Я смотрела на него без сил, как будто только что упала с лестницы — ни шанса отпор дать, ни слов подходящих найти. Алексей всегда был упрям. Прямо как будто врос в кресло этого дома, где каждый сантиметр казался его собственным маленьким королевством.
— Квартира оформлена на меня — значит, при разводе ничего не получишь! — сказал муж твердо, так, что стол задрожал от его решительности, а в комнате повисло почти осязаемое напряжение.
— Ага, — выдохнула я, почти шепотом. — Значит так, да? Ни копейки, ничего, потому что бумажка с моим именем не на этой штуке?
Он усмехнулся — такое легкое, презрительное движение губ, что сердце будто кто-то сдавил.
— Ну да. Ты что, думала, я квартиру на тебя оформлю? — продолжал он, держа меня во взгляде как зверя, который вдруг осмелился возразить. — Ты ж знаешь, как делается. Я вкладывал деньги, зарплата моя — всё это моё!
Я опустила глаза на пальцы, сжимающие ручку стула. В голове крутился сумбур мыслей — вроде все знают, что квартира на Алексея оформлена давно, зла он не держал — в смысле, вроде как «мы всё равно семья, всё в общем», но сейчас, в этом слове «развод», это что-то трещит и падает на куски.
— Развод… — сказала я вслух, тихо, будто боялась нарушить некий невидимый договор. — Я и не думала, что это вдруг так серьёзно, как будто конец света.
— Это и есть конец, Таня, — сказал он почти хрипло. — Конец веселья, конца мечтаний, конца всего, что мы строили.
Я отшатнулась немножко, сама не поняла почему, может, боялась, а может, уже чувствовала, будто дом вокруг сжимается, как коробка ссохшихся яблок.
— Как-то это всё быстро началось, — пробормотала я. — Мы ведь еще пару дней назад смеялись, выбирали обои на кухню…
— Ха! — Алексей вспыхнул. — Смеялись-смеялись — а по факту я всё один делал. Ты только приходишь вечером, попадаешь в готовое. На халяву.
— На халяву? — голос у меня сорвался, я сделала несколько шагов к нему. — Ты серьёзно? Я же тоже работала! Я не какая-то твоя тень, приходящая за ужином и телевизором!
Он отвёл взгляд, сжав губы. Я знала, что он замыкается. Что-то копится в нем годами.
— Вот именно, — ответил он наконец, прищурив глаза. — Ты даже не знаешь, сколько стоит эта квартира, сколько я вложил. А ты просто жила. И думала, что так и будет вечно.
— Вот и не будет! — рявкнула я, чувствуя, как злость, горечь, страх внутри меня растут, превращаясь в грозу. — Не будет, потому что ты внезапно решил уйти, хлопнул дверью и сказал, что я ничего не получу, хотя всё, что у нас есть — и моя работа, и мои труды!
— Ну и получай, что есть! — сказал он и вздохнул, будто ему самому тяжело было так говорить.
Комната наполнилась тяжелым молчанием. Я чувствовала, как зыбкий покров привычной жизни медленно развеивается, как будто я стою на берегу и смотрю, как от меня отчаливает лодка под именем «Семья».
— Что теперь? — спросила я тихо и с опаской, словно ожидая, что мне сейчас дадут отпор ещё сильнее.
— Теперь — всё. — Он опустил голову и, кажется, впервые за день выглядел уставшим, без маски надменности. — Ты будешь решать, как нам дальше жить. Или вместе, или разрываться.
— А если я хочу вместе? Если я не готова просто так… — Я замолчала. — Что если я хочу бороться?
Он посмотрел на меня. В его глазах что-то переменилось — уже не угрозы, а какая-то усталость и боль.
— Тогда вперед, — сказал он. — Но не жди, что будет легко или по-старому. Всё по-другому.
Я спрятала лицо в ладони. Мне казалось, что сердце рвется на куски, но в глубине жила надежда — тонкая, хрупкая, как трещина в льду, которая обещает новую весну.
— Ладно, — сказала я, поднимая глаза, — расскажи, что теперь?
Он зевнул, почесал затылок, словно нуждаясь в паузе, а потом начал:
— А теперь — будем считать, кто, что, как. Надо понять, что у нас есть и кому что положено.
— Ты серьёзно? — удивилась я. — Ты будешь считать? Того, кто в дом этот вложила сердце и годы?
Он слегка улыбнулся, но было в этом больше горечи, чем радости.
— Считай, что ты ровно попросила. Я не собираюсь рассыпаться на части.
— Ладно, — я вздохнула еще раз. — Начнем с того, что у тебя — квартира, машина, немного денег. А у меня…
— Что у тебя, — перебил он, — расскажи, Таня.
— У меня… двое детей. Работа на износ. И груз в душе, который не измерить деньгами.
Он внимательно посмотрел на меня, ища в словах что-то настоящее, живое. Я, пожалуй, впервые осознала, что он тоже устал. Что-то внутри него тоже трещит и рвется.
— Может, попробуем не рушить? — тихо предложила я. — Просто… попытаться понять…
— Попытаться, — согласился он, — но знаешь, у меня за спиной много всего. Не уверен, что смогу снова поверить. Ни тебе, ни себе.
Мы оба замолчали. В башне бились часы, медленно отсчитывая минуты, которые изменили наши жизни.
— Может, завтра? — спросил он наконец. — Договоримся завтра?
Я кивнула, в душе чего-то надеясь и боясь одновременно.
Эта ночь была длинной и пустой. Словно замёрзший пруд, на поверхности которого были трещины, заставляющие затаить дыхание.
Но где-то глубоко внутри я знала — это только начало дороги. И пусть она тяжёлая и непредсказуемая, но она — моя.
И только от меня теперь зависит — сколько в ней будет света и тепла.