Глава 7. Железный Иван
Москва, 1922 год.
Столица нового мира встретила Ивана холодно, с отчуждением. Этот город больше не благоухал имперским лоском, а пах терпкой махоркой, дешёвой похлёбкой из общественных столовых и свежей типографской краской, сочившейся со страниц утренних декретов.
По улицам сновали люди в кожанках, красноармейцы в потёртых шинелях и шустрые дельцы эпохи НЭПа, от которых веяло запахом больших денег и смертельной опасности.
Иван Поддубный, пятидесятиоднолетний гигант в поношенном пальто, чувствовал себя здесь мамонтом, случайно забредшим в автомобильный гараж.
Его привычный мир — мир вальсов Штрауса, почтительного шёпота за спиной и блеска орденов — был мёртв и похоронен под обломками империи. А в этом новом, суетливом мире он был никем.
Он пришёл в Московский цирк. Но вместо импресарио во фраке его встретил товарищ в гимнастёрке, представившийся заведующим «зрелищной секцией».
— Поддубный? — он оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на Ивана поверх очков. — Тот самый? Читали-с о вас. Что ж, товарищ, времена изменились. Нашей пролетарской публике чужды эти ваши гладиаторские бои, пережиток буржуазного прошлого. Нам нужен здоровый, показательный спорт, а не ярмарочное бахвальство.
— Я борец, — глухо, но твёрдо ответил Иван. — Всю жизнь боролся. Честно.
— Вот именно, — хмыкнул зав. — «Честно». А нам нужен результат для масс. Ну да ладно. Медицину пройдёте — посмотрим. Хотя… пятьдесят один год. Вы, дедушка, часом, не за пенсией к нам пожаловали?
Ивана направили на медосмотр. Молодые советские врачи в накрахмаленных белых халатах разглядывали его с нескрываемым любопытством, как диковинный экспонат из кунсткамеры.
— Раздевайтесь, гражданин.
Он молча снял рубаху. В кабинете повисла тишина. Врачи, только что переговаривавшиеся шёпотом, замерли. Перед ними стояло тело титана. Да, оно уже не обладало рельефностью молодых атлетов, но эти колоссальные пласты мышц, могучая грудная клетка и бычья шея вызывали невольное, первобытное уважение.
— Так-так… — бормотал главный врач, прикладывая холодный стетоскоп к его груди. — Дышите. Не дышите… Пульс… — Он отнял прибор и с недоумением посмотрел на ассистентов. — Невероятно. Пульс, давление — как у быка. У него здоровье двадцатипятилетнего мужчины. Ни малейших претензий! Гражданин Поддубный, вы из чего сделаны, а?
Иван криво усмехнулся, в глазах его мелькнула искра былой гордости.
— Из земли, доктор. Из нашей, из полтавской.
Его взяли. И снова потекли гастроли, замелькали города: Петроград, Москва… Он выходил на арену под аплодисменты публики, которая его ещё помнила, и всё так же легко укладывал на лопатки молодых, сильных ребят.
Но что-то безвозвратно ушло. Ушёл азарт, ушёл огонь. Он чувствовал себя живой реликвией, экспонатом из прошлого. Ему платили, его кормили, но он видел в глазах зрителей и коллег один и тот же немой вопрос: когда же старый лев наконец оступится?
И он оступился.
Это случилось в 1924 году. Ему было пятьдесят три. В Рязани взошла новая звезда — молодой кузнец, борец Иван Чуфистов. Крепкий, упрямый, злой и голодный до побед, он был точной копией самого Поддубного в молодости. Их схватку ждали все, затаив дыхание.
Они сошлись на ковре. С первых же секунд Иван Максимович понял: этот бой будет другим. Чуфистов не тушевался перед легендой. Он пёр напролом, дыша молодостью и несокрушимой силой.
Иван отбивался, используя весь свой колоссальный опыт, ловил рязанца на ошибках, проводил хитроумные контрприёмы. Но он чувствовал… с каждой минутой он чувствовал, как из него уходит воздух.
Руки, которые ломали сталь, вдруг налились свинцовой тяжестью. Ноги, топтавшие арены всего мира, стали вязнуть в ковре, словно в болоте. А молодой соперник был свеж, как майское утро.
Он наращивал темп, не давая ни секунды передышки. И в какой-то момент, когда Иван, тяжело дыша, попытался провести свой коронный захват, его тело предало его. Оно откликнулось на приказ мозга на одну роковую долю секунды позже, чем было нужно.
Этого хватило. Чуфистов поймал его в «крест» и, собрав все силы, бросил на лопатки.
В цирке повисла гробовая тишина. Тысяча человек, не дыша, смотрела, как Железный Иван, непобедимый чемпион чемпионов, символ целой эпохи, лежит на спине.
Он лежал несколько долгих секунд, глядя в тусклые огни под куполом. Он не чувствовал ни унижения, ни злости. Только оглушающую, вселенскую усталость. Вот и всё. Я проиграл.
Иван тяжело поднялся, подошёл к ошеломлённому победителю, пожал ему руку и, не глядя в замерший зал, ушёл в гримёрку. Позже Чуфистов, всё ещё не веря своему счастью, робко заглянул к нему. Он сидел на лавке, обхватив голову руками.
— Иван Максимович… Вы уж простите… Так вышло…
Поддубный медленно поднял на него свои ясные, но бесконечно печальные глаза. В них не было ни капли обиды.
— Эх, Ванька… — глухо произнёс он. — Не тебе я проиграл… — Он с силой ударил себя кулаком по ноге. — Ей… старости своей проклятой проиграл.
В ту ночь он понял, что его время на арене закончилось навсегда.
***
Он снова оказался на перепутье. Старый, побеждённый, никому не нужный. Он начал тренировать молодёжь, передавать свой бесценный опыт. В Ростове-на-Дону у него появился толковый ученик, молодой борец Иван Машонин. Однажды после тренировки тот позвал его домой. И там, на простой кухне, Поддубный увидел его мать.
Её звали Мария Семёновна. Вдова. Работала булочницей в пекарне.
Она была совсем не похожа на его прежних женщин. Не хрупкая «пташка» Маша, не блестящая, хищная Антонина. Это была простая русская женщина с тихой улыбкой и усталыми, но невероятно добрыми глазами. Она смотрела на него без восхищения, без трепета перед легендой. Она смотрела на него… с сочувствием.
— Присаживайтесь, Иван Максимович, — сказала она, ставя на стол пузатый самовар. — Чаю горячего выпейте. Устали, небось.
И он, огромный, седой гигант, гордость России, вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, вернувшимся домой к матери. Рядом с ней не нужно было быть «Чемпионом чемпионов». Можно было просто быть Иваном. Усталым, разбитым, стареющим человеком.
Он стал заходить к ним всё чаще. Рассказывал ей о Париже, об отце, об украденных медалях. А она просто слушала, молча кивая, и подливала ему чаю из блюдца.
— Бог с ними, с медалями, Иван Максимович, — сказала она однажды своим тихим голосом. — Железо — оно и есть железо. Душу вы сохранили — вот что главное.
Через несколько месяцев он, неловко теребя в огромных руках картуз, сделал ей предложение.
— Мария Семёновна… Я человек уже поживший. И, видать, непутёвый. Богатырь-то я богатырь, а счастья своего так и не нашёл. Может… — он запнулся, покраснев, как юноша, — может, вы станете моим счастьем?
Она посмотрела на него своим ясным, пронзительным взглядом, который, казалось, видел его насквозь.
— Я, Иван Максимович, тоже не девочка. И знаю, что такое горе. Счастья я вам не обещаю. А вот покой — обещаю.
Они поженились. И впервые за свою бурную, полную сражений и побед жизнь Железный Иван обрёл то, чего у него никогда не было — тихую, надёжную гавань.
Но покой нужно было кормить. А денег не было. На молодожёнов смотрела голодная советская действительность 20-х. И Иван Максимович принял самое тяжёлое решение в своей жизни. Ему предложили гастроли в Германии и Америке.
Он поехал. Но это была уже не та Европа, которую он помнил. Веймарская Германия, раздавленная и униженная, жила в лихорадочном, порочном угаре. Борьба здесь превратилась в дешёвый балаган. Перед каждым матчем к нему подходил хлыщеватый немец-промоутер и, не стесняясь, объяснял на ломаном русском:
— Guten Abend, Herr Поддубный. Сегодня вы боретесь с Куртом. Десять минут — ничья. Потом он проводит приём, вы падаете. Kapiert? (Понятно?)
Иван слушал, и в нём закипала глухая, бессильная ярость. Он, чемпион, не проигравший ни одного честного боя за всю свою карьеру, должен был ложиться под этих выскочек за паршивые рейхсмарки?
— Я не актёр, — процедил он сквозь зубы. — Я борец.
Немец картинно вздохнул и достал пачку денег.
— Это — за вашу работу, Herr Поддубный. А это, — он вынул вторую пачку, потолще, — бонус за послушание. У вас в России, ja, сейчас не сладко? Ваша фрау Мария ждёт денег.
Иван смотрел на эти деньги. Он думал о Марии. О том, что им нужен свой дом, свой тихий угол. Он сжал кулаки так, что хрустнули пальцы. И едва заметно кивнул.
Вечером он выходил на ковёр и чувствовал себя Иудой, продавшим не только свою честь, но и память обо всех своих победах. Он «боролся», «падал», «проигрывал». А после, запершись в номере дешёвой гостиницы, ненавидел себя так, как никогда не ненавидел ни одного соперника.
Так прошёл почти год. Отчаяние сжимало его сердце. И вот, когда он уже готов был всё бросить и вернуться к Марии ни с чем, в его дверь постучали. На пороге стоял энергичный американец с быстрыми глазами и сигарой в зубах.
— Мистер Поддубный? Меня зовут Джек Пфефер. Забудьте эту немецкую оперетту. Я предлагаю вам настоящую сделку. Я предлагаю вам Америку!
🤓 Дорогие читатели, спасибо за ваш интерес и поддержку. Это мотивирует меня писать лучше и писать чаще.