Корпоратив катился к своему финалу – тому самому состоянию, когда галстуки ослаблены, как совесть, а женский смех становится пронзительным и немного отчаянным. Ольга сидела за столиком в углу, ковыряя вилкой остывший жульен в тарталетке, похожей на окаменевший гриб-дождевик. Она наблюдала за своим Вадимом.
Он, ее Вадим, душа компании, высокий, ладный, с этой его мальчишеской улыбкой, от которой у нее до сих пор, на двадцатом году брака, нет-нет да и екало что-то под ложечкой. Сейчас он рассказывал какой-то анекдот проектному отделу, и даже отсюда было видно, как все на него смотрят – с обожанием и легкой завистью.
Вокруг гудело, пахло чужими духами, перегретым банкетным залом и легким разочарованием, которым неизбежно заканчивается любое организованное веселье. Оля хотела незаметно показать мужу на часы – мол, пора, дорогой, наша Анька дома одна, хоть и взрослая, а все же. Но он был в ударе, и дергать его казалось кощунством.
Двадцать лет она засыпала под звук его тихого сопения и знала: если ночью прорвет трубу, завоет сигнализация у машины или у Аньки поднимется температура, он встанет первым. Это знание было надежнее любой двери, любого замка.
Она почувствовала, что голова начинает гудеть от музыки и выпитого бокала шампанского. Ольга решила выйти в холл, подышать воздухом, который там был хоть немного прохладнее и не таким спертым. Она встала, кивнув кому-то из коллег, и направилась к выходу из зала.
Прохлада холла приятно остудила кожу. У приоткрытого окна, ведущего во внутренний дворик, стояли две женщины из бухгалтерии – Зоя, грузная дама в платье цвета фуксии, и еще одна, помоложе, имени которой Ольга не помнила. Они курили, выпуская в морозный воздух тонкие струйки дыма, и тихо переговаривались.
Ольга прошла мимо, направляясь к автомату с водой, но обрывок фразы, произнесенный характерным Зоиным контральто, заставил ее замереть за массивной колонной.
– …опять в Тверь сорвался на все выходные. Прямо как на работу туда мотается, честное слово, – говорила та, что помоложе.
– А ты не знала? – лениво протянула Зоя, затягиваясь. – У него же там эта, Марина, с дитем опять в больницу загремела. Что-то с легкими у пацана, хроника. Вот Вадим наш и помчался, он же у нас отец-герой.
Вторая женщина удивленно хмыкнула.
– Погоди, какой отец? Он же женат, у него дочка взрослая. Наша Оля – жена его.
– Ну и что? Одно другому не мешает, – с полным знанием дела заявила Зоя. – Там мальчишка маленький, к нему привязался, отцом зовет. А Новиков – мужик ответственный. Раз уж влез в это дело, так не бросит. И той помогает, и нашим не в обиде. Золотой мужик, я ж говорю. Юлий Цезарь!
Ольга стояла за колонной, вцепившись пальцами в холодный, пыльный мрамор. Воздух в легких стал густым и колючим, как стекловата. Слова Зои не укладывались в голове; они были как острые, зазубренные камни, которые кто-то сыпал ей прямо в мозг.
Марина. Сынишка. Отцом зовет. Тверь. Больница.
Она медленно, на ватных ногах, пошла обратно в зал. Мир сузился до одной точки – до блестящей пуговицы на жилетке ее мужа, который все так же весело смеялся в другом конце зала. Он заметил ее, перестал смеяться, вопросительно поднял бровь. Она только мотнула головой, изображая улыбку, – мол, все в порядке, – и вернулась на свое место.
Всю дорогу домой она молчала. Вадим что-то весело щебетал про нового начальника, про смешной случай с подрядчиками, пытался взять ее за руку.
– Ты чего такая тихая, Оль? Устала? Да, дурдом эти корпоративы, согласен, – говорил он, уверенно ведя машину.
Ее рука лежала на колене безвольной холодной рыбой. Она смотрела на пролетающие мимо огни ночной Москвы, и они расплывались, превращаясь в длинные, дрожащие цветные полосы, будто кто-то провел по мокрому акварельному рисунку грязной кистью.
Дома, в их тихой, пахнущей пыльными книгами и ее духами квартире, в этой крепости, которую она строила и обживала все эти годы, она не стала устраивать скандал. Она просто дождалась, когда он выйдет из душа, распаренный, умиротворенный, в любимом махровом халате.
Он сел на край кровати, довольно потянулся, откидывая влажные волосы со лба.
– Ну и денек… Устал, как собака. Ты чего такая молчаливая сегодня, Оль? Точно все в порядке?
Она сидела в кресле напротив. Свет от ночника падал на ее лицо, делая его незнакомым, высеченным из камня.
– Вадим, – сказала она тихо, и он вздрогнул от этого спокойствия. – Кто такая Марина из Твери?
Улыбка сползла с его лица, как мокрая газета со стены. Он замер, глядя на нее, и в его глазах промелькнуло что-то, чего она никогда раньше не видела, – паника затравленного зверя. Он открыл рот, закрыл. Сглотнул.
– Оль, ты о чем? Какая Марина? Наверное, с работы кто-то… я не…
– Зоя из бухгалтерии сегодня была очень разговорчива, – так же ровно продолжила она, впиваясь в него взглядом. – Говорит, у этой Марины есть сын. И он болен. И зовет тебя отцом.
Стало так тихо, что она впервые за много лет услышала, как гудит трансформатор в старом ночнике. Этот звук был всегда, но голос Вадима его заглушал. Теперь голоса не было.
Было слышно, как тикают часы в гостиной – раз, два, три. Три года. Три удара сердца в секунду. Сколько ударов он ей лгал? Вадим опустил голову. Его широкие, сильные плечи, на которых она так любила засыпать, как-то сразу ссутулились, обмякли.
– Оля… – прохрипел он. – Ты все не так поняла. Зойка дура, наговорила с три короба.
– Тогда расскажи, как «так», – попросила она, и в голосе ее звякнул лед.
– Эта Марина… она просто… У нее ребенок больной, я помогал чисто по-человечески, как коллеге… Мы на объекте познакомились… – лепетал он, путаясь в словах, избегая ее взгляда.
– Коллеге? – Ольга позволила себе слабую, кривую усмешку. – Она тоже работает в «МосСтройИнвесте»? Какая у нее должность?
– Нет, она… она администратор в гостинице, где я жил, – выдавил он. – Оля, это все так сложно… Я не хотел, чтобы ты знала. Я хотел сам со всем разобраться.
– Три года разбирался? – ее голос начал дрожать. – Значит, когда ты мне звонил из Твери и говорил, что скучаешь по моему борщу, ты уже поел ее котлет?
Он вздрогнул, как от пощечины.
– Оля, не надо…
– Нет, надо! – она повысила голос. – Когда мы с Анькой выбирали тебе подарок на день рождения, ты уже покупал игрушки ее сыну? Когда ты говорил, что задерживаешься на совещании, ты сидел у его кроватки в больнице? Отвечай!
Он молчал, глядя в пол. Это молчание было громче любого признания.
– Ты понимаешь? – он наконец поднял на нее глаза, полные слез и какой-то жалкой надежды. – Он же совсем один был, без отца. А тут я… Он так ко мне привязался. Я не мог его просто… вычеркнуть.
– А наша дочь была не одна? – ледяным тоном спросила Ольга. – Или она уже достаточно взрослая, чтобы обойтись без отца, который в это время играет в папу с чужим ребенком?
Она встала и подошла к окну. За окном спал их район, их мир, который еще утром казался незыблемым. А теперь под ним разверзлась черная, вонючая пропасть.
Дверь в комнату тихо скрипнула. На пороге стояла Анька. В длинной ночной футболке, растрепанная, с испуганными глазами. Она, видимо, проснулась от их голосов и все слышала.
– Мам? Пап? Что происходит? – прошептала она.
Вадим вскочил, хотел было кинуться к ней, но Ольга выставила руку, преграждая ему путь.
– Иди к себе, Анечка. Мы с папой разговариваем.
– Я все слышала, – голос дочери дрогнул. – Про какую-то женщину… и ребенка… Папа, это правда?
Взгляд Аньки, полный ужаса и неверия, был страшнее любого обвинения. Вадим сжался, будто от удара. Он не мог вымолвить ни слова, только смотрел на свою дочь, и в его взгляде смешались вина, стыд и отчаяние.
В этот момент Ольга поняла, что их семья, такая, какой она ее знала, только что умерла. Тихо, без криков, прямо здесь, в спальне с видом на спящий московский двор.
Следующие дни превратились в вязкий, мутный кошмар. Вадим съехал к другу, «чтобы все обдумать». Ольга ходила по квартире, как тень, натыкаясь на его вещи, которые вдруг стали чужими, враждебными.
Вот его кружка с дурацкой надписью «Царь, просто царь», из которой он пил кофе каждое утро. Вот его свитер, небрежно брошенный на спинку кресла. Вот стопка его чертежей на рабочем столе.
Она механически собирала все это в большие черные мусорные мешки. Его одежду, его книги, его диски с каким-то занудным роком, который он любил слушать в машине. Она работала молча, сосредоточенно, как хирург, вырезающий опухоль.
Она дошла до его ящика с инструментами в кладовке. Вот пассатижи с синей изолентой на ручке, которыми он чинил Анькин велосипед десять лет назад. Пальцы сами сжались на рифленой рукоятке.
На секунду ей захотелось не в мешок их бросить, а разбить вдребезги зеркало в прихожей, где они так часто отражались вместе, уходя из дома. Она даже замахнулась, но рука застыла в воздухе. С громким стуком пассатижи полетели в мешок поверх его рубашек и старых журналов.
Анька заперлась в своей комнате. Она не плакала, не кричала. Она просто молчала, и это молчание было оглушительным. Ольга стучалась к ней, приносила еду, пыталась поговорить, но дочь отвечала односложно, не глядя на нее.
Однажды вечером, когда Ольга, обессилев, сидела на кухне и тупо смотрела в чашку с остывшим чаем, Аня вышла из своей комнаты. Она подошла и села напротив. Лицо у нее было бледное, с темными кругами под глазами.
– Он звонил, – сказала она глухо.
Ольга кивнула. Ей Вадим тоже звонил. Десятки раз. Она не брала трубку.
– Я ответила, – продолжила Аня. – Он плакал. Говорил, что любит нас. Что совершил ужасную ошибку.
Ольга молчала, ожидая продолжения.
– А потом он сказал… что не может бросить того мальчика. Сказал, что я взрослая и все пойму. А тот – совсем маленький. И что он, Вадим, ему теперь как отец. – Аня криво усмехнулась, и в этой усмешке было столько взрослой, недетской горечи, что у Ольги защемило сердце.
– Знаешь, что я ему сказала, мам? – Аня посмотрела прямо на нее. – Я сказала: «Отлично. Тогда иди и будь ему отцом. А у меня отца больше нет». И повесила трубку.
Аня подняла на мать глаза, и в них стояли сухие, злые слезы.
– Я правильно сделала?
Ольга протянула руку через стол и накрыла ладонью тонкие, холодные пальцы дочери.
– Ты сделала так, как чувствовала, милая. И никто не вправе тебя за это судить.
Через неделю Вадим пришел. Без звонка. Ольга открыла дверь и увидела его на пороге – похудевшего, осунувшегося, с букетом ее любимых белых фрезий в руках. Цветы выглядели в этой ситуации нелепо, как клоун на похоронах.
– Оля, нам надо поговорить, – сказал он.
Она молча отступила, пропуская его в прихожую. Ту самую прихожую, где он когда-то носил ее на руках после свадьбы. Где Анька делала первые шаги, держась за его брючину. Сейчас это место казалось преддверием ада.
Он прошел в гостиную, огляделся. Заметил пустые полки, где раньше стояли его книги, отсутствие его любимого кресла. Его лицо исказилось.
– Ты… ты все выбросила?
– Я убрала вещи человека, который здесь больше не живет, – спокойно ответила Ольга, оставаясь стоять в дверном проеме. – Говори, что хотел. У меня мало времени.
Он положил букет на журнальный столик. Фрезии сиротливо поникли.
– Я все решил, – начал он с какой-то отчаянной решимостью. – Я порву с ней. Прямо завтра поеду и все скажу. Я не могу без вас с Анькой. Я прожил с тобой двадцать лет, Оля! Это же… это же вся жизнь! То, что было там, – это ошибка, наваждение, болезнь… Я вылечусь! Я все сделаю, только прости!
– Двадцать лет? – Ольга вдруг рассмеялась. Сухо, коротко, без веселья. – Или семнадцать? Давай посчитаем, Вадим! Ты же у нас теперь бухгалтер на две семьи!
Он шагнул к ней, хотел обнять, но она отстранилась, будто от огня.
– Не трогай меня.
Его руки бессильно повисли.
– Оль, ну что ты хочешь, чтобы я сделал? На колени встал? Я встану!
– Я хочу, чтобы ты ушел, – сказала она. И в ее голосе не было ни ненависти, ни злости. Только бесконечная, выжженная усталость. – Ты лгал мне три года. Каждое твое «уехал в командировку», каждое «люблю, скучаю» по телефону, каждое твое прикосновение было ложью. Как мне жить с этим? Как мне снова тебе верить?
– Но я выбираю вас! – почти крикнул он.
– Слишком поздно, – покачала головой Ольга. Она подошла к столику, взяла букет и протянула ему. – Ты не прощения просить приехал. Ты приехал отпущение грехов получить, чтобы легче было врать дальше. Чтобы ей потом рассказать: «Я пытался, честно, но она стерва». Не выйдет, Вадим.
Она с силой ткнула букет ему в грудь. Несколько цветков сломались и упали на пол.
– Иди. Возвращайся в свою… новую жизнь, – продолжила она с какой-то злой, пророческой ясностью. – И живи с этим. Живи с тем, что у тебя была дочь, которая сказала, что у нее больше нет отца.
Последние слова ударили его, как хлыстом. Он пошатнулся, схватился за косяк двери.
– Не говори так… Аня… я поговорю с ней…
– Не надо, – отрезала Ольга. – Ты уже все ей сказал. И она тебе все ответила. А теперь уходи из моей квартиры.
Он смотрел на нее долго, мучительно, будто пытался найти в ее лице хоть что-то от прежней Оли, мягкой, любящей, всепрощающей. Но ее не было. На него смотрела незнакомая, жесткая женщина с мертвыми глазами.
Он медленно повернулся и пошел к выходу. В прихожей он обернулся в последний раз.
– Я люблю тебя, – прошептал он.
– Я тебя тоже любила, – ответила она и закрыла за ним дверь.
Защелкнул замок. Потом второй. Она прислонилась лбом к холодному дереву двери и долго стояла, не двигаясь. Она вспомнила, как десять лет назад, во время ремонта, он учил ее класть плитку в ванной. Его руки, перепачканные клеем, поверх ее рук, и он шептал ей на ухо какую-то глупость, а она смеялась так, что не могла ровно держать шпатель.
Теперь ей казалось, что вся их жизнь – такая же криво положенная плитка, которая вот-вот отвалится. Из своей комнаты вышла Аня, подошла, молча обняла ее сзади. И они стояли так, вдвоем, посреди квартиры, которая вдруг стала слишком большой и пустой.
Прошло несколько месяцев. Жизнь, как вода, медленно заполняла образовавшиеся пустоты. Ольга подала на развод. Вадим не возражал, нанял адвоката, который решал все вопросы. Они больше не виделись.
Она с головой ушла в работу. Ее маленькая фирма по ландшафтному дизайну получила крупный заказ – оформление парковой зоны в новом жилом комплексе. Она вставала в шесть утра, ехала на объект, командовала рабочими, выбирала саженцы в питомниках, часами просиживала над чертежами.
Физическая усталость спасала. Вечером она возвращалась домой, падала на кровать и мгновенно засыпала, чтобы не думать. Но пустота никуда не девалась, она просто ждала своего часа в тишине.
Однажды Ольге пришлось поехать в банк, чтобы закрыть их старый совместный счет. Она сидела перед молодой клеркшей с идеально ровным пробором и отвечала на стандартные вопросы.
– Причина закрытия счета? – безразлично спросила девушка, стуча по клавиатуре.
– Развод, – коротко ответила Ольга.
Девушка подняла на нее глаза, в них промелькнуло что-то вроде сочувствия. Она распечатала бланк.
– Здесь и здесь подпишите, пожалуйста. Новикова Ольга Петровна. А ваш супруг в курсе? Он должен будет подойти и тоже подписать заявление.
– Его адвокат подойдет, – сказала Ольга, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Она смотрела на две фамилии, напечатанные рядом, и чувствовала, как подкатывает тошнота. Простая бумажка, а казалась свидетельством о смерти.
Квартира постепенно менялась. Ольга сделала перестановку, выбросила старый диван, на котором они с Вадимом смотрели кино по вечерам. Купила новый, яркий, бирюзового цвета. Переклеила обои в гостиной. На место, где висела их свадебная фотография, повесила картину молодой художницы – абстрактное, буйное полотно, полное света и движения.
Анька поступила в университет, на факультет журналистики. Она повзрослела, стала более резкой, саркастичной, но в ней появилась какая-то новая, стальная твердость. Они с Ольгой стали по-настоящему близки, как никогда раньше.
Однажды Аня пришла домой не одна. С ней был высокий, немного нескладный парень с умными глазами и растерянной улыбкой.
– Мам, знакомься, это Игорь. Мы вместе учимся. Мы… э-э… проект делаем.
Ольга улыбнулась, поздоровалась, предложила им чаю. Они ушли в Анькину комнату, и оттуда доносились их приглушенные голоса и смех. А Ольга сидела на кухне и вдруг поняла, какая в квартире стоит оглушительная тишина.
Она представила, что было бы раньше. Вадим вышел бы из комнаты, с притворной строгостью оглядел бы парня с ног до головы, задал бы пару дурацких «отцовских» вопросов, а потом начал бы травить свои бородатые анекдоты, и все бы смеялись. А сейчас было тихо. И эта тишина была зияющей дырой на месте ее прошлой жизни.
В конце лета Ольга работала в парке. Стоял теплый, золотистый день. Она сидела на скамейке, подставив лицо солнцу, и смотрела, как рабочие высаживают кусты гортензии. Мимо проходили мамы с колясками, где-то лаяла собака. Мир не заметил, что одна из его вселенных взорвалась, и продолжал жить по своим правилам.
К ней подошла одна из заказчиц, молодая женщина, живущая в этом комплексе. Они разговорились о растениях, о погоде.
– А я вас знаю, кажется, – вдруг сказала женщина. – Мы с вами не пересекались в Твери? Я там у родителей часто бываю. Вы очень похожи на жену нашего главного инженера со стройки, Вадима… Фамилия у него еще такая… Новиков.
Ольга замерла. Сердце сделало кульбит и застучало где-то в горле. Новиков. Да, это была его фамилия. Она почувствовала знакомый, уже почти забытый укол фантомной боли.
– Нет, – спокойно ответила она, глядя женщине прямо в глаза. – Вы ошиблись. Я не его жена.
Женщина смутилась, извинилась и ушла. А Ольга осталась сидеть на скамейке под теплым августовским солнцем. Она не его жена. Это была правда. Простая, горькая, но правда.
Она поднялась и пошла дальше по аллее, проверяя, ровно ли высажены туи. Да, ровно. Она все теперь делала ровно и правильно. И от этой безупречной ровности на зубах появился оскоминный вкус одиночества.
Ветер шелестел в молодых листьях кленов, которые она сама выбирала в питомнике. Пахло свежевскопанной землей, влажной корой и будущим. И это будущее было похоже на огромный, пустой, идеально размеченный участок, который ей предстояло засаживать в полном одиночестве.
***
ОТ АВТОРА
Мне кажется, самое страшное в измене – это не сам факт предательства, а когда ты вдруг понимаешь, что огромный кусок вашей общей жизни был просто… подделкой. Что все те воспоминания, которые казались вам общими и настоящими, на самом деле были частью чьей-то двойной игры.
Такие истории всегда вызывают бурю эмоций, и если она вас зацепила, поддержите публикацию лайком 👍 – это очень важно для автора и помогает историям находить своих читателей ❤️
А чтобы не пропускать новые рассказы, которые трогают за живое и заставляют задуматься, заглядывайте на огонек почаще – подписывайтесь на мой канал, здесь вам всегда рады 📫.
Стараюсь публиковать истории каждый день, так что скучно точно не будет – обещаю, вам всегда будет что почитать.
Эта история – о скелетах в семейном шкафу, которые однажды вываливаются наружу. Если вам интересны такие непростые, жизненные сюжеты, то загляните и в другие рассказы из рубрики "Секреты супругов".