— Спектакль? — наконец выдавил он. — Ты? В каком смысле спектакль?
— В самом прямом. В нашем сарае, — Виктор махнул рукой в сторону двора, откуда уже доносилась пробная музыка. — Пьесу старую, нашу, студенческую. Ну, вспомнили молодость.
Лицо Андрея выражало такую гамму чувств — изумление, недоверие, иронию, — что Виктору стало не по себе.
— Пап, да ты чего? Тебе же шестьдесят пять! Какие спектакли? У тебя сердце! Да вы там все замерзнете в этом сарае!
— Там тепловые пушки, — слабо возразил Виктор.
— Какие пушки?! — Андрей завелся. — Ты спятил! Я не могу позволить…
— Андрей, — вдруг твердо сказал Виктор. Голос его изменился, в нем зазвучали, давно забытые, режиссерские нотки. — Я не прошу у тебя разрешения. Я информирую. Я участвую в спектакле. Начало в пять. Если хочешь — приходи. Если нет — как знаешь.
Андрей отшатнулся, словно от незнакомца. Он никогда не слышал от отца такого тона. Обычно их диалоги сводились к его, Андрея, монологам и советам, которые отец молча выслушивал.
— Ты серьезно? — спросил он уже без насмешки.
— Абсолютно, — Виктор посмотел на часы. — Мне пора, у меня грим.
Он развернулся и пошел по дорожке, освещенной фонариками, к сараю, оставив ошарашенного сына одного у калитки.
В сарае царила предпремьерная лихорадка. Людмила бегала с кистями и гримом, пытаясь одновременно подкрасить Геннадия и пришить оторвавшуюся пуговицу к жилету Сергея. Борис настраивал гитару. Тамара, уже одетая в свое сценическое платье, тихо повторяла слова у дальней стены.
— Витька, ты где пропадал? — крикнул ему Сергей. — Беги гримироваться!
— Сейчас, — Виктор поймал взгляд Тамары. Она улыбнулась ему, и волнение чуть отступило.
Через полчаса сарай начал заполняться. Сначала робко, по двое-трое, потом все смелее. Пришли соседи по кооперативу, любопытные и скептически настроенные. Приехали несколько человек из города — те, кто узнал о спектакле из ролика. Пришла даже жена Геннадия, удивленная и настороженная. Места на ящиках, лавках и принесенных стульях быстро заняли. Встали вдоль стен. В сарае стало тесно, шумно и… тепло. Тепловые пушки работали на полную мощность.
Виктор, выглянув из-за тюлевого занавеса, с удивлением увидел в толпе своего сына. Андрей стоял у самого входа, скрестив руки на груди, с каменным лицом. Он приехал.
И вот настал момент. Свет погас. Остались только два прожектора, направленные на сцену. Шум стих. Артем дал тихую фонограмму — шум ветра и шелест листьев. Борис взял первый, пронзительно-чистый аккорд.
И началось.
Актёры вышли на сцену и случилось то, чего они так боялись и на что так надеялись. Они не играли, а жили. Сергей, произнося свой первый монолог, смотрел куда-то вдаль, и его слова о бренности и вечности звучали так, будто он делился самой главной истиной своей жизни. Геннадий, его чудаковатый садовник, был настолько органичен и смешон, что зрители смеялись от души.
А когда на сцене появилась Тамара, в сарае замерли. Она была самой Осенью — увядающей, мудрой, прекрасной в своем прощании и когда она произнесла фразу: «Мы так боялись увянуть, что не заметили, как перестали цвести» — в зале кто-то всхлипнул. Это была Людкина знакомая, но, глядя по лицам, эту фразу почувствовал каждый.
Виктор, стоя за кулисами и глядя на нее, забыл, что это спектакль. Он видел девушку, в которую был влюблен сорок лет назад и женщину, которая прошла через всю жизнь и сохранила в себе неувядающую красоту.
Спектакль подходил к концу. Финальная сцена. Примирение. Принятие. Тихий, светлый монолог Тамары. Последний аккорд гитары Бориса.
Тишина длилась всего несколько секунд, но показалась вечностью. А потом сарай взорвался аплодисментами. Криками «Браво!». Люди вскакивали с мест, у многих на глазах блестели слезы.
Актеры стояли на сцене, держась за руки, как когда-то в молодости И кланялись. Кланялись этим незнакомым и таким близким людям, которые подарили им минуту абсолютного счастья.
Виктор, вытирая пот со лба, искал в толпе сына. Андрей стоял на том же месте. Он не аплодировал. Он смотрел на отца. на его лице не было ни насмешки, ни раздражения. Было недоумение и… уважение?
Когда занавес закрылся в последний раз и зрители начали медленно расходиться, обсуждая увиденное, Виктор выбрался из сарая. Он стоял, прислонившись к косяку, и вдыхал холодный воздух, чувствуя себя абсолютно опустошенным и невероятно счастливым. В этот момент к нему и подошел Андрей.
— Пап… — он замолчал, подбирая слова. — Я… не ожидал. Честно. Я думал, вы там… ну, ерундой какой-то занимаетесь.
— И? — с интересом спросил Виктор.
— А это… это было сильно. Очень. Я даже… не знал, что ты так можешь.
Это было больше, чем Виктор мог надеяться услышать.
— Спасибо, сынок.
— И эта женщина… Тамара, кажется? — Андрей кивнул в сторону сарая. — Она… впечатляет.
В его голосе прозвучало то самое, мужское понимание. Понимание того, что ради такой женщины можно горы свернуть и поставить спектакль в старом сарае.
— Да, — просто сказал Виктор. — Она впечатляет.
Отец и сын помолчали.
—Ладно, мне пора, — похлопал отец по плечу Андрей. — Ты… молодец, пап. Правда.
И он ушел. А Виктор остался стоять под холодным осенним небом, слушая, как из сарая доносятся смех, возбужденные голоса его друзей и тихая, победная музыка Бориса. Он понял, что его вторая осень только началась и она обещала быть удивительной.
*******
Эффект от спектакля оказался похож на круги по воде от брошенного в пруд камня – они расходились все дальше и дальше, затрагивая самые неожиданные берега.
Первой ласточкой стала Людмила. В понедельник утром она, все еще находясь под впечатлением, завела себе канал в одном из мессенджеров. Назвала его без затей: «Бабушка озорная». И выложила несколько коротких видео: «Как из бабушкиной занавески сшить платье феи», «Грим для героини, когда под рукой только тушь и свекла» и «Как уговорить внука стать осветителем за три печенья».
К вечеру на нее подписались полторы сотни человек, а в комментариях писали: «Людочка, вы гений!» и «А Вы не проводите мастер-классы?». Сидя на кухне, попивая чай с вареньем, Людмила с изумлением смотрела на экран телефона, а ее внучка, которую она водила на балет, с уважением сказала: «Ба, ты крута! Ты настоящий инфлюенсер!»
— Кто? — не поняла Людмила.
— Влиятельный человек! — перевела внучка. — Продолжай в том же духе!
Тем временем Геннадий, вернувшись в понедельник в свою муниципальную контору, с порога объявил:
— Коллеги, с сегодняшнего дня я в отпуске. На неопределенный срок. Заместитель пусть сам разбирается с этими отчетами.
В кабинете повисла тишина. Подчиненные переглядывались – Иванов никогда не брал внезапных отпусков.
— Геннадий Петрович, а… по семейным обстоятельствам? — осторожно поинтересовалась секретарша.
— По обстоятельствам души, — с невозмутимым видом ответил Геннадий и, насвистывая под нос мотив из их спектакля, удалился в свой кабинет собирать вещи.
Он вышел на улицу, сел в свою машину и почувствовал невероятную легкость. Словно сбросил с плеч тяжеленный рюкзак, который таскал много лет. Он не знал, что будет делать дальше. Может, действительно откроет клуб настольных игр, о котором когда-то мечтал. А может, просто будет ходить по осеннему парку и наслаждаться тем, что ему некуда спешить. Впервые за долгие годы он был по-настоящему свободен.
Сергей же стал местной знаменитостью. К нему в школу подошла завуч, пожилая, строгая женщина.
— Сергей Валерьевич, я слышала, вы… э-э-э… ставите спектакли, — сказала она, к его удивлению, без тени иронии. — У нас в плане воспитательной работы как раз неделя театра. Не могли бы Вы провести мастер-класс для старшеклассников? Ну, рассказать о том, как это – создавать спектакль.
Сергей, поперхнувшись чаем, с готовностью согласился. А вечером он создал в интернете сообщество для таких же, как он, «заброшенных» литераторов-любителей под названием «Вечерний чернильник». И первым делом выложил туда отсканированную рукопись «Последнего листа» с пометкой: «Не бойтесь писать. Даже если ваша пьеса пролежит в старом сарае СОРОК, у нее есть шанс».
Но самые большие перемены ждали Виктора и Тамару. Их разговор после спектакля висел между ними невысказанным вопросом и таким же невысказанным ответом. Они виделись каждый день, репетировали с новыми силами, смеялись, пили чай у кого-нибудь в доме, но другая, важная тема оставалась запертой на ключ.
Все изменилось в один из редких осенних дней, когда солнце бывает по-летнему теплым, а воздух – прозрачным и звонким. Они вдвоем пошли в соседний лес за грибами. Вернее, пошли «за грибами», а на деле – просто побродить.
Лес был почти пуст. Только шуршание под ногами золотого ковра из листьев да крики улетающих в теплые края птиц нарушали тишину. Они шли по старой, знакомой мужчине с детства тропинке, и Виктор вдруг поймал себя на мысли, что он абсолютно счастлив. Просто идет по лесу рядом с женщиной, которая ему нравится. И все.
— Знаешь, — сказала Тамара, поднимая с земли ярко-красный резной кленовый лист, — я сегодня получила письмо от Алексея Петровича.
У Виктора екнуло сердце.
— И что он пишет? Приглашает в Вену? Или может, в Париж?
— Нет, — улыбнулась Тамара. — Он пишет, что я, цитата, «совершила непростительную ошибку, выбрав какую-то дачную самодеятельность вместо блестящего будущего». И что он нашел себе новую спутницу. Молодую пианистку.
— Ох, — сказал Виктор. Ему стало одновременно и радостно, и немного жалко этого напыщенного Алексея Петровича. — Ну, что ж… Соболезную.
— Не стоит, — рассмеялась Тамара. — Знаешь, я прочитала это письмо и подумала: «Господи, какое счастье, что я здесь». В этом старом лесу. С тобой. А не в какой-нибудь венской опере, где надо сидеть с прямой спиной и делать умное лицо.
Они вышли на поляну, залитую солнцем и тут Виктор остановился. Больше он не мог молчать.
— Тома, я… насчет того, что я сказал тогда у твоей калитки. Вернее, не сказал…
— «Я тоже»? — тихо подсказала она.
— Да. Это «тоже»… Оно у меня все эти годы было. С самого института. Просто я… я струсил тогда. Подумал, что я никто, простой парень из общежития, а ты… ты была недосягаемой. Потом жизнь пошла наперекосяк, и я вообще решил, что все кончено. Что пора становиться взрослым, серьезным, скучным.
Он говорил, глядя куда-то в сторону, на старую березу с облупившейся корой. Сказать это, глядя ей в глаза, у него пока не хватало духа.
— А теперь? — спросила Тамара.
— А теперь я понял, что быть взрослым и серьезным – это самое скучное занятие на свете. И что я, наверное, так и не повзрослел. Потому что чувства… они остались прежними.
Он рискнул посмотреть на нее. Тамара стояла, повернув к нему лицо, и солнце золотило ее серебристые волосы. В ее глазах не было ни насмешки, ни удивления. Только знакомая «грустинка» и… нежность.
— Знаешь, Витя, — сказала она, — я ведь тоже боялась. Не только тебя. Я боялась всего. Быть непонятой, быть смешной, показаться слишком сентиментальной. А потом я поняла, что мы уже отыграли главный спектакль. Самый сложный. Мы прожили эти годы. Мы вырастили детей, пережили потери, набили себе шишек. И теперь, на излете, бояться уже просто глупо. Смешно. Осталось так мало времени, чтобы, наконец, перестать бояться и начать просто жить.
Она протянула ему руку. Он взял ее. Ладонь у нее была теплой и легкой.
— Так что давай не будем, — сказала она. — Не будем бояться. Ничего.
Они пошли дальше по лесной тропинке, держась за руки, как два подростка, которые только-только открыли для себя самую главную тайну жизни.
Вернувшись в «Осенний сад», они застали там невероятную картину. Возле сарая стоял Борис и ожесточенно спорил с каким-то молодым человеком в косухе и с гитарой за спиной.
— Я тебе говорю, камертон здесь не нужен! — гремел Борис. — Здесь нужна душа! А ты мне про камертон!
— Борис Самойлович, я Вас уважаю, но акустика… — пытался вставить слово молодой.
— К ч…у акустику! Ты сначала сыграй так, чтобы у тебя внутри зазвенело, а потом мы поговорим об акустике!
Оказалось, что это Артем привел своего друга, студента консерватории, чтобы «прокачать звук». А Борис, почувствовав себя настоящим Мастером, устроил ему настоящий творческий экзамен.
В сарае же царил привычный уже творческий хаос. Людмила, с телефоном на штативе, снимала новый ролик для своего канала – «Как создать театр из ничего за пять шагов». А ее первым помощником был… Геннадий. Он, с важным видом, держал кусок тюля и по команде Людмилы то поднимал, то опускал его.
— Ген, ты же бывший чиновник! — не удержался от комментария Виктор. — Как ты опустился до работы подсобным рабочим?
— Это не подсобный рабочий, — с достоинством ответил Геннадий. — Это – арт-менеджер. Я теперь разбираюсь в тонкостях визуального контента.
Все дружно рассмеялись. Сергей, сидя в углу с ноутбуком, что-то увлеченно печатал.
— А ты что это? Новую пьесу пишешь? — поинтересовалась Тамара.
— Хуже, — с деловой серьезностью ответил Сергей. — Составляю договор с одним издательством. Им понравился «Последний лист», хотят включить его в сборник современных драматургов. Представляешь? Рядом с какими-нибудь двадцатилетними гениями будет висеть мое, старческое, произведение.
В этот вечер они сидели все вместе в сарае, который уже давно перестал быть сараем, а стал их штаб-квартирой, творческой мастерской, вторым домом. Грелись чаем, спорили, Борис наигрывал новые мелодии.
А за окном медленно опускался осенний вечер, и фонарики, которые так и не убрали после спектакля, зажигались сами собой, отмечая дорогу к их общему дому.
Виктор смотрел на своих друзей, свою новую старую семью, на Тамару, сидевшую рядом, на их сплетенные пальцы и думал о том, как странно и мудро устроена жизнь. Она дает тебе второй шанс. Не чтобы вернуть молодость – этого не дано никому. А чтобы наконец-то, уже взрослым и много повидавшим, стать тем, кем ты должен был стать — человеком, который мечтает, творит, ошибается и любит.
Виктор вышел из сарая. Воздух был холодным и свежим. Он поднял голову. На темном-темном небе горели яркие звезды. Такие же, как и сорок лет назад. Он был уверен, что так же ярко, они будут гореть и ещё сорок лет спустя.
«Вернисаж», — подумал Виктор. Выставка достижений. Их скромный, осенний вернисаж удался на славу. И он с радостью осознавал, что это – не конец. Это самое интересное начало.
«Секретики» канала.
Рекомендую прочесть