Звонок от тещи, Вероники Павловны, застал Стаса в тот самый благословенный момент, когда день уже выдохся, сбросил с себя рабочую сбрую, а вечер еще не успел налить свинцом уставшие веки. Оля колдовала на кухне, откуда доносился пряный, умопомрачительный дух чего-то мясного, запеченного с розмарином. Он же сидел в гостиной, в любимом кресле, и лениво листал новостную ленту в телефоне.
Этот предвечерний час был их семейным якорем, тихой заводью посреди бурного городского моря. Идеальная квартира – их собственная, выстраданная, вымоленная у банков двушка в новом доме с окнами на сквер. Идеальная жена – его Оленька, легкая, смешливая, с ямочками на щеках и вечной, какой-то детской верой в хорошее.
Идеальная жизнь, собранная им, Стасом, по крупицам, как мозаика, где каждый кусочек был подогнан к другому с ювелирной точностью.
И тут – звонок. На экране высветилось «Вероника Павловна». Стас поморщился; теща была женщиной основательной, гранитной, из тех, кто звонит либо по делу, либо чтобы сообщить о конце света. Пустых разговоров она не вела, ее слова всегда имели вес чугунной гири.
– Слушаю, Вероника Павловна, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал бодро и по-родственному тепло.
– Станислав, добрый вечер. Удобно говорить? – Голос у тещи был ровный, безэмоциональный, как у диктора, зачитывающего прогноз погоды надвигающегося урагана.
– Да, конечно. Что-то случилось?
Пауза на том конце провода затянулась, наполнилась таким гулким, звенящим молчанием, что Стасу показалось, будто он слышит, как в трубке шуршит пыль.
– Я хотела обсудить с тобой один финансовый вопрос. Касательно вашей с Ольгой квартиры.
Сердце у Стаса сделало неловкий кульбит и замерло. Финансовые вопросы с Вероникой Павловной – это всегда было хождение по минному полю.
– Да? А что такое? – Он сам услышал, как в его голосе прорезалась предательская нотка неуверенности.
– Дело в ипотеке. Последние три года и семь месяцев я каждый месяц давала Оленьке деньги. На хозяйство, на уют, как я говорила. Ровно по семьдесят тысяч.
Он молчал, не находя слов. Воздух в комнате вдруг стал плотным, вязким, дышать стало трудно, словно из него выкачали весь кислород.
– Я не понимаю… – прохрипел он наконец.
– Все ты понимаешь, Станислав. Я знаю, что именно эти деньги шли на погашение вашего кредита. Оленька такая доверчивая, она думала, я просто помогаю молодым. А я помогала своей дочери не остаться на улице.
Папочка. Он живо представил себе синюю картонную папку на завязочках, набитую доказательствами его… чего? Несостоятельности? Обмана?
– Но… зачем? Почему вы ничего не сказали?
– Время не пришло. А теперь пришло. – В голосе тещи прорезались стальные нотки. – Я посчитала. С учетом первоначального взноса, который давали мы с отцом, и моей помощи, выходит круглая сумма. Около трех миллионов. Я хочу, чтобы эти деньги были в безопасности.
Кресло под ним перестало быть опорой, пол ушел вниз, а знакомый абажур над головой закачался, как на палубе тонущего корабля.
– Вероника Павловна, это какое-то недоразумение… Мы же договаривались…
– Мы ни о чем не договаривались, Станислав. Это было решение матери. Я видела, что моя дочь живет с человеком, который не способен обеспечить ей даже крышу над головой.
– Что вы хотите? – выдавил он.
– Справедливости. У меня есть два варианта для тебя. Либо мы идем к нотариусу, и ты подписываешь дарственную на половину своей доли в квартире. На имя Оли, разумеется. Чтобы у моей девочки была гарантия, что она не останется ни с чем.
– А второй вариант? – его голос сел.
– А второй вариант – Оля подает на развод. И ты съезжаешь из этой квартиры, получив свои жалкие крохи по суду. Если вообще что-то получишь после того, как она узнает о тебе всю правду.
Он попытался вдохнуть, но в горле стоял колючий ком. Воздуха не было, только жгучая, бессильная злоба, от которой свело челюсти.
– Вы не можете так поступить! Оля меня любит! Она никогда…
– Оля? – Теща усмехнулась. Это был сухой, неприятный смешок, похожий на треск ломающегося льда. – Оля узнает о тебе много нового, если ты выберешь второй вариант. Знаешь, Станислав, мир оказался удивительно тесен. Стоило поговорить с одной моей старой институтской подругой из Воронежа, как всплыли такие интересные подробности…
К горлу подкатил ком. Он чувствовал, как холодный пот стекает по спине.
– О чем вы говорите?
– Оказывается, у нее есть знакомая, Марина. С двумя мальчиками-близнецами. Удивительно похожими на тебя в молодости, судя по фотографиям. Потом я поинтересовалась твоей жизнью в Подольске… Там нашлась Света, с дочкой Анечкой. Тоже вылитая ты. А потом была Тула, недолго, но очень продуктивно. Екатерина, Лиза и Максим.
Каждое слово било, как молотком по голове. Он закрыл глаза. Перед ним замелькали лица, имена, обрывки воспоминаний, которые он годами хоронил, утрамбовывал на самом дне своей памяти. Пятеро. Пять его детей, о существовании которых Оля даже не догадывалась.
– Откуда… – выдавил он.
– Интернет – великая вещь, Станислав. А частные детективы творят чудеса. Я нашла их всех. Поговорила. Показала фотографии нашей счастливой семейной жизни. Они были… удивлены. Мягко говоря.
Он молчал, раздавленный. Он думал, что построил крепость, а оказалось – декорацию из папье-маше, которую теща проткнула одним пальцем.
– Так что выбирай, Станислав. Либо дарственная на Олю, и мы все забываем. Ты остаешься примерным мужем для моей дочери, а я – просто любящей тещей. Либо… – она сделала паузу, наслаждаясь моментом.
– Либо что? – прошептал он.
– Либо в ближайшую субботу я зову гостей. Оленька давно хотела познакомиться с твоей родней. Думаю, ей будет очень интересно пообщаться с Мариной, Светой, Катей… И с детьми, конечно. Пятеро племянников – это же такое счастье! Решай. У тебя есть время до завтрашнего утра.
В трубке раздались короткие гудки. А он так и сидел, вцепившись в кресло, и смотрел в одну точку. Из кухни вышла Оля, вытирая руки о передник.
– Стас, кто звонил? Ты чего такой бледный? Ужин готов, идем.
Она улыбалась ему своей самой светлой улыбкой. А он смотрел на нее и понимал, что только что его мир, его идеальный, выверенный до миллиметра мир, раскололся на тысячу мелких, острых осколков.
Следующая ночь превратилась в липкий, вязкий кошмар. Стас лежал рядом с Олей, слушал ее ровное дыхание и чувствовал себя Иудой. Каждое ее прикосновение обжигало, каждое сонное бормотание отзывалось в его груди тупой болью.
В какой-то момент, проваливаясь в дрему, он вдруг вспомнил не лица женщин, а запах. Запах дешевого детского мыла и прелого белья в крохотной съемной однушке в Воронеже. Он стоит над кроваткой, в которой кричит, надрываясь, красный сморщенный комочек, один из двух, а его, Стаса, трясет от ужаса. Трясет от ответственности, от безденежья, от этого оглушительного крика, от которого некуда деться. И он понимает – единственный выход для него – бежать.
Как она смогла? Эта тихая, незаметная женщина с вечно поджатыми губами и усталым взглядом. Он всегда считал ее безобидной, погруженной в свои фиалки и бесконечные телесериалы. А она, оказывается, все это время вела свою игру, расставляла капканы, плела паутину, в центре которой теперь барахтался он.
Утром он был разбит. Оля, заметив его осунувшееся лицо и темные круги под глазами, встревожилась.
– Стасик, что с тобой? Ты заболел? Может, не пойдешь на работу?
Он отмахнулся, сославшись на головную боль. Мысль о работе вызывала тошноту. Какие проекты, какие дедлайны, когда вся твоя жизнь летит под откос? В десять утра телефон снова ожил. Вероника Павловна.
– Я жду твоего решения, Станислав. – Все тот же бесстрастный тон.
Он вышел на балкон, чтобы Оля не слышала. Утренний город шумел, жил своей жизнью, и этот шум казался ему издевательством.
– Это шантаж, Вероника Павловна.
– Называй как хочешь. Для меня это – защита интересов моей дочери. Так что? Нотариус или семейный ужин?
– Мне нужно подумать.
– Думай. До вечера. Не затягивай, Станислав. Гости могут не дождаться.
Он не сдался сразу. Весь день, имитируя бурную деятельность на работе, он лихорадочно искал выход. Он вбивал в поисковик имена: Марина Волкова, Воронеж. Светлана Агеева, Подольск. Екатерина Ионова, Тула.
Страницы в социальных сетях нашлись быстро. Вот Марина, постаревшая, уставшая, но с теми же упрямыми ямочками на щеках, обнимает двух долговязых парней-подростков. Его сыновей. В друзьях у нее он с ужасом обнаружил некую «Нину Кравчук» – это была девичья фамилия институтской подруги тещи.
Вот Светлана – яркая, смеющаяся, с короткой стрижкой. Рядом – девочка лет десяти с его глазами. В ее ленте мелькали фотографии с какого-то праздника, и на одной из них он увидел пожилую женщину, очень похожую на Веронику Павловну. Это была подстава, инсценировка, но доказать это было невозможно.
Он набрал номер Марины, который нашел на старом форуме. Гудки шли вечность. Наконец, она ответила.
– Марина? Это Стас.
Молчание. Потом тихий, ледяной голос:
– Я не знаю никакого Стаса. Не звони сюда больше.
И короткие гудки. Он понял, что теща не просто нашла их. Она обработала их, настроила, возможно, даже заплатила за молчание и содействие. Он был в капкане.
Последней надеждой был юрист. Он нашел сайт с бесплатной онлайн-консультацией и анонимно описал свою ситуацию. Ответ пришел через час и был убийственно прост: «Угроза разглашения информации, даже если она правдива, с целью понуждения к сделке, может быть квалифицирована как шантаж. Однако доказать это в суде будет крайне сложно. Ваша оппонентка действует хитро: дарственная оформляется на имя вашей супруги, что выглядит как ваша добрая воля. Любое судебное разбирательство неизбежно приведет к тому, что все ваши тайны станут достоянием гласности. Вы проиграете в любом случае».
К вечеру он был выжат как лимон. Когда теща позвонила снова, он сдался.
– Нотариус, – выдавил он, чувствуя, как во рту пересохло.
– Я так и думала, – в ее голосе не было ни радости, ни удивления. Только констатация факта. – Я уже договорилась. Через неделю, в среду, в двенадцать. Адрес скину сообщением. Не опаздывай.
Неделя. Она дала ему неделю агонии. И эта неделя превратилась в пытку. Стас жил под дамокловым мечом, становясь все более рассеянным и дерганым. Он срывался на Олю из-за какой-нибудь мелочи, вроде незакрытого тюбика пасты, а потом мучился чувством вины.
В субботу Вероника Павловна пришла в гости. Она была сама любезность, принесла Олин любимый торт и щебетала о пустяках. А потом, уходя, как бы случайно оставила на журнальном столике сложенный вчетверо листок.
– Ой, чуть не забыла! – она вернулась из прихожей. – Это мне подруга прислала, ее внучка Анечка нарисовала. Такая талантливая девочка, и так на нашего Стаса похожа, просто копия!
Оля развернула листок. На нем неумелой детской рукой был нарисован домик, солнце и три фигурки. Папа, мама и маленькая девочка. Для Оли это была просто милая детская мазня.
– Правда, прелесть? – улыбнулась она. – Анечка, говорите?
Стас смотрел на этот рисунок, и у него перед глазами все плыло. Анечка. Его дочь от Светы из Подольска. Это был не просто намек. Это был контрольный выстрел.
Весь следующий день он ходил как в тумане. Ольге он соврал, что нужно съездить по работе, подписать какие-то важные документы. Она поверила, как верила всегда. Ее доверие сейчас казалось ему неподъемным грузом.
Кабинет нотариуса пах пылью и старым деревом. Пожилая женщина в роговой оправе монотонно бубнила что-то о правах и обязанностях, ее голос смешивался со скрипом пера по гербовой бумаге.
Стас чувствовал на себе тяжелый, немигающий взгляд тещи – взгляд удава, следящего за последними конвульсиями кролика. Он чиркнул подписью, и ему показалось, что ручка в его руке весит тонну, а чернила на бумаге – его собственная кровь.
Когда все было кончено, Вероника Павловна впервые за все это время позволила себе подобие улыбки.
– Вот и хорошо. Все к лучшему, Станислав.
Он ничего не ответил. Вышел из конторы и побрел по улице, не разбирая дороги. Он спас свой брак, спас свою тайну. Но чувствовал себя так, словно его обокрали, вывернули наизнанку и бросили на обочине.
Возвращаясь домой, он думал, что теперь все закончится. Что Вероника Павловна, получив свое, успокоится. Как же он ошибался. Это было только начало.
Теща стала появляться в их доме все чаще. Она приходила без предупреждения, открывая дверь своим ключом, который у нее, оказывается, был все это время. Она вела себя не как гостья, а как хозяйка. Переставляла мебель, критиковала Олину стряпню, давала Стасу непрошеные советы.
Каждый ее визит был пыткой. Она говорила с ним подчеркнуто вежливо, но в каждом ее слове, в каждом взгляде сквозило превосходство. Она наслаждалась своей властью, своей безнаказанностью. А он должен был улыбаться, кивать и делать вид, что все в порядке.
Оля сначала радовалась.
– Мама стала так много нам помогать! – говорила она.
Но вскоре и она начала замечать неладное. Атмосфера в доме сгущалась, становилась тяжелой, ядовитой. Лак на его идеальной жизни пошел мелкими, уродливыми трещинами, обнажая гнилую древесину под ним.
– Стас, что происходит между тобой и мамой? – спросила она однажды вечером. – Вы как будто на ножах. Она приходит, и ты сразу замыкаешься, ходишь чернее тучи.
– Тебе кажется, милая. Просто устаю на работе. – Он не мог сказать ей правду. Правда разрушила бы все.
Но Вероника Павловна, казалось, только этого и ждала. Ей было мало дарственной. Ей нужна была полная и безоговорочная капитуляция.
Так продолжалось несколько недель. Теща методично, шаг за шагом, разрушала его жизнь. Она подкидывала в разговоры имена, названия городов, намеки, понятные только ему. Она играла с ним, как кошка с мышкой, наслаждаясь его страхом.
Развязка наступила внезапно, как это всегда и бывает. В один из субботних дней Вероника Павловна заявилась к ним с самого утра, нарядная и возбужденная.
– Дети мои, я решила устроить сюрприз! Сегодня у нас будет большой семейный праздник. Я пригласила гостей.
– Мама, каких гостей? Почему ты не предупредила? – удивилась Оля.
– Это сюрприз, я же сказала! Очень дорогие для нашей семьи люди. Особенно для Станислава. – Она снова посмотрела на него своим буравящим взглядом. – Они приедут к семи. Так что, Оленька, давай накрывать на стол. А ты, Стас, помоги мне разобрать сумки.
Она поставила на пол две огромные хозяйственные сумки. Стас начал их разбирать, и руки его замерли. На самом верху, среди продуктов, лежали пять одинаковых подарочных пакетов. На одном было написано «Кириллу», на другом – «Никите». На третьем – «Анечке». На четвертом и пятом – «Лизе» и «Максиму».
Имена его детей. Всех пятерых.
Он поднял на тещу безумный взгляд.
– Что вы делаете? – прошептал он.
– Готовлюсь к празднику, – невозмутимо ответила она. – Я же обещала тебе знакомство с родней. Ты свой выбор сделал, но, видимо, я тебя недооценила. Ты решил, что сможешь и дальше жить во лжи. Но я этого не позволю. Моя дочь заслуживает правды.
– Мама, Стас, о чем вы шепчетесь? – крикнула из кухни Оля.
– Ни о чем, доченька! – весело отозвалась Вероника Павловна. – Обсуждаем меню!
А потом она снова повернулась к нему, и ее лицо стало жестким, как камень.
– У тебя есть несколько часов, Станислав. Чтобы самому все рассказать Ольге. Если не сделаешь этого ты, это сделаю я. В присутствии всех. Выбирай. В последний раз.
Часы на стене тикали оглушительно громко, отсчитывая последние минуты его прошлой, счастливой жизни. Он смотрел на Олю, которая, ничего не подозревая, весело звенела посудой на кухне, и понимал, что больше не может врать. Не может жить в этом аду.
Он подошел к ней, взял за руки. Ее ладони были теплыми, пахли ванилью и домом.
– Оля… Мне нужно тебе кое-что сказать.
Она посмотрела на него, и ее улыбка медленно угасла, когда она увидела его лицо.
– Стас? Что случилось? Ты меня пугаешь.
– Оля, сядь. Помнишь, я говорил, что до тебя у меня никого серьезного не было? Я врал.
Он увидел, как дрогнули ее ресницы. Она медленно опустилась на стул, не сводя с него испуганных глаз.
– У меня была жена. В Воронеже. Марина. – Он заставил себя смотреть ей в глаза, хотя хотелось провалиться сквозь землю. – У нас дети. Мальчики. Кирилл и Никита.
Оля молча качнула головой, словно отгоняя наваждение.
– Им сейчас… пятнадцать.
Он увидел, как она перестала дышать. Ее пальцы вцепились в край стола. И он продолжал, выкладывая имя за именем, город за городом, как патологоанатом выкладывает на стол уродливые внутренние органы.
– Потом была Света. В Подольске. Я ушел, когда она была беременна. У нее родилась дочь. Аня.
Оля издала тихий, сдавленный звук, то ли всхлип, то ли стон. Ее лицо стало белым, как бумага.
– И Катя. В Туле. Это было недолго… У нее тоже двое. Лиза и Максим.
Он замолчал. Он вывалил все, всю эту грязную, уродливую правду. Он видел, как менялось ее лицо. Как удивление сменялось недоумением, потом – ужасом, и, наконец, – ледяным, всепоглощающим отчуждением. Она не плакала. Она не кричала. Она просто смотрела на него так, как смотрят на совершенно чужого, незнакомого человека.
Когда он закончил, в комнате повисла тишина, густая и тяжелая, как могильная плита.
В этой тишине особенно пронзительно прозвучал звонок в дверь.
Оля вздрогнула, как от удара. Она медленно повернула голову в сторону прихожей. Потом перевела взгляд на Стаса.
– Это они? – тихо спросила она.
Он не смог ответить, только кивнул.
Вероника Павловна, которая все это время стояла в дверях кухни, молчаливая и неподвижная, как изваяние, удовлетворенно кивнула. Она сделала шаг вперед, чтобы пойти открывать.
– Не надо. – Голос Оли прозвучал неожиданно твердо и громко. – Мама, не надо.
Она высвободила свои руки из его ослабевших пальцев. Подошла к входной двери. Но не открыла ее. Она повернула ключ в замке два раза. Потом накинула цепочку.
Звонок прозвучал снова, настойчивее.
Оля обернулась. Она посмотрела на мать, и в ее глазах появилось что-то новое, страшное.
– Мама, а ты знала? – спросила она так же тихо. – Ты все это время знала и молчала?
Вероника Павловна растерялась.
– Оленька, я… я только недавно узнала! Я хотела тебя защитить, уберечь…
– Ты давала мне деньги на ипотеку и молчала. Ты смотрела, как я его обнимаю, как мы строим планы… и молчала? Ты приходила к нам в дом, пила чай и молчала?
За дверью послышались голоса, детский плач. Оля вздрогнула, но не отвернулась от матери.
– Оленька, что ты такое говоришь? Я же хотела как лучше! Я хотела тебя защитить от этого… этого обманщика! – в голосе тещи прорезалась истерика.
– Ты хотела власти. – Оля говорила тихо, но каждое слово падало в тишину, как камень. – Ты хотела все контролировать. Ты платила за эту квартиру, чтобы купить меня, мою жизнь, мое право выбора. Ты растоптала все, что у меня было. Ты не оставила мне ничего.
Она сделала шаг к матери.
– Уходи.
Вероника Павловна замерла, не веря своим ушам.
– Но там же… гости… дети…
– Я сказала, уходи, – повторила Оля, и в ее голосе зазвенел металл, которого Стас никогда раньше не слышал. – Это мой дом. И мой муж. И моя жизнь. И ты в ней больше ничего решать не будешь. Уходи. Пожалуйста.
Вероника Павловна осеклась. Она смотрела на дочь так, словно видела ее впервые. В ее лице было растерянность, обида, непонимание. Она медленно попятилась, взяла свою сумку и, не сказав больше ни слова, вышла, тихо притворив за собой дверь.
В квартире снова стало тихо. Только за дверью еще какое-то время слышались приглушенные голоса, а потом и они стихли.
Они остались вдвоем. Стас стоял посреди комнаты, опустошенный и раздавленный. Он ждал приговора. Он был готов ко всему: к крикам, к слезам, к тому, что она велит ему убираться вон.
Оля подошла к окну и долго смотрела во двор. Потом она обернулась.
– Я не знаю, что нам теперь делать, Стас, – сказала она тихо. – Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь тебя простить. Все, что было между нами, – все оказалось ложью.
Она подошла к стене, где висела их большая свадебная фотография – они, счастливые, влюбленные, смотрят в светлое будущее. Она аккуратно сняла ее со стены и поставила на пол, лицом к стене.
– Я не разведусь с тобой, – сказала она, не глядя на него. – И не выгоню тебя. Это было бы слишком просто. Это было бы то, чего хотела моя мать.
Он не понимал. Он смотрел на нее, пытаясь угадать, что творится за этим спокойным, непроницаемым фасадом.
– Но как… как мы будем жить? – прошептал он.
– Я не знаю, – повторила она. – Но я знаю одно. Твое прошлое теперь стало и моим настоящим. И тебе придется с этим жить. Тебе придется познакомить меня с ними. Со всеми. И тебе придется помогать им. Всем твоим детям. Это теперь будет твоя жизнь. И моя.
Она говорила это ровным, почти безжизненным голосом. И в этом спокойствии было что-то гораздо более страшное, чем в любом скандале. Это был не акт прощения. Это был приговор.
Он понял, что Вероника Павловна, сама того не желая, добилась своего. Она разрушила их мир. Только осколки этого мира оказались не такими, как она предполагала. Они не разлетелись в разные стороны. Они намертво впились в их общую жизнь, и теперь им предстояло вечно ходить по этому битому стеклу, чувствуя боль при каждом шаге.
Он подошел к ней и хотел ее обнять, но она отстранилась.
– Не сейчас, – сказала она. – Может быть, никогда.
Она ушла в спальню и закрыла за собой дверь. А он остался один в гостиной, в их идеальной квартире, которая вдруг стала чужой и холодной. Он посмотрел на подарочные пакеты с именами его детей, забытые тещей впопыхах.
И впервые за много лет он заплакал. Он плакал не от жалости к себе, а от понимания того, что его уютный, выстроенный на лжи рай, закончился навсегда.
Его жизнь больше не принадлежала ему.
***
ОТ АВТОРА
Мне кажется, этот сюжет не только про обман. Он про то, какой хрупкой может быть наша "идеальная" жизнь, если в ее фундаменте спрятан хотя бы один гнилой кирпичик. Рано или поздно вся конструкция рухнет, и осколки ранят всех без разбора.
Вот такая получилась непростая история, от которой у меня до сих пор мурашки. Если она нашла у вас отклик, поддержите публикацию лайком 👍 – это очень важно для автора и помогает историям находить своих читателей ❤️
Лайки – это прекрасно, но самое ценное – это когда вы остаетесь со мной надолго. Поэтому, чтобы не пропустить другие, не менее захватывающие семейные тайны и жизненные драмы, обязательно заглядывайте на огонек и оставайтесь 📢
Я публикую много и каждый день – подписывайтесь, всегда будет что почитать.
А если вам нравятся такие вот истории о сложных семейных отношениях, где кипят настоящие страсти, то советую заглянуть и в другие рассказы из рубрики "Трудные родственники".