Вчера шла на лечение по осеннему Питеру, идеально фотогеничному, и «фотографировала» глазами. Редко ношу очки, из-за сильного астигматизма от них укачивает. Обычно мой мир расфокусированно расплывчат и абстрактен. А вчера, идя по Лиговскому — разве можно не разглядывать, не напитываться красотой, не забирать её с собой, сохраняя в себе?
Возле «Галереи» на тротуаре тесно от любителей шоппинга с пакетами, нарядные люди, одетые по неведомой мне моде, обрывки разговоров о кроссовках всего за 25 тысяч и чём-то там за 78 тысяч, оживлённое разноголосье посетителей потребительского рая.
И в этой толпе двое парней на костылях, у каждого на ноге гипс, доковыляли до остановки и сели на лавочку ждать транспорт, в госпиталь возвращаться. Загипсованная нога босиком, вторая в резиновом тапке тоже на босу ногу, на улице +5. А им главное — увидеть Питер. Когда ещё получится вернуться сюда, на площадь Восстания, город-герой Ленинград? Ноги заживут — их отправят обратно. И непонятно что ранит сильнее — то ли их осколочные, то ли несокрушимо-безмятежный капитализм кафе и модных бутиков, в которых войны как бы не существует. Благоухающее дорогими парфюмами и ресторанами общество и вдруг два попаданца на костылях. Как в аниме или манге, жанр исэкай. Толпа шла сквозь них, будто их нет, намеренно не замечая.
Московский вокзал и меня закрутил в людской водоворот, я вынырнула на другой стороне, дошла до Мальцевского рынка и, свернув у краснокирпичного форта института фтизиопульмонологии, вспомнила, как плакал, захлёбываясь кашлем, сосед через стенку накануне вечером. «Нельзя же так!» — орал кому-то в телефон, ругался, а потом выл от отчаяния и бессилия. Наверное, не он один оплакивает частично платное лечения туберкулёза и ВИЧ. Здание НИИФ на углу с Некрасова за полтора века видало и не такие диверсии против страны, и выстояло, и выстоит. И мы выстоим. Но придётся бороться за бесплатное лечение социально опасных болезней.
Свернула на Греческом — и залипла разглядывать опавшие листья, ярким ковром покрывшие ступеньки подвальчика, будто специально рассыпанные в художественном беспорядке, как на картине. Это редкость, дворники постоянно повсюду скребут тротуары, ворча, как в песне Трофима, на языке Хайяма. Но сначала они сдают экзамен на знание русского языка, по крайней мере, должны. Хотя, перейдя через Суворовский и пройдя по Дегтярному и Кирочной, я всегда с трудом продираюсь сквозь заполоняющих улицу мигрантов, ожидающих получение документов, но ни разу не слышала от них русского слова. В нескольких минутах от Смольного и Невской ратуши (муниципалитет). Я люблю Хайяма и с удовольствием съездила бы к нему в Бухару, Самарканд, Исхафан (тем более что билеты туда дешевле, чем на Камчатку, Сахалин, Магадан). Но последние годы меня подавляла чересчур плотная повсеместная концентрация хайямовского языка, многоголосо перекрикивающего мой родной великий и могучий. Живя в России, я соскучилась по русской речи, мне её не хватает! Это одна из причин моего переезда из Питера — я хочу понимать, о чём говорят рядом, не из любопытства, а ради безопасности.
О безопасности. На обратном пути — мужчина лет тридцати прыгает по чёрному орнаменту тротуарных плит, пропуская серые, прохожие шарахаются. А он не сумасшедший, просто радовался. Наслаждался, что можно ходить. Безопасно. Нет «лепестков», нет «колокольчиков», нет растяжек. Можно везде наступать! Это настолько огромное необъятное счастье, что восторг невозможно сдержать. Восторг попаданца в тыловой мирной жизни.
Я шла и смотрела, никак не могла насмотреться на Санкт-Петербург. Сидела в скверике, разговаривала с восхитительными ленинградскими старушками. Ловила чудесный день и впитывала. После лечения, пока обезболивающее держит, у меня есть силы и я стараюсь как можно больше успевать.
А уже заканчивая прогулку, протиснувшись через ораву опять же хайямоговорящих дорожных рабочих, на переходе наткнулась на гвоздь в сердце, который меня распял — двое юных парнишек, почти школьники. Наши российские ребята — один славянского, второй тюркского происхождения. Белокурый в костюме-«горке» и с камуфляжным рюкзаком за плечами катил навстречу — на самой простой, неоснащённой инвалидной коляске — своего смуглого товарища без обеих ног. Резанули по сердцу их детские сосредоточенные лица и зашитые снизу треники. Они куда-то спешили, дорога была разбитая ремонтными работами. А я смотрела на них и не могла дышать.
И весь мой удачливый везучий вечер передо мной стояли их спокойные сильные лица.
И я думала — а что если мы попаданцы, жанр исекай?
И гламурные толпы нас «не видят», а когда видят, то чураются.
Интересно, что они будут делать через год, когда сменится власть и политический курс в Украине, и войну выключат, как в одночасье отменили пандемию. И вернутся домой мужчины, мир нынешних «попаданцев» придёт вместе с ними сюда. И уже не удастся по-страусиному отводить глаза.
И выяснится, что на самом деле попаданцы не те, кого сейчас старательно не замечают, а наоборот — те, кто не замечает. Слишком хорошо спрятались от реальности.
Вот такие картинки с прогулки. Нельзя же быть писателем и не замечать поворот сюжета и финальный твист.
А сегодня на вокзале приехавший Оттуда мужчина ставил в багажник такси вещмешок и баул, а женщина рядом всё время вытирала слёзы, потому что их быть не должно, но она не могла перестать плакать — от счастья встречи или от того, что это только отпуск, а потом обратно и снова...
И я тоже не могла перестать плакать от радости, что человек вернулся целый, живой.
И не важно, что я с ними не знакома. Очень хочется плакать от счастья всей страной!
Не разделяться на «попаданцев» и «незамечанцев». У нас же общая беда и боль.
Нам ещё вместе жизнь жить. Послевоенную. Начинайте уже замечать.
