Он вошел. В руках — шампанское, на губах — улыбка виноватого мальчишки. И у Даши больно защемило сердце. Этот знакомый взгляд — смесь восторга и стыда — всегда стоил ей слишком дорого. Таким он был, когда делал предложение. Таким — когда просил прощения.
— Макс? Что случилось? — она отложила планшет с эскизами интерьера. Пахло свежесваренным кофе и тишиной. Обычное счастье.
— А просто так нельзя? Жене цветы купить? — он протянул ей роскошный букет, пахнущий дождем и ночной прохладой. — Одевайся повеселее. Я забронировал столик в «Ла Сейн».
«Ла Сейн»? Это было слишком даже для годовщины. Четвертый год брака. Ей казалось, что она читает его, как открытую книгу. А сейчас страницы путались. В улыбке — напряженная складка. В глазах — холодная тень.
— Ты меня пугаешь, — тихо сказала она, но уже поднималась с дивана. Любопытство — страшная сила.
Ресторан ошеломил: приглушенный свет, тихая музыка, вид на ночной город. Максим заказал все ее любимые блюда. Он говорил о будущем. О море. О том, какая она умница и опора. Слова были сладкие, как десерт с маракуйей. Но под ними — звенящая, леденящая пустота. Он не смотрел ей в глаза. Смотрел насквозь.
Даша чувствовала себя актрисой в чужом спектакле. Ждала развязки.
И она наступила. Когда бокалы опустели, а паузы стали слишком долгими, он наклонился через стол. Взял ее руку. Его ладонь была холодной и влажной.
— Дашуль… — он глубоко вздохнул. — У меня к тебе одна просьба. Ты только не кипятись сразу, хорошо?
Голос его стал казенным, деловым. Таким он говорил с неплатежеспособными клиентами.
— Мы одна семья, верно? И все, что у нас есть, — общее. Твои проблемы — мои, мои — твои.
Горло сжалось. Сердце заколотилось где-то в висках. Она молчала.
— Так вот… — он разжал ее пальцы, погладил, как ребенка. — Моя мать… Ну, ты знаешь, какая она. Влезла в одну авантюру. Кредит.
Он сделал паузу, выжидая. Она не шевелилась.
— Пять миллионов, — выдохнул он, и цифра повисла в воздухе тяжелым, ядовитым облаком, абсурдная, как число из чужой жизни.
Даша смотрела на него, не понимая. На его дорогие часы. На его ухоженные руки. На его лицо — любимое, родное, которое вдруг стало чужим.
— Макс… — она попыталась что-то сказать, но язык не слушался.
— Я все просчитал, — он перешел к сути, его голос окреп, в нем зазвучали стальные нотки. — Наших накоплений хватит лишь на проценты. Спасать надо сейчас. Иначе… — он голосовал рукой. — Долговая яма, суды, банкротство.
Он посмотрел на нее прямо. Впервые за вечер. И произнес то, ради чего все и затеял. Слова, которые, как выстрел, разделили ее жизнь на «до» и «после».
— Придется продать твою квартиру.
Тишина.
Абсолютная, оглушающая тишина, в которой исчез весь шум ресторана. Она слышала только бешеный стук собственного сердца. Ее квартира. Бабушкина двушка в центре, ее островок безопасности, ее воздушный шар, который всегда мог спасти от падения. Ее личное, не нажитое с ним. Ее «на черный день».
И этот день настал.
Он устроил этот ужин… с шампанским, с цветами… чтобы отнять у нее дом.
Она медленно отвела взгляд от его лица к бокалу. Допила остатки вина. Поставила бокал на белую скатерть. И подняла на него глаза.
— Нет, — тихо сказала она. Всего одно слово. Но в нем была сталь.
***
Она не сказала больше ни слова. Просто встала, взяла сумку и пошла к выходу. Мимо официанта с подносом, мимо влюбленной пары. Спина прямая, походка твердая.
— Даша! Постой! ДАШ! — его голос, сначала умоляющий, потом раздраженный, резал воздух, но не ее.
Он догнал ее уже на улице, схватил за локоть.
— Ты слышала, что я сказал? Пять миллионов! Ты вообще понимаешь, что происходит?
Она медленно перевела взгляд с его руки, сжимающей рукав, на его лицо. И снова ничего не сказала. Просто посмотрела. Холодно, отстраненно, как на незнакомца. Этот взгляд обжег его сильнее, чем крик. Он отпустил ее.
Всю дорогу домой в такси он пытался говорить, оправдываться, давить на жалость.
— Она же мать, одна меня вырастила... Ты не представляешь, в какой она панике... Это же не на шубу, это бизнес! Пускай и неудачный...
Слова бились о стеклянную стену ее молчания и отскакивали, не оставляя следа. Она смотрела в окно на мелькающие огни. Ее мир, такой прочный еще час назад, рассыпался. Но внутри, в самой глубине, уже зарождалось что-то твердое. Несгибаемое.
Дома она разделась, умылась и легла спать. Повернулась к нему спиной. Он ворочался, вздыхал, пытался обнять. Она не оттолкнула. Она просто не ответила. Ее тело было неживым, как камень.
Утро не принесло перемен. За завтраком — звон столовых приборов. Ее молчание стало физической силой, заполнившей всю квартиру. Он пытался шутить, злился, хлопал дверью. Бесполезно.
И тогда зазвенел дверной звонок.
Максим пошел открывать. Даша осталась на кухне, допивая кофе. И услышала сдавленный, почти детский плач. И его испуганный голос:
— Мама? Что ты?
Она вышла в прихожую. Людмила Петровна, всегда собранная, с безупречной укладкой, стояла, прислонившись к косяку. Лицо распухшее, слезами размазана тушь. В руках она сжимала какую-то папку.
— Макс... Он исчез, — выдохнула она, и ее тело содрогнулось от новых рыданий. — Все деньги... Все, что я взяла... Все наши... Алик... Он сказал, это сверхдоходные облигации...
Максим стоял, бледный, с лицом, на котором боролись ужас и ярость.
— Какой Алик? Какие облигации? Мама, ты о чем?
— Я познакомилась... в санатории... — она рыдала, не в силах выговорить. — Он такой внимательный... Интеллигентный... Говорил, у него связи в правительстве... Обещал сорок процентов годовых... Я... я взяла не только свои... я... под залог твоей дачи... И у подруги... Ольги Ивановны...
Из ее обрывочных, истеричных фраз складывалась чудовищная, банальная картина. Не бизнес. Не кредит. А классическая финансовая пирамида. И доверчивая, одинокая женщина, попавшаяся на удочку афериста.
Максим смотрел на мать, и Даша видела, как его злость тает, сменяясь паникой и беспомощностью. Он был не тем сильным мужчиной, который решает проблемы. Он был мальчиком, который пытается заткнуть пальцем прорванную дамбу, видя, как рушится его мир.
— Успокойся, мам, все решим... — бормотал он, бессмысленно похлопывая ее по плечу.
В этот момент его взгляд встретился со взглядом Даши. Он искал в ее глазах поддержку, понимание, хоть каплю сочувствия. Нашел ту же ледяную тишину. И осознание ударило его с новой силой. Его мать не просто в долгах. Она в долгах, которые он не может покрыть. А его единственный шанс — женщина, которую он вчера попытался унизить и ограбить, — стоит в двух шагах и молчит.
И в этой тишине было все: и приговор его браку, и крах его мужской состоятельности, и бездна, в которую он сам себя загнал.
Даша развернулась и ушла в комнату. Оставив его одного с рыдающей матерью, его долгами и грохочущей тишиной ее не-присутствия. Ее битва только начиналась. Но теперь она знала — враг не у ворот. Он уже разбит.
***
Она назначила встречу в их же квартире. В гостиной, где всего несколько дней назад пахло кофе и тишиной, теперь витал страх. Он был почти осязаем.
Максим сидел на краю дивана, сгорбленный. Людмила Петровна — на краю его же, пытаясь сохранить остатки достоинства, но трясущиеся руки выдавали ее с головой.
Даша вошла. Не в домашних трениках, а в строгом костюме цвета морской волны. Волосы убраны в тугой пучок. В руках — не планшет с эскизами, а тонкая кожаная папка. Она села напротив, положила папку на колени. И окинула их взглядом делового совещания.
— Я не буду тратить время на эмоции, — ее голос был ровным, металлическим. Звучал непривычно после дней молчания. — У вас есть проблема. Пять миллионов долга, из которых три — по необеспеченным займам у частных лиц. Это пахнет уголовным делом.
Людмила Петровна всхлипнула. Максим попытался вставить:
— Даш, мы...
— Меня зовут Дарья, — поправила она его, даже не глядя. — Я предлагаю решение.
Она открыла папку, достала несколько листов.
— Я выкуплю ваш долг у микрофинансовой организации. Со скидкой. У меня есть такое предложение. Долг Ольге Ивановне я также погашу. Общая сумма моих вложений составит три миллиона семьсот тысяч.
Она сделала паузу, дав цифрам врезаться в сознание.
— После этого вы будете должны не банку и не тете Оле. Вы будете должны мне.
Максим смотрел на нее с растущим ужасом. Он ждал всего чего угодно — скандала, ухода, даже развода. Но не этого.
— Условия, — продолжила Даша, перекладывая следующий лист. — Первое: вы, Максим, увольняетесь с работы и переходите в мою только что зарегистрированную компанию «ДС-Консалт» на должность менеджера по развитию. Оклад — сорок процентов от вашей текущей зарплаты. Второе: вы, Людмила Петровна, также трудоустраиваетесь в мою компанию на должность ассистента. Ваша задача — ведение документации и работа с архивами. Оклад — двадцать пять тысяч.
— Ты с ума сошла?! — вырвалось у Максима. — Мать... работать на тебя?!
— Она будет работать на себя, — холодно парировала Даша. — Чтобы вернуть мне мои деньги. Третье: я становлюсь вашим финансовым управляющим. Все ваши доходы, включая зарплаты, проходят через меня. Я составляю график погашения долга. Вы получаете фиксированную сумму на жизнь. Все остальное — идет в счет долга.
Она смотрела на их побелевшие лица, и в ее глазах не было ни злорадства, ни жалости. Был чистый, холодный расчет.
— Это... это рабство! — прошептала свекровь.
— Нет, — Даша чуть склонила голову. — Это структурированная сделка по рефинансированию ваших безнадежных долгов. С очень жесткими, но законными условиями. У вас есть альтернатива — ждать коллекторов и судов. Или... принять мой оффер.
Она положила перед ними два экземпляра распечатанного договора. Документ был составлен безупречно. Юридически железно.
— Ты не можешь так поступить... Мы же семья... — Максим говорил глухо, глядя в пол.
Слово «семья» повисло в воздухе ядовитым парадоксом.
Даша медленно поднялась.
— Нет, Максим. Семьи больше нет. Есть кредитор и есть должники. Решайте.
Она повернулась и вышла из комнаты, оставив их наедине с этим выбором. У нее не дрожали руки. Не щемило в груди. Была только легкость невероятной, выстраданной свободы.
Они подписали. Конечно, подписали. Страх перед долговой ямой оказался сильнее гордости.
И теперь, проходя по светлому, отремонтированному за ее гонорар офису «ДС-Консалт», она иногда видела его — своего бывшего мужа, усердно работающего над ее проектом. Или его мать, аккуратно подшивающую бумаги. Они избегали ее взгляда.
Однажды вечером, глядя из окна своей — своей! — квартиры на зажигающиеся огни города, она поймала себя на мысли:
Боль ушла. Осталась лишь тихая, спокойная уверенность. Не ограждай себя стенами. Строй из них свой собственный дворец.
Она улыбнулась. И в ее улыбке не было ни капли злобы. Только сила.