Если бы тридцать лет жизни Людмилы Горошкиной решили экранизировать, последнюю сцену точно сняли бы в замедленной съемке под трагическую музыку. Вот она, стильная, с шикарной стрижкой за сто пятьдесят тысяч рублей (последнее достижение дорогого московского стилиста Аркадия, который величал ее не иначе как «Люсиль»), выходит из вагона поезда «Москва-Лучезарный». Небо над заснеженным городком было хмурым, перламутрово-свинцовым, точь-в-точь как ее настроение и цвет ее некогда дизайнерского пальто, которое она теперь в шутку называла «пыльник разбитых надежд».
В руке – чемодан на колесиках, внутри которого уместилось все бывшее счастье: пара дизайнерских платьев, шуба (купленная на распродаже, но кто об этом знает?), фотография с бывшим мужем Олегом, где они еще улыбаются на фоне Эйфелевой башни. Позже выяснилось, что это была парижская булочная в Мытищах, но снимок вышел удачным
Столичная жизнь Люси была похожа на плохой анекдот. Разведенка, без детей, без денег, без перспектив. И ведь догадывалась, что муж изменяет! Но чтобы так подло, так цинично…
Однажды, ее просто поставили перед фактом — двадцатипятилетняя любовница Олега, Катюша беременна. Люсю же, вежливо, но твердо попросили «освободить жилплощадь для будущей матери его ребенка и наследника».
— Но я же тоже могла бы быть матерью твоего ребенка! — почти выкрикнула Люся тогда, чувствуя, как по щекам текут предательские слезы.
— Могла бы, Людмила, могла бы, – холодно ответил Олег. – Но, увы, биологические часы – не механические, их заводом не вернешь. А мне нужен продолжатель моего дела.
После развода, Люся не получила ничего! Все, что имела семья Горошкиных, принадлежало Олегу еще до брака. Пришлось собрать чемоданы и выехать из квартиры.
Дорога от вокзала до маминого дома пролетела как в тумане. Таксист, дядя Вася, который возил ее на танцы еще юной девушкой на своем «Москвиче-412», узнал, радостно захлопал в ладоши: — Люська! В нашем Лучезаровском полку прибыло! В гости к маме?
Люся сжавшись в комочек на потрепанном сиденье старенького автомобиля, молча кивала, глотая слезы.
— В гости… На ПМЖ, дядя Вася. На вечное поселение, как декабристка, только без дворянского титула и права переписки.
Дом ее детства выглядел так же прочно и неуютно, как и много лет назад. Никаких изысков, никакого лоска. «Зато свой, оплаченный, без ипотеки», — с горькой иронией подумала Люся.
Дверь открыла мама, Надежда Ивановна Куликова. Выглядела она, как всегда, на пять с плюсом – строгая стрижка «под мальчика», элегантный домашний костюм цвета спелого баклажана, ни единого намека на растерянность или быт. Увидела дочь, заплаканные глаза и одинокий чемодан, и лицо Надежды Ивановны дрогнуло лишь на секунду. Мама всегда была мастером по сокрытию эмоций, лучше любого покерного игрока.
— Люська, родная моя, — вздохнула мать, широко распахивая дверь. — Заходи, проходи. Не стой на пороге, сквозняк. Все наладится. Обязательно наладится. Дмитрий! Дима, неси чемодан в комнату, у Люси руки, небось, от усталости трясутся!
Из глубины квартиры, как из берлоги, появился отчим, Дмитрий Николаевич Куликов, майор в отставке, мужчина с фигурой медведя, руками грузчика и добрыми, чуть усталыми глазами.
— Люся! Прелесть какая! — прогремел он, легко взвалив двадцатикилограммовый чемодан на плечо, как пушинку. — Давно тебя не видели! Совсем московской львицей стала! Лешка! Лешка, выходи из-за компьютера, сестра приехала!
Из-за его спины, словно мышка-норушка, робко выглянул двенадцатилетний Лешка, Люсин сводный брат, весь в маму — такой же собранный и серьезный, в очках с толстыми линзами.
— Привет, — буркнул младший брат, с интересом разглядывая свою сестрицу — столичную модницу и ее замшевые ботильоны.
И вот она сидит на кухне, на том самом месте, что и в детстве. Мама накрыла на стол, а Дмитрий Николаевич начал расспрашивать о Москве, старательно обходя острые углы.
— Ну как там, в столице? Пробки, наверное, жуткие? А на Красной площади новогодний базар уже открыли? — спрашивал он, по-медвежьи нависая над столом.
— Дмитрий, отойди от стола, ты Люсе всю видимость загораживаешь, — одернула его мама. — И не сыпь вопросами как из пулемета. Дай человеку кофе выпить.
— Да я ничего, мам, — Люся сделала глоток. Кофе был отменным. Мама всегда умела создавать уют даже в эпицентре хаоса. — Пробки – да, жуткие. Базар – не знаю, не до того было.
— А Олег как? Как же он тебя одну отпустил? Почему вместе не приехали? — с непотушенным любопытством спросил Дмитрий Николаевич.
— Дмитрий! — голос Надежды Ивановны прозвучал как выстрел.
— Что «Дмитрий»? Я же по-хорошему спрашиваю!
— Олегу теперь совершенно не до меня, — с горькой иронией сказала Люся. — У него… новая семья. Беременная.
В кухне повисла тягостная тишина. Лешка, почуяв неладное, тихо ретировался в свою комнату.
— Ах, так… — еле ворочая языком произнес отчим, покраснев как рак. — Ну, тогда… тогда он… в общем, не прав он, да и все! Ты, дочь, не расстраивайся! Найдем тебе в нашем Лучезарном такого принца, что ахнешь! Я ведь сыщик! Найду, веришь?
— Да, сиди, уж, сыщик, — Надежда Ивановна легонько ударила мужа полотенцем и нахмурилась.
Люся с трудом сдержала улыбку. Защита у нее была, что надо. Армия в лице одного майора.
— Люсь, ты не переживай, — сказала Надежда Ивановна, доливая дочери кофе. — Отдохни, отоспись. Все устроится. Ты у меня умница, красавица. Юрист хороший. Еще свое счастье найдешь. Главное – не зацикливайся.
— Да какое уж тут счастье, — махнула рукой Люся, отламывая кусок ватрушки. — Мне уже тридцать. Детей нет, мужа нет, квартиры нет. Карьера – на паузе. Один долгий и печальный анекдот. «Приехала из Москвы с одним чемоданом…»
— Вздор! — отрезал Дмитрий Николаевич, ударив кулаком по столу так, что задребезжала посуда. — В тридцать жизнь только начинается! Вот Надюша за меня замуж вышла, когда ей и поболе твоего было. И ничего, живем ведь? Я — не подарок, она – не прима-балерина, а живем!
— Дима, сравнил тоже… — покачала головой мама, но в уголках ее губ заплясали веселые чертики.
Люся промолчала. Они-то живут душа в душу, а она – нет. Она существовала в каком-то вакууме, где все привычные опоры рухнули, как карточный домик, построенный на лжи. Вечер прошел в негромких, натянутых разговорах, затем Люся долго лежала в родной ванной, где до сих пор висел ее старый розовый халатик с полинявшими зайцами, и легла в свою девичью кровать под одеяло с вышитым петухом, но уснуть не получалось. Город за окном был тихим, слишком тихим после московского грохота и от этой тишины в ушах звенело, и в висках стучало: «Лузер. Лузер. Лузер».
И тут ее осенило. Таня! Таня Скрипова, ее лучшая подруга детства, ее альтер-эго, ее вторая половинка! С Таней они были «не разлей вода», пока жизнь не разбросала их по разным уголкам страны. Люся укатила в Москву покорять столицу и юридические вершины, а Таня, красавица и душа компании, рано вышла замуж за какого-то местного дельца, Илью Квакина, и родила сына.
Люся мысленно похвалила себя за предусмотрительность – она ведь захватила из Москвы шикарный торт «Прага» и бутылку дорогого итальянского вина, которое Люся привезла из Милана. Вот оно, настоящее женское лекарство! Разговоры до утра, воспоминания, слезы и смех. Таня всегда умела ее рассмешить. То, что доктор прописал разбитому сердцу и уязвленному самолюбию.
Решено! Завтра она нанесет визит подруге. А пока нужно было просто заснуть, завернуться в это уродливое одеяло и забыться.
На следующий день, ближе к вечеру, Люся, приведя себя в порядок и надев самый неброский, но качественный свитер (чтобы не кричать о своем «падении»), с тортом в одной руке и вином в другой, бодро шагала по знакомым с детства улицам. Вот их старая школа, похожая на казарму, вот скамейка, на которой они с Таней в четырнадцать лет выкурили первую сигарету, подавились и поклялись никогда больше не прикасаться к этой гадости, вот гараж кооператива «Восход», где тусовалась местная шпана и где Таня влюбилась в старшеклассника Витю, который потом стал алкоголиком.
Дом Скриповых был старым, бревенчатым, с резными наличниками, которые Танин дед когда-то выпиливал лобзиком. Дом стоял чуть в стороне, как будто стесняясь соседства с новенькими кирпичными особняками. Люся, улыбаясь в предвкушении, поднялась на скрипучее деревянное крыльцо и нажала на желтую кнопку звонка. Сердце забилось от волнения. Сейчас откроется дверь,Таня, увидит ее, вскрикнет от неожиданности: «Люська, чертовка!», и они бросятся друг другу в объятия, и все проблемы отойдут на второй план…
Дверь открылась. На пороге стояла Нина Пантелеевна, бабушка Тани. Выглядела она на все девяносто, хотя Люся помнила ее бодрой, подвижной старушкой, которая могла и грядку вскопать, и внучку отлупить за двойку. Сейчас же перед Люсей стояла тень. Лицо старушки было бледным, иссеченным морщинами, глаза красными от бессонных ночей и слез, а руки тряслись мелкой дрожью.
Увидев Люсю с ее праздничными дарами, Нина Пантелеевна не улыбнулась. Ее лицо исказилось гримасой такой безысходной боли, что у Люси похолодело внутри и по спине побежали мурашки.
— Людочка… — прошептала старушка, и ее голос сорвался в старческий, надрывный шепот. По щекам, по глубоким морщинам, потекли слезы, оставляя мокрые дорожки. — Родная моя… А Танюшки-то нашей… Танюшки нашей нет. Умерла моя ягодка. Полгода как нет моей кровиночки…
Люся застыла на пороге, не в силах пошевелиться, словно ее ноги вросли в старые половицы крыльца. Яркая, глянцевая коробка с тортом «Прага» выскользнула из ее онемевших пальцев и с глухим, бессмысленным шлепком упала на порог. Бутылка вина, не разбившись, покатилась по ступенькам, словно пытаясь сбежать от этой нелепой сцены.
— Что?.. Кто?.. Умерла?.. Таня?.. Не может быть! Она же писала мне в мессенджер всего год назад, хвасталась, как Сашуля подрос, рассказывала, что муж бизнес расширяет, открыл второй магазин…
Татьяна отправляла смешные голосовые сообщения, смеялась своим звонким, заливистым смехом…Подруги общались очень редко и всегда говорили о том, что как-нибудь обязательно встретятся, да все – никак. И вот, когда Люся наконец-то приехала к своей подруге детства, оказалось, что Тани больше нет!
— Как?.. — только и сумела выдавить из себя Люся. Ее собственный голос показался ей чужим. — Что случилось?
— Болезнь… — всхлипнула Нина Пантелеевна, отчаянно вытирая ладонью мокрое лицо. — Какая-то скоротечная… Врачи ничего сделать не успели… Не спасли…
Бабушка распахнула дверь шире, жестом приглашая Люсю войти..
— Заходи, дочка, заходи… Не стой на пороге, простудишься. Ты одна… из старых друзей… пришла. Все забыли… Все… Он даже на поминки никого не позвал…
Люся машинально переступила порог, подняла с пола торт и бутылку. Дом был таким же, каким она его помнила: вышитые салфетки на комоде, фотографии в рамках, где Таня сияла беззаботной улыбкой. Но теперь что-то изменилось в этом доме, появилась что-то новое — тоска. Тишина пустоты и горя, которую не могли разогнать ни тиканье старых часов, ни шорох занавески.
Что же это была за странная, скоротечная болезнь, которая унесла жизнь молодой, полной сил женщины? Почему о смерти Тани, ее лучшей подруги, ей никто не сообщил? И что скрывается за этими слезами, за этими отрывочными словами «он», «не позвал», «все забыли»?.. У Люси, знавшей подругу как облупленную, зашевелилось в душе смутное, холодное подозрение, что эта история пахнет чем-то очень зловещим и Люся, во что бы то ни стало хотела разобраться…
«Секретики» канала.
Рекомендую прочесть
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка ;)