Что удивительно в русской литературе? Она никогда не боялась заглядывать в бездну. Там, где европейские романтики воспевали благородных злодеев с трагическими судьбами, наши классики без стеснения показывали: человек может быть просто мерзок. Без оправданий. Без романтического флёра. Просто — утратившим то, что делает нас людьми.
Вот восемь персонажей, которые вызывают не трепет, а тихую тошноту. Те, о ком не хочется думать перед сном. И именно поэтому они — гениальны.
Иудушка Головлёв: когда Бог — твоя ширма
Порфирий Владимирович Головлёв из «Господ Головлёвых» Салтыкова-Щедрина — это шедевр литературного отвращения.
Представьте человека, который каждое слово обмакивает в елей, крестится перед едой и после неё, цитирует Писание — и при этом методично, день за днём, высасывает жизнь из родных. Не топором по голове, нет. Тихо. Мелочно. С благочестивой улыбкой.
Иудушка прозван так неспроста — он предаёт не за тридцать серебреников, а за возможность сэкономить копейку и почувствовать власть.
Его сыновья спиваются и умирают, мать доживает в одиночестве, а он всё говорит, говорит, говорит — о добродетели, о долге, о Божьей воле. Салтыков-Щедрин создал персонажа настолько липкого, что хочется вымыть руки после каждой главы.
Это не Яго с его вулканической ненавистью, не Ричард III с его остроумным цинизмом.
Это обыкновенная российская мелкость, возведённая в абсолют. И страшнее всего — что таких Иудушек вокруг нас миллионы. Они сидят на семейных советах, руководят конторами, пишут доносы. Щедрин не выдумал монстра — он вскрыл нарыв.
Фёдор Павлович Карамазов: гниль в человеческом обличье
У Достоевского много тёмных персонажей, но отец Карамазовых — особая категория мерзости. Это не Раскольников с его мучительной рефлексией, не Ставрогин с его демонической притягательностью. Фёдор Павлович — просто свинья.
Пьяница, шут, развратник, который превратил собственную жизнь в балаган и пытается затащить туда же детей.
Что делает его по-настоящему отталкивающим? Полное отсутствие даже попытки быть лучше. Он наслаждается своей низостью, смакует её, выставляет напоказ. Когда Иван говорит, что «если Бога нет, то всё позволено», Фёдор Павлович живёт так, будто Бога никогда и не было. Он — живое доказательство того, что человек может добровольно превратиться в животное.
И ведь Достоевский не даёт нам шанса его пожалеть. Нет трагического детства, нет страданий, объясняющих падение. Просто выбор быть мразью. Каждый день. С утра до вечера. И когда его убивают — читатель, стыдливо отводя глаза, вздыхает с облегчением.
Комаровский: соблазнитель с лицом культуры
Виктор Комаровский из «Доктора Живаго» Пастернака — это совсем другой тип мерзости.
Внешне безупречный: адвокат, человек мира, умный, влиятельный. Но под лоском — абсолютная холодность и расчёт. Он соблазняет юную Лару не из страсти, а из привычки брать то, что хочется. Разрушает жизни не со зла, а из равнодушия.
Комаровский страшен именно своей цивилизованностью. Он не бушует, не проклинает, не впадает в истерики. Он просто действует — и всегда остаётся на плаву. Революция? Пожалуйста, приспособится. Любовь? Если это выгодно. Чужая судьба? Пешка в большой игре.
Пастернак показал то, что Достоевский, возможно, не успел до конца исследовать: человека без внутреннего огня. Комаровский не верит ни во что — ни в Бога, ни в революцию, ни в любовь. Он верит в комфорт. И это делает его, пожалуй, самым современным из всех героев этого списка.
Фома Опискин: от раба до тирана
«Село Степанчиково» Достоевского подарило нам ещё одну жемчужину человеческой низости.
Фома Фомич Опискин — бывший шут, приживальщик, который так долго унижался, что возненавидел весь мир. И когда получил хоть крупицу власти над добрым, но слабым полковником Ростаневым — превратился в домашнего тирана.
Фома прикидывается святым, юродивым, непризнанным гением. Он говорит высоким штилем о морали — и тут же требует, чтобы все падали ниц. Он обличает пороки — прикрывая этим собственную жадность и тщеславие. Достоевский, кажется, предсказал всех будущих лжепророков и манипуляторов: тех, кто строит культ личности на кухне, в офисе, в секте.
Что ужасно в Фоме — это его искренность. Он действительно верит в свою исключительность. Унижение не сломило его — оно перекорёжило, превратило в уродливую пародию на человека. И вот этот изломанный, изнутри сгнивший приживальщик управляет судьбами других. Страшнее трагедии только фарс.
Швабрин: трусость с человеческим лицом
Алексей Иванович Швабрин из «Капитанской дочки» — персонаж, который доказывает: не обязательно быть философом зла, чтобы творить подлости. Достаточно быть трусом.
Швабрин клевещет на Машу, когда она отвергает его. Переходит на сторону Пугачёва, когда видит выгоду. Унижает пленницу, потому что может. Нет у него ни Яговской глубины, ни Иудушкиной системности. Просто мелкая, подлая душонка, которая в любой момент предаст, оклевещет, ударит в спину.
Пушкин создал Швабрина как антипода Гринёва — и получился портрет человека без стержня. Того, кто не может пожертвовать даже малым ради чести. В XVIII веке таких называли бесчестными. В XX — приспособленцами. Суть одна: это человек-флюгер, готовый крутиться по ветру и топить других, лишь бы самому остаться на плаву.
Барыня из «Муму»: банальность зла по-русски
Иван Тургенев в маленькой повести «Муму» умудрился создать персонажа, который вообще не появляется на сцене как полноценное лицо — и всё равно остаётся одним из самых ненавистных в русской литературе.
Барыня не бьёт Герасима. Не кричит на него. Она просто капризна, старая, глухая к чужим чувствам.
Ей скучно — и она разрушает чужую любовь как развлечение. Ей не нравится собачий лай — и она обрекает на смерть единственное существо, к которому глухонемой великан привязался душой.
Тургенев показал то, о чём позже напишет Ханна Арендт: зло не всегда демонично. Чаще оно банально. Это не Мефистофель в цилиндре, а старуха-помещица, которой просто всё равно. И от этого безразличия гибнут люди, собаки, судьбы.
Мазепа: предательство как судьба
Пушкинский Мазепа из «Полтавы» — фигура сложная. Исторический Мазепа, конечно, был политиком, а не злодеем в чистом виде. Но Пушкин создал образ человека, для которого измена стала способом существования.
Мазепа предаёт союзников. Соблазняет дочь друга. Жертвует всем ради амбиций — и в итоге остаётся ни с чем. Его трагедия не в том, что он проиграл, а в том, что он не мог иначе. Предательство въелось в него так глубоко, что стало характером.
Пушкин показал: есть люди, которые не могут быть верными. Не потому, что обстоятельства вынуждают, а потому что верность для них — непосильное бремя. Мазепа мог бы быть великим — но выбрал быть вероломным. И это выбор, который невозможно ни понять, ни простить.
Печорин: самый обаятельный мерзавец
И вот мы добрались до него. Григорий Александрович Печорин из «Героя нашего времени» Лермонтова — персонаж, который ломает все правила. Потому что он — мерзавец, но мы всё равно не можем от него оторваться.
Печорин губит Бэлу — из скуки. Разрушает жизнь Мери — из эксперимента. Убивает Грушницкого — потому что так надо. Предаёт Веру — потому что любовь для него всего лишь ещё одна игра. Он холоден, расчётлив, абсолютно эгоистичен. И при этом — невероятно притягателен.
Лермонтов создал тип, который будет копироваться веками: умный, страдающий разрушитель. Тот, кто ломает чужие жизни не со зла, а потому что ему нечем заполнить пустоту внутри. Печорин — это Мефистофель, который сам себе Фауст. Он экспериментирует с миром, но подопытный материал — живые люди.
Что делает Печорина по-настоящему страшным? То, что он понимает, что творит. Он не безумен, как Германн. Не ослеплён страстью, как Вронский. Он видит — и всё равно идёт вперёд. Потому что ему интересно. Потому что он может. Потому что альтернатива — смертельная скука.
Зачем нам эти персонажи
Знаете, в чём гениальность русской классики? Она не врёт. Не утешает. Не говорит, что всё будет хорошо, если быть добрым. Она показывает: мир полон людей без совести. И они не всегда получают по заслугам.
Иудушка умрёт в одиночестве, но это не воскресит его детей. Комаровский останется на плаву, когда другие утонут. Печорин продолжит разрушать — и будет страдать от скуки, а не от раскаяния.
Русские писатели не боялись показывать тьму. Не из любви к ней, а из любви к свету. Потому что только когда ты видел бездну, ты можешь оценить высоту. Только когда ты встречал Иудушку, ты понимаешь цену человеческого в человеке.
Эти восемь персонажей — зеркала. И в них отражаемся мы все: наши мелкие предательства, минуты трусости, секунды равнодушия. Литература не судит — она показывает. А выбор — наш.