стул. Переодевался в видавшее виды и столь же короткое сатиновые шаровары и мчался на улицу к ребятам. Учился он средне, отношение в классе к нему было хорошее, ребята уважали его за прямоту и честность.
Многие в деревне их жалели, но находились и злые языки. Особенно лютовала соседка – Мария, мать Татьяны.
«Голодранец, – шипела она, проходя мимо, сверкая своими злыми глазами, – что зенки вылупил, змеёныш!»
Когда мальчик первый раз услышал это, в слезах прибежал к бабуле. А она гладила его сухонькой рукой по русой головке и приговаривала:
– Сиротинка ты моя, горемычная. Ты только по совести, родненький, живи. По совести! А на людей не серчай. Не серчай, милок, не копи злобу. Злоба она душу точит и губит.
– Как это точит? – поднял он свои чистые, полные слез зелёные глазки.
– А вот погляди, – подняла она с травы одно из опавших яблок и разрезала ножом, – с виду-то оно красивенькое, а внутри червяк съел, потому и упало. Вот также зависть и злоба душу точат. А она, душа-то, помается-помается в потёмках, да и погибнет. Смекаешь?
– Страаашно… – приложил он ручонки к своей груди и даже зажмурился.
– Люди, милок, разные. Одного жизнь обожжет, а он выживет и ещё крепче становится, а другой – сломается после этого или озлобится на весь белый свет, так и живет в темноте, да злобе. А ты, Егорушка, душу береги!
Он старался избегать встречи со злой соседкой, но жили рядом, встречаться приходилось. Тогда он старался прошмыгнуть мимо Марии и закрывал уши, чтобы не слушать. Однажды Варвара Анисимовна встретилась около магазина с Марией и заступила ей дорогу:
– Ты зачем, Марья Демьяновна, мальчонку-то обижаешь? Постыдись! Сиротка ведь он – душа безвинная.
– А сколько слёз моя Танька пролила из-за твоей Светки?! Ведь подружками были с малолетства – не разлей вода, учились вместе. Увела твоя поганка жениха. Танька тогда учебу бросила, чуть руки на себя не наложила. Уйди с дороги! Ненавижу! Весь ваш род поганый ненавижу, голодранцы, кусошники! – она оттолкнула от себя старушку и побежала, не разбирая дороги, изрыгая проклятия.
Вскоре Мария купила ещё один дом на другом конце села, не могла больше постоянно видеть ненавистных соседей.
Продолжение здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Шевчук Л.И.
Другие истории этого автора: повесть "Анна" и рассказы: здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь