– …и поэтому ты будешь молчать! – Голос свекрови, Людмилы Борисовны, звенел натянутой струной в маленькой кухне, казалось, еще немного – и лопнут стекла в окнах. – Ты поняла меня, Анна? Твое дело – дом, ребенок и молчание. А мы с Пашей сами решим, как нам жить и что делать с деньгами.
Анна стояла у раковины, мертвой хваткой вцепившись в холодный край мойки. Ее спина была прямой, как у солдата перед расстрелом. Она не оборачивалась. Она смотрела на свое размытое отражение в темном вечернем окне, за которым моросил унылый ноябрьский дождь.
– Паша? – тихо, почти беззвучно спросила она, обращаясь не к мужу, стоявшему у холодильника, а к его отражению рядом со своим. – Ты тоже так считаешь?
Павел, крупный, обычно громкоголосый мужчина, сейчас казался сдувшимся воздушным шаром. Он отвел глаза и пробурчал, ковыряя ногтем этикетку на банке с огурцами:
– Ань, ну мама же дело говорит. Зачем эти скандалы? У меня рейсы, нервы… Я прихожу домой отдохнуть, а не слушать твои претензии. Ну да, взяли мы с мамой кредит. Тебе-то что? Мы его и платить будем. Это на машину, для работы нужно.
– «Мы»? – Анна наконец обернулась. Ее большие серые глаза потемнели, стали почти черными. – Какое «мы», Паша? Кредит оформлен на тебя. На нашу семью. А значит, платить его будем мы ОБА из нашего ОБЩЕГО бюджета. А то, что твоя мама добавила на первый взнос, не делает ее хозяйкой наших финансов. Я просто спросила, почему это решение было принято без меня.
– Потому что ты бы начала кудахтать! – взвилась Людмила Борисовна, подбоченившись. Она была невысокой, сухонькой женщиной, но энергии в ней было, как в атомном реакторе. Ее острый нос хищно подрагивал. – Про свои копейки медсестринские вспомнила бы! А тут дело серьезное, мужское! Павел – добытчик, ему и решать. А твое дело, повторяю, – молчать и кивать. Благодари, что в моей квартире живешь, на всем готовеньком!
Это была ее коронная фраза. Квартира, в которой они жили, действительно принадлежала свекрови. Десять лет назад, когда они с Павлом поженились, она великодушно пустила их в свою «двушку», а сама переехала в однокомнатную, оставшуюся от ее матери. И все эти десять лет Анна слышала про «мою квартиру» по любому поводу: от неправильно сваренного борща до просьбы купить новую люстру.
Анна перевела взгляд на мужа, ища поддержки. Но он смотрел в пол. Он всегда смотрел в пол, когда его мать начинала атаку. Он был ее сыном, ее продолжением, ее безвольным солдатом. А Анна… Анна была просто приложением к сыну. Функцией. Удобной, безропотной, а теперь еще и обязанной молчать.
– Значит, так, – подытожила Людмила Борисовна, видя, что сопротивление сломлено. – Вопрос закрыт. Паша машину берет, я ему помогаю, а ты… ты просто не лезешь. И поменьше своего мнения высказывай. Умнее казаться будешь. Всё, я пошла, у меня сериал.
Она вышла из кухни, оставив за собой шлейф запаха валокордина и победы.
Анна и Павел остались одни в оглушающей тишине, нарушаемой лишь гудением холодильника. Павел наконец поднял глаза. В них была и виноватость, и усталость, и раздражение.
– Ань, ну не начинай, пожалуйста. Мама… ты же знаешь ее. Она помочь хочет.
– Помочь? – голос Анны был ледяным. – Она хочет контролировать, Паша. Каждую копейку, каждый наш шаг. Сегодня она решает, какую машину тебе купить. Завтра – в какую школу пойдет Миша. А послезавтра – когда мне можно дышать, а когда нет.
– Ты преувеличиваешь!
– Я преувеличиваю?! – Анна сделала шаг к нему. – Это она только что, стоя здесь, на МОЕЙ кухне, где я готовлю ТЕБЕ ужин, заявила, что я должна заткнуться и молчать! А ты, мой муж, мой защитник, стоял и кивал, как китайский болванчик!
– А что я должен был сделать?! Орать на собственную мать?!
– Ты должен был сказать: «Мама, это моя жена, и мы решим наши финансовые вопросы сами». Всё! Больше ничего не требовалось! Но ты не смог. Ты никогда не можешь, когда дело касается ее.
Павел поморщился, как от зубной боли.
– Всё, хватит. Я устал. Я в рейс ухожу послезавтра на две недели. Давай хоть эти два дня без скандалов проживем.
Он развернулся и ушел из кухни, оставив Анну одну.
Она стояла посреди кухни, и земля уходила у нее из-под ног. Десять лет. Десять лет она была хорошей женой, заботливой матерью их восьмилетнего сына Миши, удобной невесткой. Она прощала мужу его слабохарактерность, списывая ее на усталость. Она терпела ядовитые уколы свекрови, убеждая себя, что стариков нужно уважать. Она строила семью, вила гнездо, вкладывала всю себя без остатка в этот дом, в этих людей.
И вот результат. Ей, хозяйке этого дома, матери, женщине, вынесли приговор: молчать. Быть вещью. Пустым местом.
Что-то внутри нее, что-то, что она старательно давила и убаюкивала годами, с оглушительным треском сломалось. Терпение. Это было ее терпение. Оно не просто закончилось. Оно превратилось в свою противоположность – в холодную, звенящую, как натянутая сталь, ярость.
Она не будет плакать. Не будет биться в истерике. Она не скажет им больше ни слова.
Они хотели, чтобы она молчала? Хорошо. Она будет молчать.
Но ее молчание они не забудут никогда.
Анна медленно подошла к окну. Дождь усилился, его косые струи хлестали по стеклу. Она посмотрела на свое отражение. На нее смотрела уставшая 34-летняя женщина с темными кругами под глазами. Но в глубине этих глаз зарождался новый, незнакомый ей самой огонек. Огонек войны.
Она достала телефон. Дрожащими пальцами нашла в контактах номер. «Светка-Адвокат». Они не виделись сто лет, но когда-то были лучшими подругами.
Гудки шли долго. Анна уже хотела сбросить, но тут в трубке раздался бодрый, чуть насмешливый голос:
– Алло! Слушаю защитника униженных и оскорбленных! Если вы по поводу мужа-козла – направо, если по разделу имущества – налево. Если и то, и другое, то вам прямо ко мне, в кабинет психологической и юридической помощи! Анька? Это ты, что ли?
Анна сглотнула ком в горле.
– Света… привет. Мне нужна твоя помощь. И то, и другое. И третье.
– Так, – голос в трубке мгновенно стал серьезным. – Диктуй адрес. Буду через час. С коньяком и Гражданским кодексом.
Светлана влетела в квартиру, как небольшой ураган. Высокая, ярко-рыжая, в кожаной куртке и с огромной сумкой, из которой торчала бутылка армянского коньяка и толстенная книга в бордовом переплете.
– Ну, показывай поле боя, боец! – с порога заявила она, сбрасывая ботинки. – Где тут у нас окопался враг?
Миша уже спал, Павел закрылся в комнате с ноутбуком, делая вид, что готовит документы для рейса. Квартира погрузилась в то гнетущее молчание, которое бывает после крупной ссоры.
На кухне, под пристальным взглядом Светланы, Анна выложила всё. Про десять лет унижений, про «мамину квартиру», про последний разговор, про кредит, про приказ «молчать». Она говорила тихо, без слез, и от этого ее рассказ звучал еще страшнее.
Светлана слушала, нахмурив свои выщипанные «ниточкой» брови. Она налила коньяк в две чайные чашки, пододвинула одну Анне.
– Пей. Это сейчас не для удовольствия, а в качестве лекарства. Значит, так, подруга, – начала она, когда Анна закончила. – Ситуация паршивая, но не безнадежная. Первое и главное: ты молодец, что позвонила. Второе: плакать и жалеть себя будем потом. Сейчас – действуем.
Она открыла свой ноутбук, который всегда носила с собой.
– Во-первых, квартира. То, что она принадлежит свекрови, – это, конечно, их главный козырь. Мы его должны выбить. У тебя есть какие-нибудь доказательства, что вы вкладывали деньги в эту квартиру? Ремонт, мебель, техника? Чеки, выписки, может, свидетели?
Анна задумалась.
– Ремонт мы делали капитальный лет пять назад. Павел, тогда как раз премию хорошую получил. Нанимали бригаду… Но все чеки, наверное, у Паши. Мебель покупали постепенно. Технику тоже. Что-то я со своей зарплаты, что-то он.
– Так. Это уже что-то. Свидетели – бригада, соседи, которые слышали шум и видели, как вы все завозили. Будем копать. Во-вторых, общий бюджет. Ты говоришь, у вас все деньги были общие?
– Да. И его зарплата, и моя – все шло в одну копилку. Я вела учет, у меня в тетрадке все записано, но это же просто тетрадка…
– Тетрадка – это прекрасно! – оживилась Светлана. – Это называется «косвенное доказательство». Особенно если там все сходится по датам с поступлениями зарплат. Ты эту тетрадку спрячь так, чтобы даже тараканы не нашли. Теперь главное – их план. Они взяли кредит на машину, которую оформят на Павла. Машина, купленная в браке, – совместно нажитое имущество. Как и кредит. Они хотят, чтобы ты молча платила половину долга за машину, на которой будет кататься Павел, а может, и его маменька. Хитро.
Светлана отхлебнула коньяк.
– Нам нужно нанести упреждающий удар. Такой, чтобы они из своего окопа вылезти побоялись. У меня есть идея. Дерзкая, наглая, но юридически безупречная. План называется «Переполох».
Глаза Светланы заблестели азартным огоньком.
– Твой муж уезжает послезавтра. На две недели. Это наше окно возможностей. За это время мы должны сделать следующее. Первое: ты собираешь все свои и Мишкины вещи. Абсолютно все, до последней заколки. Второе: ты снимаешь квартиру. Небольшую, на месяц. Деньги найдем, я займу, если что. Третье, и самое главное: пока его не будет, мы с тобой делаем в «маминой» квартире… косметический ремонт.
Анна уставилась на подругу, не веря своим ушам.
– Ремонт? Света, ты с ума сошла? Зачем?
– Не просто ремонт, Анечка. А ремонт-сюрприз! Представь: возвращается твой благоверный из рейса, а дома… всё по-другому. Например, все стены выкрашены в твой любимый цвет. Ну, скажем, в нежно-сиреневый.
– Я ненавижу сиреневый, – машинально сказала Анна.
– Тем лучше! – рассмеялась Светлана. – Представь лицо Людмилы Борисовны, когда она увидит свои обои в цветочек под слоем радикально-черной краски? А что? Модный лофт-дизайн! Мы наймем ребят, они за три дня все сделают. И главное, мы соберем ВСЕ чеки. На краску, на валики, на работу. И оформим их на твое имя.
Анна смотрела на подругу во все глаза. План был безумным.
– Но… они же меня убьют.
– Юридически – не смогут. Ты действовала в интересах семьи, улучшала жилищные условия. Ты же не знала, что свекровь предпочитает стиль «бабушкин комод». А вот скандал будет грандиозный. И в этом скандале они наговорят много интересного. Что мы с тобой… – Светлана хитро подмигнула, – предусмотрительно запишем на диктофон. Это будет наш второй козырь.
– А потом? Что потом?
– А потом, когда они будут в ярости и растерянности, ты появишься. Вся такая спокойная и независимая. И предъявишь им свои условия. Раз уж ты не имеешь права голоса в семье, то и не хочешь участвовать в ее расходах. Ты подаешь на алименты на содержание ребенка. Прямо в браке, да, так можно. Двадцать пять процентов от его официального дохода. А еще ты потребуешь от них компенсацию за половину стоимости «ремонта», который ты сделала на свои деньги.
Анна молчала, переваривая информацию. План был похож на сценарий голливудского фильма.
– Я… я не знаю, Света. Это так… агрессивно.
– Аня! – Светлана накрыла ее руку своей. – Они объявили тебе войну. В этой войне можно либо сдаться и всю жизнь прожить униженной тряпкой, либо сражаться. Они играют грязно, используют манипуляции и шантаж. Мы будем играть по правилам. По юридическим правилам. Но очень жестко. Твое молчание должно быть не молчанием жертвы, а молчанием хищника, который затаился перед прыжком.
Она посмотрела Анне прямо в глаза.
– Ты готова прыгнуть?
И Анна, впервые за долгие годы почувствовав не страх, а азарт, кивнула.
– Готова.
Следующие два дня прошли как в тумане. Анна молчала. Она готовила мужу еду, собирала его сумку в рейс, отвечала на вопросы односложно: «да», «нет», «не знаю». Павел сначала напрягся, ждал продолжения скандала, но потом, видимо, решил, что жена «одумалась» и приняла их условия. Он даже повеселел.
Людмила Борисовна заходила пару раз, бросала на Анну победоносные взгляды, но, натыкаясь на ее ледяное спокойствие и молчание, чувствовала себя неуютно и быстро уходила.
В день отъезда Павел на прощание неловко обнял жену.
– Ну, ты это… не дуйся. Приеду – поговорим.
Анна молча кивнула и закрыла за ним дверь.
А через час в квартире уже была Светлана с рулеткой и каталогом красок.
– Так, начнем, пожалуй, с гостиной. Как тебе оттенок «Мексиканская фуксия»? Думаю, твоей свекрови очень пойдет к лицу.