Реальная история, случившаяся в деревне Омутово в 1928 году, была задокументирована в газетной заметке как «массовая истерия», но те, кто выжил в ту ночь, до самой смерти шепотом передавали иное. Эту историю мне рассказала бабушка, а ей — её мать, одна из тех, кто осмелился войти в чащу.
Всё началось с того, что молодежь деревни — четыре парня и пять девушек — решили соблюсти старинный обряд. Шёл 1928 год, власти боролись с «пережитками», но в глухих деревнях, затерянных среди болот и непроходимых лесов, древние традиции были сильнее указов. Ребята тайком договорились встретить полночь на старом капище, на берегу Чёрного озера, где, по преданию, в ночь на Ивана Купалу расцветал папоротник.
Главной заводилой был Степан — парень крепкий, с огнём в глазах и безрассудной верой в дедовские сказки. С ним была его возлюбленная, Алёна, девушка тихая, с огромными, словно озерная гладь, глазами. Были братья-близнецы Иван и Яков, вечно спорящие друг с другом, веселая и бесшабашная Дуняша, её молчаливый ухажер Григорий, а также сёстры Марина и Татьяна. Девятой была моя прабабушка, Мария, тогда — шестнадцатилетняя девчонка, которую тяга к приключениям затмила врождённую осторожность.
Они шли лесом уже затемно. Воздух был густым и сладким, пахнущий мокрой травой, цветущим иван-да-марью и чем-то ещё, терпким и неуловимым — словно древняя пыль с костей земли. Лунный свет, пробиваясь сквозь частокол елей, ложился на тропу призрачными, пятнистыми бликами. Казалось, сам лес затаил дыхание в ожидании. Не пели сверчки, не шуршали в траве мыши. Была лишь гнетущая, звенящая тишина, которую нарушал только треск сучьев под ногами и сдавленное дыхание идущих.
Чёрное озеро лежало перед ними, как огромное зеркало, брошенное в лесную чащу. Вода была неестественно чёрной и неподвижной, отражая искажённое, почти пародийное подобие луны. На берегу, среди замшелых валунов, стоял старый, почерневший от времени дуб — бывшее капище. У его подножия уже пылал костёр. Огонь в эту ночь был не просто символом — он был защитой.
— Ну что, — хрипло проговорил Степан, бросая в огонь охапку сухих веток, — начинаем. Через полчаса полночь.
Они водили хороводы, пускали по воде венки с зажжёнными лучинками. Венок Алёны уплыл дальше всех, и все ахнули — к большой любви. Но Мария позже вспоминала, что смотрела не на венок, а на воду. Ей показалось, что из чёрной глубины на неё смотрело что-то бледное, и когда отражение луны колыхалось на воде, оно было похоже на огромный раскрытый глаз.
Перед самым полуночью Степан вытащил из-за пазухи глиняный горшочек.
— Собрал мазь, — таинственно прошептал он. — По старинному рецепту. Говорят, она глаза открывает. На то, что скрыто.
Он протянул горшочек Алёне. Та, смеясь и боясь, намазала себе веки какой-то липкой, дурно пахнущей субстанцией. За ней последовали другие. Когда очередь дошла до Марии, она отказалась. Что-то сжалось у неё внутри ледяным комом при виде этой жижи.
— Трусиха! — крикнула Дуняша, и её голос прозвучал неестественно громко в тишине.
Полночь наступила. С последним ударом часов в далёкой деревенской церкви (хотя часы те уже много лет не работали) лес изменился. Тишина лопнула. Из чащи донесся странный звук — не то шёпот, не то шелест тысяч листьев. Воздух заколебался, стал густым, как кисель. И тогда Иван, первым намазавший глаза, вдруг вскрикнул и указал вглубь леса.
— Смотрите! Огоньки!
И правда, между деревьями замерцали бледно-голубоватые огоньки. Они плавали, словно живые, то сближаясь, то расходясь.
— Это духи, — с благоговейным ужасом прошептал Яков. — Лешие водят нас.
Но Марии эти огоньки показались похожими на чьи-то насмешливые, колдовские глаза.
Степан схватил Алёну за руку.
— Пора! Папоротник цветёт! Я знаю, где искать!
Они бросились в чащу, оставив костёр позади. Мария, не решаясь остаться одна, побежала за ними. Бежали они по тропе, которую не видел никто, кроме Степана. Ветки хлестали их по лицу, словно пытаясь удержать. Шёпот вокруг становился всё громче. Теперь в нём можно было разобрать отдельные слова, обрывки фраз на непонятном, гортанном языке.
И тут Дуняша вскрикнула и остановилась как вкопанная. Прямо перед ними, в луче лунного света, стоял цветок. Он был огромным, размером с человеческую голову, и лепестки его были цвета расплавленного серебра. Они светились изнутри, отбрасывая призрачное сияние на окружающий мох. От него исходило тонкое, пьянящее благоухание, опьяняющее и дурманящее.
— Цветок! — закричал Степан. — Он мой!
Но он не успел сделать и шага, как из-за деревьев вышла Она.
Позже Мария не могла описать её внятно. Это была высокая, до самых ветвей, женская фигура, сотканная из теней, лунного света и струящихся волос, похожих на струи чёрной воды. Лица не было видно, но все ощущали на себе её взгляд — тяжёлый, пронизывающий до костей. В воздухе запахло озерной тиной, гниющими лилиями и холодом могильной земли.
Дуняша, стоявшая ближе всех, издала странный, булькающий звук и рухнула на землю. Её тело начало быстро чернеть и сохнуть, словно жизнь из неё выпили за секунды.
Наступила паника. Григорий с диким воплем бросился прочь и пропал в темноте. Его крик внезапно оборвался, сменившись на мгновение звуком, похожим на хруст ломающихся костей.
Близнецы, Иван и Яков, схватились за топоры. Но тварь лишь махнула рукой — длинной, гибкой, как плеть. Топоры вырвались из их рук и, словно живые, повернулись против своих хозяев. Мария навсегда запомнила хлюпающий звук и тупые удары стали о плоть.
Степан отчаянно толкнул Алёну к цветку.
— Сорви его! Он даст силу!
Алёна, обезумев от ужаса, рванулась вперёд и схватила за стебель. В тот же миг свет погас. Цветок рассыпался у неё в руках в чёрную, зловонную труху. А тень над ними взревела. Звук был подобен скрежету тысячи сучьев и плеску воды в бездонном колодце.
Сущность протянула руку к Алёне. Девушка застыла, её глаза стали стеклянными, а изо рта потянулась тонкая струйка пара. Она медленно повернулась и, не говоря ни слова, пошла к Чёрному озеру. Вошла в чёрную воду и, не издав ни звука, скрылась под гладью. Пузыри на поверхности лопнули с тихим, чавкающим звуком.
Степан, увидев это, издал душераздирающий крик и бросился на тварь с голыми руками. Он просто исчез. Будто его стёрли ластиком с картины мира.
Мария осталась одна. Она стояла, прижавшись спиной к сосне, не в силах пошевелиться, чувствуя, как леденящий холод исходит от приближающейся фигуры. Сущность наклонилась над ней. Мария увидела, что там, где должно быть лицо, была лишь воронка из тьмы, уходящая в никуда. Оттуда на неё пахнуло запахом векового забвения и тихой, безумной тоски.
И тогда она вспомнила бабушкины слова: «Они не тронут того, кто не поддался их чарам. Чистое сердце и трезвый взгляд — лучшая защита».
Она закрыла глаза и начала читать единственную молитву, которую знала — «Отче наш». Она читала её снова и снова, вкладывая в слова всю свою волю, весь свой ужас. Она чувствовала, как ледяное дыхание коснулось её щеки, как что-то шёлковистое и влажное провело по её шее.
И вдруг — отступило.
Мария не помнила, как добежала до деревни. Её нашли утром на краю леса, в разорванной одежде, с побелевшими от ужаса волосами. Она была в полном беспамятстве.
Из всей компании выжила только она. Официальная версия гласила: молодёжь заблудилась, пала жертвой диких зверей и болотной топи. Но в деревне знали правду.
Мария больше никогда не ходила в тот лес и на Ивана Купалу всегда запирала дом наглухо. Перед смертью она сказала моей бабушке: «Они приходят не за всеми. Только за теми, кто зовёт их. Кто мажет глаза дьявольской мазью, кто ищет богатства, кто продаёт душу за мираж. Лес в ту ночь просыпается. И просыпается голодным. Помни это. И предупреди своих. Никогда не ищи цветок папоротника. Потому что это не ты его найдёшь. Это ОН найдёт тебя».
И по сей день в деревне Омутово старики крестятся, глядя на Чёрное озеро в купальскую ночь. Говорят, если встать на его берегу в полночь, можно увидеть в чёрной воде бледные лица тех, кто так и не нашёл свой цветок. И услышать тихий шёпот, зовущий присоединиться к их вечному хороводу в глубине.