Кедровая тайга не прощает слабых. Эту фразу, как молитву, повторял наш бригадир — Иван. Мы, бригада из пяти мужиков, оказались в глухой, заброшенной речушке где-то на границе Архангельской области и Карелии. Мы пришли сюда за золотом. Мы выковыривали его из ледяной земли, жили в грязи и смраде солярки, слушали по ночам рев бензогенератора и вой волков. Мы были крепкими, грубыми, привыкшими к крови и тяжелой работе. Казалось, что мы видели всё.
Но мы ошибались.
Все началось с Пашки. Самый молодой из нас, шумный, немного вороватый, но, по сути, безобидный парень. Он пошел вверх по ручью проверить старую насосную станцию, которая качала воду для промывки руды. Он ушел и не вернулся. Мы ждали до вечера, кричали его имя в темноте, стреляли в воздух. В ответ — лишь гнетущая, безразличная тишина тайги.
«Медведь задрал, — пробурчал Вадим, самый сильный и агрессивный из нас. — Или утон по пьяни в речке».
«Надо искать», — хрипло сказал Иван, и на рассвете мы отправились на поиски.
Через два часа мы нашли его. И этот момент навсегда разделил мою жизнь на «до» и «после».
Пашка не был съеден. Он не утонул. Он был… выставлен. Как экспонат в музее безумца. Его тело было прибито к стволу старой сосны. Не гвоздями, а заостренными сучьями, проткнувшими ладони и ступни. Его рот был широко раскрыт в беззвучном крике. Но самое страшное — это не это. Его тело было пустым. Мягким, как мешок из-под картошки. Оно висело на дереве, и под ним не было ни капли крови. Как будто из него вынули все кости — до последней фаланги пальца, — оставив лишь кожу, мышцы и внутренние органы.
Иван на мгновение опустился на колени и начал что-то бормотать, мешая молитвы с ругательствами. Вадим, старик, знаток примет и суеверий, упал на колени и забормотал что-то невнятное. А я… я смотрел на эту чудовищную инсталляцию и чувствовал, как мой разум трещит по швам. Ни один зверь на свете не способен на такое. И ни один человек.
Вернувшись в лагерь, мы чувствовали себя разбитыми. Страх висел в воздухе, как вязкая туманная мгла. Ночью никто не спал. Мы забаррикадировались в самом большом доме, затопили печь до красна и держали ружья наготове, вслушиваясь в каждый шорох. Дизельный генератор, который раньше раздражал своим тарахтением, теперь казался нашим щитом, защищающим от тьмы.
Но оно не нападало напрямую. Оно играло с нами.
На следующую ночь мы услышали это — тонкий, высокий, стрекочущий звук, похожий на переростка-цикаду или на щелчки костяшек. Он доносился со стороны чащи, перемещаясь по периметру лагеря. Мы стреляли в темноту, пока стволы не раскалились, но звук исчезал, чтобы через час появиться с другой стороны.
Утром у входа в наш дом нашли «подарок». На пеньке лежал череп лося. Идеально чистый, белый, отполированный до блеска. А рядом — аккуратная спираль из птичьих перьев.
«Это Хранитель, — прошептал Вадим, его глаза были безумными. — Дух леса. Мы его потревожили. Он заберет нас по одному».
«Заткнись, старикашка! — рявкнул Иван. — Какой, к черту, дух! Это тварь из мяса и крови! И я ее пристрелю!»
Безумие начало расползаться по нашим уму как ядовитая плесень. Мы перестали доверять друг другу. Каждый взгляд казался предательским. Каждое слово — ложью. Вадим целыми днями чистил свой карабин, глаза его налились кровью. Он был как натянутая пружина, готовая разорваться.
И она разорвалась.
На третий день, после очередной ночи мучений, Семен не выдержал.
«Я иду за ним! — проревел он, вскидывая оружие. — Хватит сидеть тут, как мыши!»
«Не ходи! — закричал Иван. — Семен, стой!»
Но тот уже не слушал. Он выломал дверь и побежал в сторону леса, в туманное утро. Мы слышали трещание веток под его ногами. И — один-единственный короткий вскрик, за ним — тишина.
Мы вышли только через час. В группе, прижаты друг к другу, мы нашли его тело. Семен лежал на поляне в двухстах метрах от лагеря. Его оружие — целое, рядом. Он даже не успел выстрелить.
То, что мы увидели, было еще более ужасным, чем то, что оно сделало с Пашкой. Одежда Семена была аккуратно разрезана вдоль позвоночника. И из этого разреза тварь извлекла всю его центральную нервную систему. Весь спинной мозг с нервами — сделано с хирургической точностью, не повредив ни одного органа. Она просто забрала то, что ей было нужно.
И даже Иван, наш стойкий боец, сел на землю и заорал, как раненый зверь. Громко, страшно. Его лицо — белое как смерть, губы дрожали. Рассыпался в прах наш непобедимый бригадир.
Мы поняли — мы не выживем. Что мы — лишь материал, расходный материал для чего-то непостижимого. Мы решили бежать. Бросить всё — золото, оборудование, — взять только оружие, патроны, немного еды и пробиться к старой заброшенной шахте, где, по словам Вадима, можно было укрыться.
Путь пролегал через лесной бурелом и болотистую низину. Мы шли, обезумевшие от страха, вздрагивая при каждом шорохе. И наконец наткнулись на его логово.
Это была не пещера. Это была поляна, превращенная в кошмарную галерею. В центре — скелет лося, причудливо украшенный. В его рогах, вплетённой в кости, — светилась светящаяся нервная система Семена, натянутая между рогами как струны арфы. Вокруг — другие «скульптуры» из костей и внутренностей мелких животных. Это было не просто место убийства — это мастерская художника из ада.
И в центре — оно. Существо, которое было не похоже ни на что живое. Высокое, тонкое, словно из сухожилий и хитина, с длинными конечностями, заканчивающимися острыми лезвиями или игольчатыми стилетами. Голова — узкая, треугольная, с двумя огромными черными глазами. Оно стояло неподвижно, словно рассматривая нас, не как врагов, а как материал для своего творчества.
Первым выстрелом Вадим попытался остановить его. Пуля срикошетила, и тварь двинулось.
Это было не сражение — это была бойня. Оно двигалось с молниеносной скоростью, словно бы не существовало никаких законов физики. Одним клинком оно снесло Вадиму половину головы. Иван успел выстрелить дробовиком, и картечь разрезала его тело. Но, вместо крови, из раны пошла густая, желтая субстанция — как смола. Тварь издала тот самый щелчковый, режущий уши звук и пронзила Ивана своей иглоподобной конечностью.
Но Иван успел сделать последнее — он сжег динамит, что прихватил с собой. В руке держал связку шашек. Он выдернул чеку, обхватил тварь и крикнул мне:
«Беги!»
Я бежал, не разбирая дороги. Взрыв прогремел так, что казалось, сотряслась сама тайга. Я не оглянулся. Я бежал, пока не упал, задыхаясь и с кровью в легких.
Я не знаю, как выжил. Меня нашли через неделю геологи, работающие на другом участке. Истощенного, обмороженного, седого. Мне было всего двадцать пять. Я рассказал им всё — о Пашке без костей, о Семене без нервов, о гнезде и о тваре.
Они подумали, что я сошел с ума. Что я, в припадке «золотой лихорадки», убил товарищей и придумал эту жуткую историю. Меня связали и сдали властям.
Теперь я — в комнате с мягкими стенами. Врачи говорят, что у меня острое диссоциативное расстройство. Что мой мозг, не выдержав изоляции и тяжелой работы, создал монстра, чтобы оправдать свои действия. Мне дают лекарства — мир превращается в вязкий серый кисель. Они не верят мне. Никто не верит.
Но я знаю правду. Я закрываю глаза и вижу его — «Пленника», стоящего в своей галерее. Я знаю, что взрыв мог и не убить его. Что оно, возможно, охотится за новой артелью прямо сейчас. А может, оно создало свое главное произведение — меня. Человека, запертого в клетке собственного тела, в тюрьме, стены которой сделаны из чужого неверия. И это — самая жестокая пытка, которую оно могло для меня придумать.