Добрый вечер!
Ленинград, 1987 год. Февральский Север — стеклянный холод, серая мгла над путями, сиплое дыхание тепловоза. Спецэшелон №934 тянет по России сто пятьдесят судеб: «Кресты» позади, этап впереди. В одном из вагонов — молодой солдат конвойной команды, Артурас Сакалаускас, тихий литовский парень из Вильнюса. Через несколько часов этот вагон станет маленькой войной, где роль уставов возьмёт на себя боль — и спусковой крючок.
Лето 1986-го. Сакалаускас попадает во внутренние войска МВД, часть №6717, Ленинград. Его работа — сопровождать «вагонзаки» через полстраны. Его реальность — казарменная смета из унижений: бьют «по-тихому» по почкам («налить пива»), лупят табуреткой («першинг»), жгут пятки во сне («велосипед»). Кому-то рвут ухо, кому-то разбивают голову связкой ключей. Командиры часто «глушат» рапорты, запирая избитых «для тишины». Осенью трое земляков Артураса ложатся в санчасть — «воспитание» срывает резьбу.
Сакалаускас терпит, просит перевод в стройбат, только вот без толку или «после февраля». Пишет домой спокойные письма, умалчивая о травле.
«Если б знал, как повернёт, — лучше бы табуреткой ответил в роте», — скажет он матери уже в СИЗО
9 февраля 1987-го Артураса ставят в караул на спецпоезд Ленинград — Свердловск — Новосибирск. В том же наряде оказываются шестеро тех, кто травит его сильнее всех. Повар приносит пересоленную баланду и обещает «в следующий раз песка насыпать». Смены нет сутки, вторые — он срывается в сон на шинели. Просыпается от огня у ступней: сапоги сняты, между пальцами жгут бумагу. Смех проводника, хохот «стариков». Слёзы. Даже арестанты за решёткой шепчут: «Дай отпор».
23 февраля, днём, его будят двое: рядовой Маджунов и ефрейтор Сафаров. Тянут в туалет, потому что «грязно убрал». Оскорбления, удары, попытка изнасилования. Он теряет сознание от удушья. Сцена обрывается рано, но угрозы остаются: «Потом — все по кругу». Сакалаускас верит. Внутри щёлкает первый невидимый затвор.
Прапорщик Алексей Котовский спит. Металлический ящик с оружием не закрыт. Два ПМа, магазины, короткий путь до туалета — дослать патрон. Подушка к голове спящего, глухой хлопок — пуля срезает кость по касательной: Котовский чудом встаёт и бежит, потом упадёт у пищеблока. Сакалаускас идёт дальше.
Дверь купе, карты на столе. Дистанция в два шага. Он стреляет «в упор», магазины уходят в тех, кто час назад тащил его в туалет. Сафаров и Маджунов не выжили. Никифоров и Слесарев, замирая на верхних полках, делают вид, что мертвы — и получают сверху. Проводник Демичев прячется за дверью, очередь через фанеру, добивающий выстрел. Суммарно солдат совершил 46 выстрелов, 33 попадания. Вагон стал моргом: тишина, смерть повисла в воздухе.
Артурас переодевается в запасную форму прапорщика, берёт деньги, документы, складывает в сумку пять ПМ, чтобы потом их обменять. На станции Бабаево сходит с поезда, просится на постой как «отставший прапорщик», меняет одежду, уходит. В Ленинград отправляет открытку родителям:
«Со мной случилось несчастье… Я не помню, как взял оружие»
Город уже смотрит его портреты с экранов и тумб. Он ночует в подъездах, греется, иногда садится в кино, потому что там темно и тепло. 28 февраля пассажирка автобуса №47 узнаёт парня с плаката. Захват проходит тихо. В саквояже — пистолеты. В карманах, как выяснится позже, ещё два заряженных ПМа. Он их отдаст сам.
Арестанты и сослуживцы рассказывают следователю Латышеву про «воспитание». На площадях Вильнюса же собирают подписи за Артураса: «за человеческую честь». Семьи погибших требуют высшей меры: «Лучше расстрел — жизни ему не будет».
Экспертиза Сербского в мае признаёт его вменяемым. Дело уходит в суд, но по дороге что-то ломается. Дальше «Матросская Тишина», долгий этап, осенью — резкое ухудшение: реактивный психоз, аффект, неузнавание лиц. Литовские психиатры подтверждают: не симуляция. Адвокаты говорят о возможном медикаментозном воздействии, только доказательств нет. В 1990-м — принудительное лечение в Литве. Пять лет психбольницы. На свободе он замыкается, журналистов избегает, убеждён: был фигурой в чужом эксперименте «инопланетном» или «конторском».
Это дело — не про оправдание и не про простую «казарменную легенду». Это про точку, где система дедовщины (с молчаливой экономией на ответственности) сталкивается с оружейным ящиком, открытым на ночь. Про то, как длительное унижение превращает человека в механизм, а механизм — в трагедию. Про то, как армейская «шутка» способна породить слом, который уже нельзя отмотать.
Сакалаускас не «герой» и не «монстр». Он — симптом, записанный в протоколах: издевательства, попытка изнасилования, срыв, огонь, бегство, срыв психики. И ещё — урок: закрытые глаза командиров и «саморегуляция части» стоят слишком дорого, когда на поезде едут не только арестанты, но и патроны.