Лицо Виктории Сергеевны было похоже на переспелый помидор, готовый вот-вот лопнуть. Она открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба, но не могла произнести ни звука. Всеобщее внимание, прикованное к ней, было невыносимо. Она, всегда бывшая режиссёром и главной актрисой семейных драм, вдруг оказалась разоблачённой статисткой в чужом спектакле.
Первой в себя пришла тётя Вера. Она откашлялась, шумно отодвинула тарелку и вперилась в Таню грозным взглядом.
– Таня, ты это что такое говоришь? Ты в своём уме? Обвинять Викторию, сестру мою, в… в воровстве, получается? Да ещё при всех!
– Я никого не обвиняю, – спокойно парировала Таня, не отводя взгляда от свекрови. – Я говорю «спасибо». Виктория Сергеевна одолжила мне денег на подарки. Правда ведь?
Этот вопрос, заданный с ангельской кротостью, был хуже любой пощёчины. Он загонял свекровь в угол, не оставляя ей путей для отступления. Признать, что она не одалживала, а взяла без спроса, – значит, подтвердить слова тёти Веры о воровстве. Согласиться, что одолжила, – значит, признать правоту Тани и проглотить обиду.
– Я… я… – наконец выдавила из себя Виктория Сергеевна, и её голос задрожал от сдерживаемых слёз. – Я для семьи стараюсь! Для всех! А ты… ты меня так… опозорила!
– Мама, перестань, – вдруг подал голос Толик. Он говорил тихо, но в наступившей тишине его слова прозвучали, как выстрел. Он поднял глаза от стола и посмотрел сначала на мать, потом на жену. – Таня права. Хватит уже.
Это было невероятно. Маменькин сынок, бесхребетный Толик, всегда прятавшийся за материнску юбку, впервые публично принял сторону жены. Тётя Вера ахнула. Клавдия Петровна подалась вперёд, боясь пропустить хоть слово.
– Толенька, сыночек, да как же так? – запричитала Виктория Сергеевна, хватаясь за сердце. – И ты против меня? Родной сын?
– Я не против тебя, мама. «Я за правду», —твёрдо сказал Толик. – Ты действительно взяла деньги у Тани из кошелька. Я видел. И это было неправильно.
Эффект от его слов был подобен разорвавшейся бомбе. Виктория Сергеевна больше не пыталась держать лицо. Она разрыдалась – громко, с подвываниями, как плачут на похоронах.
– Ах, я несчастная! Вырастила сына, а он меня ножом в спину! За какую-то… за какую-то бумажку!
Праздник был безнадёжно испорчен. Гости, смущённые и неловкие, начали прощаться. Тётя Вера, бросив на Таню испепеляющий взгляд, уводила под руку рыдающую сестру. Дядя Коля, пыхтя, следовал за ними. Танина мама подошла к дочери, сжала её руку и тихо сказала: «Держись, дочка. Ты всё правильно сделала». Клавдия Петровна уходила последней, и по её горящим от любопытства глазам было понятно, что завтра весь подъезд будет в деталях знать о юбилейном скандале в семье Сидоровых.
Когда за последним гостем закрылась дверь, в квартире стало оглушительно тихо. Слышно было только всхлипывания Виктории Сергеевны из её комнаты. Толик сидел за столом, обхватив голову руками. Таня молча начала убирать грязную посуду.
Она не чувствовала ни триумфа, ни удовлетворения. Только огромную, всепоглощающую усталость. Её «маленькая бомба» взорвалась, но осколки ранили всех.
Следующие несколько дней были похожи на затяжную холодную войну. Виктория Сергеевна не выходила из своей комнаты, объявив, что у неё «нервическое потрясение и предынфарктное состояние». Толик приносил ей еду на подносе, которую она демонстративно не трогала. С Таней она не разговаривала, а при её появлении отворачивалась к стене. Толик ходил по квартире мрачнее тучи, разрываясь между чувством вины перед матерью и новообретённой солидарностью с женой.
Таня же, на удивление, сохраняла спокойствие. Она ходила на работу, готовила, убирала, делала вид, что ничего не происходит. Она понимала, что это испытание. Если она сейчас даст слабину, извинится, попытается загладить вину – всё вернётся на круги своя. Виктория Сергеевна снова почувствует свою власть, и всё начнётся сначала. Поэтому Таня ждала.
Прорыв случился на пятый день. Виктория Сергеевна, бледная и осунувшаяся, вышла из своей «кельи» и направилась на кухню. Таня в этот момент как раз заваривала себе чай. Свекровь молча взяла чашку, налила себе кипятка. Её взгляд упал на новый блестящий чайник, стоявший на столе.
– Подсветка у него красивая, – неожиданно тихо сказала она, не глядя на Таню.
– Да, – так же тихо ответила Таня. – Синяя.
Они помолчали.
– Ты знаешь, Таня, – начала свекровь, и её голос был непривычно глухим. – Я ведь не со зла. Я просто… привыкла так. Что всё общее. В нашей семье так было заведено.
Таня обернулась и посмотрела на неё. Впервые за много лет она увидела не властную манипуляторшу, а просто пожилую, растерянную женщину.
– Дело не в том, что общее, Виктория Сергеевна. Дело в уважении. Нужно было просто спросить.
Свекровь кивнула, глядя в свою чашку.
– Прости меня, – прошептала она. – Неправа я была. И… спасибо за чайник. Он и правда хороший.
Таня смотрела на её поникшие плечи, на седые пряди, выбившиеся из причёски, и лёд в её душе начал таять. Она не знала, искренне ли это раскаяние или очередной хитрый ход. Но в этот момент ей почему-то захотелось ей верить.
– Давайте чай пить, – сказала она. – У меня печенье овсяное есть, свежее.
И они сидели на кухне вдвоём, пили чай из одинаковых чашек и молчали. Но это было уже не враждебное, а примирительное молчание.
Жизнь в их маленькой квартире начала меняться. Медленно, почти незаметно. Виктория Сергеевна перестала давать непрошеные советы и критиковать Танину стряпню. Она стала чаще говорить «пожалуйста» и «спасибо». Она даже несколько раз похвалила Танин борщ, причём в присутствии Толика.
Толик тоже изменился. Он будто повзрослел за одну ночь. Он стал больше разговаривать с Таней, интересоваться её делами на работе. Иногда по вечерам они вместе смотрели кино, а не разные передачи в разных комнатах. Он даже сам вызвался помочь Тане на даче, вскопать грядки под картошку, чего раньше никогда не бывало.
Однажды вечером, когда они сидели на кухне все вместе, Виктория Сергеевна, разливая чай из нового чайника, вдруг сказала:
– А вы знаете, что в чайных листьях содержится фтор? Он для зубов очень полезен. А ещё танины, они для желудка хороши. Только пить надо не сразу после заварки, а дать настояться минут пять-семь. Тогда вся польза и раскроется. Я в передаче про здоровье видела.
Таня с Толиком переглянулись и улыбнулись. Это была прежняя Виктория Сергеевна, с её любовью к поучительной информации. Но теперь это звучало не как упрёк, а как простая забота.
Конечно, их жизнь не превратилась в сказку. Иногда случались и мелкие ссоры, и недопонимания. Тётя Вера ещё долго дулась на Таню, считая её исчадием ада, разрушившим семейные устои. Клавдия Петровна при встрече одаривала Таню таким уважительно-опасливым взглядом, каким смотрят на укротительницу тигров.
Но главное изменилось. Из их дома ушла ложь и постоянное напряжение. Таня поняла, что уважение не даётся по умолчанию, иногда за него приходится бороться. Толик понял, что быть мужчиной – это не только носить форму охранника, но и уметь брать на себя ответственность за свою семью. А Виктория Сергеевна… Возможно, она поняла, что настоящая любовь и авторитет строятся не на манипуляциях, а на чём-то совсем другом.
Как-то летом, в жаркий выходной день, они все вместе поехали на дачу. Толик с азартом рыбачил на пруду своей новой удочкой. Таня возилась с цветами. А Виктория Сергеевна сидела в тени старой яблони и учила соседскую девчонку правильно заваривать чай с листьями смородины и мяты.
Таня посмотрела на них – на своего мужа, который впервые за долгое время выглядел по-настоящему увлечённым, на свою свекровь, которая нашла нового благодарного слушателя, и почувствовала, как на душе становится тепло и спокойно. Она достала из сумки свой старенький, потёртый кошелёк. Открыла его. Денег там было немного, до зарплаты ещё неделя. Но впервые за долгое время она чувствовала себя по-настоящему богатой.
От автора:
Вот ведь как интересно жизнь поворачивается. Иногда один маленький, некрасивый поступок, как брошенный в воду камень, создаёт круги, которые меняют всё вокруг. И то, что казалось концом света, оказывается началом чего-то нового, более честного и настоящего.