Август в городе выдался не просто жарким, а “раскаленным”. Воздух над асфальтом дрожал марево, словно само пространство изнемогало. Даже в семь утра, когда солнце только начинало карабкаться выше крыш пятиэтажек, в воздухе висела липкая духота, обещавшая к полудню превратить город в гигантскую пароварку. Пыль, поднятая редкими машинами, медленно оседала на листья тополей, придавая им уныло-серый оттенок. Спастись можно было только в тени или под кондиционером – роскошью, доступной не всем.
В одной из таких "раскаленных скорлупок", в квартире на четвертом этаже, Вера Холодова спала мертвецким сном. Двадцать восемь лет, бухгалтер городской ткацкой фабрики "Рассвет", она вчера допоздна корпела над квартальным отчетом. Цифры, словно назойливые мухи, кружились перед глазами даже во сне. Ее стройная фигура утонула в легком хлопковом одеянии, лицо, обычно приятное, с мягкими чертами и теплыми карими глазами, сейчас казалось изможденным. Темные круги под глазами были наградой за трудовые подвиги. Рядом, в маленькой комнатке, тихо сопела ее главное сокровище – пятилетняя Арина, кудрявая, как ангелочек с открытки.
На кухне с самого утра Валерий Петрович Кузякин готовил завтрак для любимой супруги. Тридцать три года, менеджер "чего-то крупного" (Вера искренне не вникала – "ну, импорт-экспорт, контракты, ты же понимаешь, занудство"). Он был воплощением субботнего утра: бодрый, выбритый до скрипа, в свежей полосатой пижаме, пахнущей дорогим мужским гелем. Симпатичный, спортивного сложения, с обаятельной улыбкой, которая, казалось, светилась даже в профиль.
Супруг Веры аккуратно нарезал багет, выкладывал сыр, ставил на стол вазочку с абрикосовым джемом. И главное – с любовью заваривал чай. Не абы какой, а любимый Верочкин – с душистой мятой. Парок тонкой струйкой вился из красивой фарфоровой чашки в мелкий синий цветочек. Валерий поставил ее на самое видное место, чтобы остывала до идеальной температуры, и, тихо насвистывая, вышел на балкон – утренняя сигарета, ритуал.
"С пылинки сдувает," – мысленно улыбнулась бы Вера, если бы не спала. Всего два месяца, как они поженились, всего два месяца, как она с Аришкой переехала из своей тесной коммуналки в его просторную квартиру. И все эти два месяца Валерий был образцом супружеской заботы.
Цветы по понедельникам (потому что "понедельник – день тяжелый, милая"), завтраки по выходным, готовка ужинов, когда Вера задерживалась. Даже с Аришкой старался найти общий язык: покупал игрушки, читал сказки — правда, с легкой неловкостью человека, не привыкшего к детям. "Просто золотой человек, — думала Вера, — мне повезло, а ведь совсем уже перестала верить мужчинам посчле предательства Алексея”.
Мысль о бывшем возлюбленном, растворившемся в неизвестности, как дым, вызвала привычную тяжесть в груди, но Валерий... Валерий казался надежной гаванью.
Арина проснулась раньше мамы. Не от жары, а от внутреннего будильника, срабатывающего у всех детей в выходные ни свет ни заря. Она тихонько, как мышка, вылезла из кроватки и потопала босиком по прохладному паркету в сторону маминой комнаты. Дверь была прикрыта. Девочка свернула на кухню – попить водички. И тут она увидела его.
Дядя Валера стоял на балконе спиной, затягиваясь дымом. Шум утреннего города (гудки машин, крик чайки где-то вдалеке) доносился с улицы. Ариша замерла в дверном проеме, прижав к груди старого плюшевого медвежонка Потапыча. Ее большие, серые, как дождевые тучи, глаза остановились на маминой чашке и в этот миг Валерий резко оглянулся. Убедился, что кухня пуста. Быстро шагнул к столу. Из кармана его дорогих пижамных брюк мелькнула маленькая белая баночка, точь-в-точь как те, в которых мама хранила витамины. Он ловко открутил крышечку, насыпал в мамину чашку что-то белое-белое, похожее на мелкий-мелкий сахар, но не сахар! (Ариша это знала точно!). Быстро-быстро помешал чайной ложечкой, лежавшей рядом. Баночка исчезла в кармане так же стремительно, как и появилась.
Он снова повернулся к балкону, затянулся дымом, будто ничего не произошло.
Внутри Ариши что-то ёкнуло, потом сжалось в холодный, тугой комок страха.
— Что-то подсыпал! В мамин чай! — мысль пронеслась с детской, неопровержимой ясностью, — это плохо. Очень-очень плохо. Маму нельзя пугать, она усталая, она бледная вчера вечером... Но пить этот чай нельзя!
Вера проснулась от тихого всхлипывания и настойчивого толчка в плечо. Открыла глаза, залитые утренним солнцем. Перед ней стояла Арина. Личико — белое, как мел. Глаза – огромные, полные слез и такого первобытного ужаса, что Веру мгновенно прошибло холодным потом. Все остатки сна как рукой сняло.
— Мамочка! — выдохнула девочка, ее маленькие пальчики вцепились в мамину пижаму мертвой хваткой, — мамочка, не пей! Не пей свой чай! Проснись скорее!
— Аришенька? Что случилось, зайка? — Вера села, инстинктивно обняла дрожащее тельце, — кошмар приснился? Страшный?
— Нет! — Арина тряхнула кудрявой головой, брызнули слезы, — не сон! Правда! Мама, не пей чай! Дядя Валера что-то подсыпал тебе в чай! Белое! Из коробочки! Пока ты спала! Я видела! — слова вырывались прерывисто, путаясь, накатывая волнами страха.
Ледяная волна прокатилась по спине Веры. Она посмотрела в широко раскрытые, искренние глаза дочери. Арина не врала. Не выдумывала таких чудовищных вещей. Ее испуг был слишком настоящим, слишком диким. И тут в памяти Веры всплыли эпизоды последних недель: странная слабость по утрам, легкая тошнота, головокружение, которое она списывала на усталость, стресс, акклиматизацию к новой жизни. И Валерий, всегда рядом, с заботливым: "Верунь, попей чайку с мятой, он успокаивает, тебе станет легче". И она пила. Потому что он так заботился, потому что это было так мило.
— Ты уверена, Ариша? — спросила Вера тихо, ее собственный голос показался ей чужим. Она сжала маленькие ладошки дочери, — может, это сахар? Он просто сахар насыпал?
— Нет! – Арина замотала головой с такой силой, что кудряшки заплясали, — сахар в вазочке! Большой! А это из коробочки! Маленькой! Он спрятал! Быстро-быстро! И помешал! Мама, не пей! Пожалуйста! — дочь снова заплакала, тихо, безнадежно.
Доверие к дочери — это инстинкт, сильнее любых сомнений. Сильнее образа "золотого мужа". Оно перевесило все. Вера встала. Ноги ватные, сердце колотилось где-то в горле, угрожая выскочить. Она подошла к двери, приоткрыла ее. Валерий сидел на кухне, с видом джентльмена, ожидающего даму, листал свежую газету. Рядом с его локтем стояла та самая роковая чашка. Он поднял голову, ослепительно улыбнулся:
— Проснулась, родная? Чай как раз остыл до идеала. Мятный, твой любимый. Пей, взбодришься, — голос – бархатный, заботливый, как всегда. Но теперь Вера уловила в нем фальшивую нотку. Или ей показалось? Она увидела, как его взгляд, быстрый, как у ящерицы, скользнул к чашке. Настороженно? Нетерпеливо? Ждуще?
— Спасибо, Валера, — голос Веры звучал хрипло, будто она наглоталась того самого мятного пара. Она сделала шаг к столу, протянула руку к чашке. Ариша, прижавшаяся к ее спине, сжала кулачок маминой пижамы так, что костяшки побелели. Вера взяла чашку. Поднесла к лицу, сделала глубокий вдох, будто наслаждаясь ароматом мяты. И... сделала вид, что рука дрогнула от слабости. Чашка с грохотом, оглушительным в утренней тишине, упала на пол. Фарфор разлетелся на осколки, горячий чай брызнул во все стороны, оставив на линолеуме темно-коричневое, зловещее пятно.
— Ой! Черт возьми! — воскликнул Валерий, вскакивая, — Вера! Ты не поранилась? Ну и неловкость! — супруг бросился к ней, но в его глазах промелькнуло не столько беспокойство, сколько мгновенная, звериная досада. Как будто испортили дорогую вещь. Она поймала этот взгляд и похолодела окончательно.
— Нет, нет, все в порядке, — залепетала Вера, поспешно отступая и прижимая к себе Аришу, как щит, — просто голова кружится с утра. Я приберу.
— Не смей! — Валерий уже хватал тряпку, его движения были резкими, почти агрессивными, — иди! Я сам! Иди в душ, приди в себя. Сейчас новый заварю.
— Не надо чая! — почти выкрикнула Вера. Валерий замер, удивленно (слишком удивленно?) приподнял брови, — то есть, я не хочу. Совсем. Меня тошнит. Пойду прилягу.
Вера почти втолкнула Аришу в детскую, зашла следом и захлопнула дверь. Прислонилась к ней спиной, чувствуя, как трясутся колени, а в ушах звенит от адреналина. Арина прижалась к ней, всхлипывая.
— Молодец, солнышко, молодец моя умничка, — шептала Вера, гладя дочь по голове, пытаясь унять собственную дрожь, — ты спасла маму. Ты моя героиня. Самая настоящая.
Между тем, мысли метались, как испуганные птицы: “Что делать? Куда бежать? Полиция? С чего начнешь? Моя пятилетняя дочь видела, как муж что-то сыпал в чай. Если заявить об этом в полицию, Валерий рассмеется им в лицо. Скажет, что Ариша ревнует, фантазирует. Баночка? Да он ее уже в унитаз спустил! А эти "недомогания"? Стресс, скажут. Идеальный муж, золотой…”
И тут, как луч света в кромешной тьме, в голове Веры всплыл образ соседки снизу. Ольга Петровна Свистунова — пенсионерка, бывшая медсестра, отдавшая сорок лет хирургии. Одинокая, с грустными, но очень добрыми глазами. Она как-то сразу прикипела к Вере и Арише, говорила, что Вера вылитая ее покойная дочь Наташа, погибшая в аварии. Подкармливала пирожками, иногда просила помочь с тяжелой сумкой. Доверяла. Единственный человек в этом доме, кроме дочери, кому Вера верила инстинктивно.
— Ариша, слушай маму внимательно, — зашептала Вера, опускаясь на корточки перед дочкой, глядя ей прямо в глаза, — сейчас ты очень-очень тихонько выйдешь из квартиры и сбегаешь вниз к бабе Оле. Стучись сильно. Скажешь ей что маме очень плохо, голова болит так, что темно в глазах. А еще – что мама просит ее срочно подняться с тонометром. Быстро и тихо, как ниндзя! Поняла? Как ниндзя!
Арина кивнула, широко раскрыв глаза. Страх в них начал сменяться решимостью – у нее было важное Задание. Спасти маму. Она была ниндзя!
Пока Валерий ворчал и возился с уборкой чайного потопа на кухне (Вера слышала, как он швырнул тряпку в ведро), Арина, прижав Потапыча к груди, проскользнула в прихожую. На цыпочках. Дотянулась до щеколды тяжелой входной двери. Скрипнула – сердце Веры упало в пятки. Но кухонный шум не прекратился. Дверь приоткрылась, и маленький "ниндзя" исчез в темноте лестничной клетки. Вера стояла у двери детской, прислушиваясь к каждому звуку из кухни. Каждая секунда длилась вечность, наполненная стуком собственного сердца и жуткими догадками.
Через несколько минут (которые показались часами) раздался звонок в дверь. Валерий, нахмурившись, пошел открывать. Вера прильнула ухом к двери.
-– Ольга Петровна? – удивленно, с легкой ноткой раздражения, произнес он.
— Валерий, доброе утро! — раздался бодрый, чуть хрипловатый голос соседки, — прости Христа ради за беспокойство! У меня там беда на кухне — кран старый совсем развалился, фонтан бьет! А мужиков-то дома нет. Не поможешь, родной? Ты же у нас мастер золотые руки! Умоляю! Замучалась тряпки менять!
Валерий явно опешил. Он колебался.
— Да... конечно, Ольга Петровна, только вот тут Вера неважно себя чувствует, я...
— Ой, бедняжка моя! – Ольга Петровна уже входила в прихожую, не дожидаясь приглашения, неся перед собой как щит старый, видавший виды тонометр в кожаном футляре, — да я на минутку! Ты иди, кран посмотри, а я Верочке давление померить заскочу, а то у нее мигрени жуткие бывают, я знаю! Голова трещит? — соседка ловко прошмыгнула мимо озадаченного Валерия, направляясь в гостиную, но резко свернула в детскую, где ее уже ждала Вера с Аришей.
Ольга Петровна одним быстрым, профессиональным взглядом окинула перепуганных Веру и Аришу. Увидела дрожь в руках, смертельную бледность, немой ужас в глазах. Услышала сдавленный шепот Веры: "Она видела... он что-то подсыпал... в чай... Я уронила...". Старые, опытные глаза медсестры, видевшие на своем веку всякое, стали жесткими, как сталь. Она кивнула, почти незаметно, но очень уверенно.
— Валерий! — крикнула она, выходя из детской и направляясь в спальню, куда последовали Вера с Аришей, — там под раковиной ключ разводной должен быть! Я Верочке давление померяю, а ты пока кран посмотри! Спасибо тебе огромное, родной!
За дверью спальни слышалось, как Валерий недовольно что-то бурчит про "старые развалюхи" и уходит в ванную за инструментом. Этого момента хватило.
Ольга Петровна закрыла дверь спальни на щеколду (Вера даже не знала, что она тут есть!). Прислонилась к ней спиной. Лицо стало строгим, сосредоточенным.
— Говори, Верочка. Быстро и четко. Что случилось? — приказала она тихо, но так, что спорить было невозможно.
Вера, задыхаясь, шепотом выпалила все: утреннюю сцену, слова Ариши, свое недомогание последних недель, навязчивое чаепитие с мятой по утрам, свой леденящий страх. Арина, притихшая, подтверждала кивками: "Белое... из коробочки... помешал...".
Ольга Петровна слушала, не перебивая. Ее лицо становилось все мраморнее, губы плотно сжались. Когда Вера замолчала, медсестра тяжело вздохнула.
— Дитятко, — она ласково погладила Арину по голове, но взгляд ее был ледяным, — ты герой. Настоящий, — потом повернулась к Вере, — ты правильно сделала, что дочке поверила. Дети чувствуют гадов кожей. И правильно чашку разбила. Я почти уверена, — соседка понизила голос до опасного шепота, — это мог быть мышьяк. Или что-то вроде. Медленно действующее. Чтоб "сердечко пошаливало", чтоб "ослаб организм". Чтоб... – она сделала паузу, глядя Вере прямо в глаза, — я не знаю, милая, зачем твой муж решил тебя отравить, но причина на то есть! Нужно просто разобраться!
— А что же сейчас делать, пока я не разобралась? — прошептала Вера, вытирая губы тыльной стороной ладони. Слезы текли по лицу сами собой.
— Уезжать. Сейчас же. Пока он в ванной ковыряется, — голос Ольги Петровны был стальным, — только документы: паспорта твой и Аришин, свидетельство о рождении, деньги, карточки. Телефон. Одежду для Ариши на пару дней – только самое необходимое! Все остальное – потом. Я отвезу вас.
— Куда? – растерянно спросила Вера.
— Ко мне. Вернее, не ко мне. У меня дача в Комаровке. Деревня расположена в ста километрах от города. Тихая, глухая. Ключи есть. Там никто не найдет. Поживете там, пока все не прояснится. Собирайся! Быстрее!
— Ой, Ольга Петровна, давайте-ка, лучше, завтра. Валерий завтра — в воскресенье едет на рыбалку с друзьями…
— Хорошо, договорились! Завтра утром будь готова! Отвезу вас с Аришей на станцию, а сама пока прослежу здесь за твоим мужем. Как что-нибудь прояснится, я сразу же к вам, — кивнула Ольга Петровна и обняла Веру.
Как только женщины договорились, соседка глубоко вздохнула и повернулась к двери:
— Валерий! — крикнула Ольга Петровна сквозь дверь, — давление у Веры – катастрофа! Я за своими таблетками схожу! Вернусь через пять минут! Пусть лежит!
— Ладно! —- донеслось из ванной небрежным, даже раздраженным тоном. Хлопнула дверца шкафчика.
****
На следующее утро, три фигуры — перепуганная женщина с дико бьющимся сердцем, маленькая девочка, крепко сжимающая руку мамы и плюшевого медведя, и решительная пожилая дама с сумкой через плечо и ключами от спасения в кулаке — выскользнули из квартиры. Лестница вниз показалась бесконечной. Но вот и входная дверь подъезда, обжигающая августовским солнцем и пыльным воздухом. У тротуара, как ангел-хранитель, стоял старенький, выцветший "Москвич-2141" цвета "былой роскоши" Ольги Петровны.
— Садись, Верочка, на заднее с Аришей. Пристегнись! — скомандовала соседка, уже заводившая мотор. Старый движок чихнул, кашлянул и затарахтел. Вера подтолкнула слегка Аришу на заднее сиденье, прыгнула следом, захлопнула дверь. "Москвич" дернулся с места.
Арина прижалась к маминому боку, глядя в заднее стекло. В окне их кухни на четвертом этаже мелькнула фигура. Это был сосед Валерия Кузякина — Федор Игнатьевич Грелкин, одинокий, вечно всем недовольный пенсионер, который несколько раз сватался к Ольге Петровне, но получил от ворот поворот.
Грелкин прищурился, а затем потянулся за своим биноклем, с которым он почти никогда не расставался. Закусив губу, Федор Игнатьевич внимательно рассматривал как женщины грузят сумки в багажник Москвича.
Спустя десять минут, старый "Москвич" выехал из двора, вильнул между троллейбусами и рванул в сторону вокзала, к спасительной электричке.
— Мы уезжаем. Мы спасены. Спасибо тебе, моя родная. Спасибо, – улыбнулась Вера и поцеловав дочь, посмотрела на водительское кресло. Ольга Петровна ловко крутила баранку, ее профиль был резок и непоколебим. Впереди была электричка, глухая деревня Комаровка, страх, неизвестность и долгий путь к правде.
А в окне кухни на четвертом этаже все еще мелькала фигура пенсионера Грелкина, пока "Москвич" не скрылся за углом, оставив за собой только облако пыли, медленно оседающее на раскаленный августовский асфальт….
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка ;)