Всю свою замужнюю жизнь Алена вела каталог.
Игорь считал это ее «игрой в музей», милым чудачеством, как он снисходительно называл ведение каталога. Он, с его телефоном, полным записей биржевых торгов, и она, с ее потрепанным блокнотом в кожаном переплете. Два параллельных мира в одной квартире.
Она открыла блокнот. На развороте — фотография вазы эпохи модерн, ее точные размеры, дата приобретения: семь лет назад, Париж. Игорь тогда заключил крупную сделку и купил вазу в порыве щедрости.
В графе «Рыночная стоимость» стояла старая цифра. Рядом с ней — новая, аккуратно выведенная карандашом неделю назад после консультации с экспертом из аукционного дома. Разница была умопомрачительной.
— Опять в своем? — раздался голос Игоря с порога.
Он вошел, как всегда, не стуча. Его присутствие заполнило комнату, стало густым, как сироп.
Алена не вздрогнула. Она мягко провела пальцем по странице, смахнув невидимую пылинку.
— Приводила в порядок воспоминания, — ее голос был ровным, стеклянным.
— Воспоминания не кормят, — он бросил папку на стол. — Мир крутится вокруг денег, дорогая. А не вокруг твоих безделушек.
Безделушки. Ими оказались фамильная серебряная чернильница и эскиз забытого итальянского мастера, купленный за бесценок и взлетевший в цене в десятки раз благодаря ее чутью. Ее тихая, кропотливая работа по сохранению и приумножению всего, что он с таким аппетитом приобретал и тут же забывал, — игра.
Она медленно закрыла блокнот, посмотрела в окно. Шел дождь.
— Я хочу развод, Игорь.
Тишина в комнате стала вдруг физической, плотной. Он не засмеялся, не рассердился. Он обработал информацию. Как компьютер.
— Развод? — Он сделал шаг к ней. По его губам поползла медленная, уверенная ухмылка. — Ты вообще в своем уме? Ты нищая останешься. Без копейки. Ты думаешь, я позволю тебе уйти с чем-то? Ты за эти годы даже не научилась зарабатывать: ты только и умеешь, что тратить мои деньги и вести этот дурацкий дневник.
Он ткнул пальцем в блокнот.
Алена подняла на него глаза и улыбнулась. Это была не злая, скорее, жалостливая улыбка. Как взрослый смотрит на ребенка, который пытается сложить два плюс два и получает пять.
— Ты просчитался, Игорь, — сказала она тихо. — С самого начала.
Она встала, подошла к книжной полке и провела рукой по корешкам. Остановилась на старом томике в кожаном переплете, не отличимом от десятков других.
— Этот твой «дурацкий дневник»... Он не про чувства. Он — техническая документация к твоему будущему банкротству.
Игорь замер. Ухмылка сползла с его лица, как маска.
***
Секунду, другую, в комнате было слышно только мерное тиканье напольных часов в коридоре. Он ждал чего угодно — крика, истерики, угроз судом. Но не вот этого леденящего спокойствия.
— Банкротству? — наконец выдавил он, и его голос, всегда такой уверенный, дал крошечную, но заметную трещину. — Ты не в себе, Алена. Ты ничего не понимаешь в бизнесе. Эти твои бумажки...
— Это не бумажки, Игорь. Это — твоя мать.
Она произнесла это так же тихо, но слова прозвучали как выстрел. Он моргнул, не понимая.
— Причем тут мать?
Алена сняла томик с полки, и Игорь увидел: это не книга, а изящно замаскированный под старинный фолиант альбом. Она открыла его. Внутри были не пожелтевшие страницы, а аккуратные пластиковые файлы с фотографиями, распечатками писем и выписками.
— Твоя мать до сих пор верит, что ты — честный человек. Что ты чтишь память отца, — Алена провела рукой по странице.
Там была фотография фарфоровой вазы его бабушки. Игорь помнил, как разбил ее в пьяном угаре, как умолял Алену никому не говорить, особенно матери. Он думал, что собранные осколки она выбросила молча. — Она верит, что ты построил все сам, честным трудом. Она так гордится тобой.
Она перевернула страницу: фотография его партнера, Сергея, и расплывчатый, но узнаваемый кадр — передача конверта. Еще страница — распечатка электронного письма с сомнительной схемой оптимизации, которую он однажды назвал «гениальной аферой».
— Она не переживет этого, Игорь. Ее сердце... Ты же знаешь. А я для нее — как дочь. Она мне поверит.
Алена замолчала, дав ему оценить вес этой тишины. Он смотрел на альбом, на эти аккуратные, убийственные доказательства его двуличия, собранные в формате, который его мать понимала и ценила больше всего, — в семейном альбоме. Не для суда. Для души.
— Ты... шантажируешь меня... моей же матерью? — он прошептал. В его глазах было не столько потрясение, сколько животный, панический ужас. Ужас перед потерей последнего прибежища, последнего человека, который смотрел на него без тени расчета.
— Нет, — поправила его Алена, мягко закрывая альбом. — Я предлагаю тебе выбор. Ты подпишешь все бумаги о разделе имущества на моих условиях. Справедливых, кстати. И сохранишь лицо. Для нее ты останешься тем же успешным и благородным сыном, который «по-джентльменски» отпустил жену, обеспечив ее. — Она сделала паузу. — Или... я уничтожу твой последний чистый образ в глазах единственного человека, чье мнение для тебя что-то значит.
Она смотрела на него, и он наконец увидел в ее глазах не слабость, не обиду, а холодную, отточенную за годы молчания сталь. Он всегда думал, что сила — это деньги, крики, власть. Оказалось, настоящая сила — это тишина и умение ждать.
Игорь отшатнулся к стене, судорожно ища опору. Его рука дрогнула.
— Ты... монстр.
— Нет, — с легкой, почти невесомой грустью в голосе, ответила Алена. — Я просто та, кого ты сам создал: удобную, немую, смотрящую и запоминающую.
Она положила альбом ровно посередине стола, между ними.
Выбор был за ним. Продолжение>>