Такой дурак, я же знала. Всегда знала, что у Лёхи этот подшёрсток подловатый, эта жилка мелкая, крысиная. А поверила — потому что за десять лет брака устала подозревать. Устала принюхиваться к воротникам, проверять телефоны, считать деньги в кошельке. Расслабилась. И вот — на тебе.
А началось всё с ерунды. С субботы, с утра. Лёха встал раньше обычного, побрился тщательно, даже те места, которые я у него в жизни не видела. Надел ту самую рубашку, синюю в белую полоску, которую обычно бережёт для серьёзных встреч.
Я тогда ещё подумала, дура: «Наверное, к маме собрался, хочет выглядеть парадно». Его мать, Галина Петровна, на днях юбилей отмечала — семьдесят лет. И Лёха всё неделю твердил:
— Подарок надо маме достойный, Тань. Такой, чтоб ахнула. Я, может, даже кредит возьму небольшой.
Я тогда даже не напряглась. Ну кредит и кредит — ну купит она себе норковую жилетку или новую микроволновку. Хотя какая микроволновка в семьдесят лет? Ладно. Я только головой кивнула:
— Бери, если надо. Только процент смотри, не залезай в кабалу.
Он мне тогда так легко улыбнулся, так прямо по-домашнему, по-родному, что у меня вообще все подозрения отлегли. Мужик маме хочет сделать приятное — что тут плохого? Да и кредит — дело житейское.
А потом он ушёл «в банк оформлять документы». И оставил на стуле свои штаны — те самые, джинсы поношенные, в которых дома ходил. Я их взялась стирать. И полезла в карманы — монетки вытряхнуть, бумажки.
И вот тут-то всё и началось.
Сначала нащупала что-то гладкое, плотное.
Думала — чек из магазина или расписка. Вытащила. А это — паспорт. Чужой. На имя «Зайцева Елена Дмитриевна». Фотография — женщина лет тридцати, не больше.
Волосы тёмные, глаза светлые, смотрит прямо в камеру с лёгкой улыбкой. Незнакомая совершенно. Я даже перевернула — думала, вдруг знакомая какая, сослуживица. Нет. Ничего не узнала.
Сердце как-то странно ёкнуло. Не больно ещё, нет — скорее недоумённо. Типа: что это у Лёхи в кармане? Чужой паспорт? Может, на работе дали на подержание? Или нашел на улице?
Но нет — паспорт был новый, чистый, без помарок. И лежал аккуратно, не смятый.
Я уже хотела отложить его в сторону — и тут нащупала ещё что-то. Две картонных полоски. Вытащила. И у меня вдруг подкосились ноги.
Авиабилеты. Москва — Сочи. Туда-обратно. На два лица. Один — на моего мужа, Алексея Николаевича. Второй — на ту самую Зайцеву Елену Дмитриевну. Вылет — завтра, в семь утра.
Я стояла посреди комнаты и тупо смотрела на эти билеты. В ушах шумело. В голове — пустота, белый шум. Руки сами собой тряслись.
— Не может быть, — прошептала я сама себе. — Это какая-то ошибка.
Но нет. Всё сходилось. И даты, и имена. И тот самый кредит «на подарок матери»…
Ко мне вдруг вернулась способность мыслить. Резко, почти истерично. Я плюхнулась на стул, уставилась на эти злосчастные бумажки. И начала складывать пазл.
Кредит. Не на подарок. На поездку. На Сочи. На двоих. С какой-то Еленой.
Лёха. Мой муж. Который ещё вчера целовал меня перед сном и говорил, что завтра поедем к маме выбирать ей холодильник.
В груди заныло тупо и тяжело. Я даже не ревновала сначала — нет. Я не понимала. Не могла понять. Как? Почему? Когда он успел? И главное — зачем?..
Я не знала, сколько просидела так — может, минуту, может, полчаса. Но потом дверь щёлкнула. Лёха вернулся.
Услышала его шаги в прихожей. Он снял обувь, повесил куртку. И зашёл на кухню с такой спокойной, даже весёлой улыбкой.
— Всё, Тань, оформил! — бросил он на ходу. — Маме будет сюрприз огого!
Я молча подняла на него глаза. И медленно, очень медленно положила на стол сначала паспорт. Потом — билеты.
Он замер. Улыбка сползла с его лица, как маска. Глаза округлились. Он даже рта приоткрыл — но ничего не сказал. Простоял так секунду, две.
— Это что? — наконец выдавил он.
— Это я у тебя хочу спросить, — ответила я. Голос мой прозвучал странно — тихо, но чётко, будто не мой. — Чей паспорт? И что это за билеты? И почему они куплены на тебя и на какую-то… Елену?
Лёха промолчал. Отвернулся. Почесал затылок. Видно было, что соображает, что говорить.
— Тань, это не то, что ты думаешь…
— А что я думаю? — голос мой начал срываться. — Думаю, что мой муж взял кредит не на подарок своей маме, а на поездку в Сочи с какой-то женщиной! Это я думаю! Или ты мне сейчас объяснишь, что это твоя сестра родная, о которой я не знала? Или коллега по работе, с которой вы едете в командировку? Ну? Объясняй!
Он вздохнул тяжело. Подошёл к столу, взял билеты. Посмотрел на них, будто впервые видит.
— Это… Это Лена. Она… Мы работаем вместе. Просто друзья. И она… у неё там мама болеет. В Сочи. Ей одной ехать тяжело, вот я и вызвался сопроводить. А кредит… Ну, я не хотел тебя беспокоить, думал, сам потом как-нибудь отдам…
Я смотрела на него и не верила ни единому слову. Всё в нём кричало о лжи — и бегающий взгляд, и нервное подёргивание руки, и сам этот дурацкий, придуманный на ходу рассказ.
— Серьёзно? — спросила я. И сама удивилась, как спокойно это прозвучало. — Ты взял кредит, чтобы поехать с «просто подругой» к её больной маме? И даже не сказал мне? И завтра в семь утра вы улетаете? И это всё?
Он промолчал. Потупился. И этот его вид — виноватый, понурый — был хуже любой бравады. Он даже не пытался убедительно врать.
— Ты вообще кто? — вырвалось у меня вдруг. — Я за тебя замуж выходила, детей рожала, квартиру покупали… И ты вот так? Втихаря? С какой-то Ленкой? В Сочи? На мои, между прочим, деньги, потому что ты этот кредит на наш общий бюджет взял!
Он наконец поднял на меня глаза. И я увидела в них не раскаяние, а злость. Сдавленную, молчаливую.
— Не твои деньги, — пробурчал он. — Я заработал.
— Заработал? — я засмеялась — горько, истерично. — А я что, по магазинам бегала все эти годы? Я тоже работала! И сейчас работаю! И мы всё делим пополам! И кредит этот — он тоже мой, понимаешь? Ты на нас с детьми его взял! Чтобы с любовью в Сочи махнуть!
Он вдруг вспылил. Резко шагнул ко мне.
— Хватит! Не любовь она мне! И вообще — отстань!
— Это я должна отстать? — я вскочила со стула. — Ты мне тут паспорт чужой в кармане принёс, билеты на двоих, кредит взял за моей спиной — и я должна отстать? Да ты вообще в своём уме?
Мы стояли друг напротив друга — два чужих человека. И между нами лежали эти билеты — как обвинение, как приговор.
— Убирайся, — сказала я тихо. — Забери свои вещи и катись к своей Ленке. Летите в Сочи. Развлекайтесь. Только чтоб я тебя больше не видела.
Он посмотрел на меня с ненавистью. Молча развернулся, вышел из кухни. Через минуту услышала, как он швыряет вещи в сумку.
Я села обратно на стул. Руки дрожали. Слёз не было — только пустота и дикая, невыносимая обида. Как же так? Как можно было вот так — подло, низко, трусливо?
Через десять минут он вышел из спальни с рюкзаком. Не смотря на меня, бросил:
— Ключи на столе. Больше не приду.
И вышел. Дверь захлопнулась.
Я сидела одна. Смотрела на его пустую чашку на столе. На ёлку, которую мы вчера вместе наряжали. На фотографию, где мы с ним смеёмся — на море, три года назад.
И понимала: ничего уже не будет. Ни общего будущего, ни доверия, ни даже простого уважения. Только кредит, который придётся отдавать. И боль. И это мерзкое, щемящее чувство — будто тебя обокрали. Обманули. Выбросили, как ненужную вещь.
А за окном темнело. Шёл снег. Кто-то смеялся во дворе. Жизнь продолжалась. Но моя — разбилась на осколки. Из-за какого-то кредита, билетов в Сочи и чужого паспорта в кармане.
Но это ещё не конец. Это только начало истории. Потому что на следующий день я проснулась с одной мыслью: а кто она вообще такая, эта Елена Зайцева? И почему Лёха променял на неё десять лет жизни? И что теперь делать с этим долгом? И главное — как жить дальше, когда верить уже некому?
Но это уже совсем другая история.