Москва — на холсте, в строфе, на фотокарточке
От пахнущих древностью летописей — до обзорных статей из блогосферы. От рассыпающихся в руках старинных карт — до цифровых изображений в облачных сервисах. От городских пейзажей прозванного «русским Каналетто» Алексеева — до пленэрных набросков нашего безвестного современника. Несчётное число произведений изобразительного, литературного, архитектурного, музыкального искусства. При свечах и при светодиодах, пером и мышкой, кистью и баллоном. И всё — о ней. О Москве.
Талантливых творцов, пытавшихся объять, постичь, описать, истолковать, изобразить, дешифровать и заархивировать образ, дух и суть великого города, десятки сотен. Тысячи мастеровитых, вдумчивых, неравнодушных художников, писателей, поэтов и публицистов однажды связали (и ещё непременно свяжут) творческий путь с судьбой русской столицы. В результате множество громких и славных имён блещут (и станут ещё блистать) на скрижалях Истории, отражая зарево грозных пожаров, всполохи праздничных салютов и отсветы алых рассветов, судьбой отмеренным чередом озарявших стены древнего Кремля. Храня московских окон негасимый свет...
Имя, ставшее метафорой
Но отчего-то одно имя в сём славном ряду смотрится ярче прочих. Одному-единственному мастеру довелось встать во главе процессии всех когда-либо писавших и говоривших о русской столице. Мы говорим: «Гиляровский» — подразумеваем: «Москва». Беседуем о прошлом Москвы — и с неизбежностью «упираемся» в строки и строфы, наброски и сноски, идеи и толкования за авторством Владимира Гиляровского.
Почему так? Пожалуй, знаю ответ. Пока остальные творцы относились к Москве, то как портретист — к любимой, но бессловесной модели, Владимир Алексеевич брал у неё интервью. И на выходе получал не крещендо взаимоувязанных фактов, а хор живых голосов. Скорее импрессию, чем экспрессию. Гул базара, голос Шаляпина поверх граммофонного треска, скрежет конки и зычные окрики ямщиков... Рельефный, фактурный, многоцветный слепок реальности, снятый с любовью, но без пристрастности.
Свой в истории, свой в Москве
А ещё он всюду был свой. Как говорится, «свой в доску». В сомнительных заведениях и залах высшего света, в подвале работного дома и ложе Большого театра. С теми, кто ставил подпись на министерских бумагах, и с теми, кто не мог прочитать своё имя на закладной. В курсе, «в теме», «на короткой ноге»; как в той песне: «От Кремля до самых до окраин». Он был, что называется, человеком на своём месте. И это место именовалось Москва.
Кисть, перо и электрическая свеча
Гулять по выставке Музея русского импрессионизма, названной в честь Гиляровского, — удовольствие особого рода. Тот редкий случай, когда магия верной расстановки экспонатов и деликатных акцентов внимания в самом деле работает! Фотографии с надорванными уголками, пожелтевшие афиши и портреты представительных усачей с белоснежными манжетами действуют сообща, превращаясь в атрибуты волшебного ритуала, переносящего зрителя в контекст позапрошлого века.
Здесь полотна Репина и Коровина, Кандинского и Гончаровой — услада глаз, но также и подлинные свидетели эпохи. А Маковский с его излюбленной уличной драмой и Машков с «бурлящими» тонами — самореференс уникальной русской школы. Эти картины приглашены сюда отнюдь не случайно. Как и сам Гиляровский, их создатели не выдумывали и не идеализировали образ Москвы, а прямо признавались в любви этой капризной красавице. Оттого полотна мастеров начала прошлого века ощущаются здесь не дидактическим материалом, а полноправными солистами в визуальном многоголосии эпохи. Слова и образы дышат одним воздухом, в котором явственно чудится то запах сгорающего угля, то аромат прелых листьев и ярмарочной сдобы...
Город с характером
Конец XIX века и первая треть XX — эра небывалых московских перемен. Там, где ещё вчера витийствовал шельма-купец, завтра будет трудиться энтузиаст-инженер с потрёпанным портфелем и горящими глазами. Ещё хрипит от натуги старенькая пристяжная, но где-то неподалёку уже строится метрополитен. Время недооценённых поэтов и переоценённых философов...
Да, Москва Гиляровского — не открытка. Это город с грязью под ногами и солнцем, играющим на осколках разбитых окон. Город знает, что такое «ночлежники», кому нет-нет да и почитывает стихи Есенин и почему мальчишкам важно помнить, из какого они района...
Словом, на этой выставке представлены не манекены и декорации, а реальные люди и их исповедимые деяния. Не фасады, а состояния. Серов и Юон, Касаткин и Архипов зовут вступить в диалог. И не каждый из них согласен с будущим, уготованным городу, стране, миру. Их взгляд на вещи похож на таковой у Гиляровского: такой же пристальный, не всегда ласковый, но предельно честный.
Техника и время
И как же замечательно, что Политехнический музей стал соавтором выставки! Ибо техника — ещё один отличный способ говорить о человеке и его времени.
Телефон, фонограф, лампа Яблочкова — не просто изделия с заводским клеймом с датой. Все они меняли жизнь людей точно так же, как сейчас её меняют нейросети и цифровые сервисы. В этом смысле экспонаты из Политехнического помогают ощутить родство эпох, понять мотивы и настроения москвичей, живших век назад.
Узнавание и ностальгия
И вообще, эта выставка не столько про ностальгию, сколько про узнавание. Идёшь по залам — и вдруг ловишь себя на том, что город говорит с тобой сквозь время. Настоящий город Москва. Не стеклянно-гостиничная, не аэропортно-котельная, а та, нутряная и коренная, что ломалась и собиралась, страдала и мечтала, билась и выживала. Та, в которой все всё знали, но никто никого не хотел понимать. В которой у всех и каждого — своя правда. Прямо как сейчас...
Выставка — исповедь
И Гиляровский, конечно, не просто герой выставки. Он — канал связи с действительностью. Тот, кто был, есть и будет «своим человеком». Потому что смотрел на людей снизу вверх, только стоя по пояс в археологическом раскопе.
В общем, я очень советую Вам посетить эту выставку, уважаемый читатель. И почувствовать себя своим человеком в Москве образца что той, что этой эпохи. Потому что «свой человек» — это не про прописку. Это про любовь и честность.
Автор: Лёля Городная