Вечер опустился на город тихо, укутав панельные девятиэтажки в сиреневую дымку октябрьских сумерек. В окне третьего этажа горел тёплый свет. Марина, наконец-то, уложила Егора. Сын долго не мог уснуть, сначала требовал рассказать сказку про трёх богатырей в пятый раз, потом вспоминал, что забыл положить своего пластмассового динозавра Рекса рядом с подушкой, а после долго и обстоятельно выяснял, почему у Рекса короткие передние лапки. Марина, логопед по профессии и призванию, терпеливо объясняла про эволюцию, строение скелета и особенности вида, пока сопение сына не стало ровным и глубоким.
Только теперь, в полнейшей тишине, нарушаемой лишь мерным гудением холодильника «Индезит», она смогла сесть на кухне с чашкой горячего чая с бергамотом. В руках — старая, любимая кружка с немного отбитым краем, на которой смешной котёнок гонялся за собственным хвостом. Этот короткий час перед сном был только её. Время, когда можно было не быть мамой, женой, специалистом, а просто побыть собой — женщиной, которая устала и хочет просто посмотреть в окно на одинокий фонарь.
Резкая трель телефона пронзила уютную тишину, как сверло — стену. Марина вздрогнула. На экране высветилось: «Мама Сергея». Сердце невольно сжалось в предчувствии чего-то неприятного. Людмила Степановна просто так в десять вечера не звонила.
— Алло, — тихо ответила Марина, стараясь, чтобы голос не выдал её мгновенного напряжения.
— Мариночка, ты не спишь ещё? Не разбудила? — голос свекрови был сладким, как перезрелая дыня, и таким же обманчивым. За этой сладостью всегда скрывалась твёрдая, горькая косточка.
— Нет, не сплю, Людмила Степановна. Что-то случилось? Егор спит, Сергей в душе.
— Да нет, что ты, всё в порядке, — последовала короткая пауза, за которой всегда шёл главный манёвр. — Я тут, знаешь, сижу, смотрю на свою кухню… Боже, какая же она у меня старая. Шкафчики эти, ещё при покойном муже вешали. Фасады все облупились, столешница вздулась от воды. Прямо стыдно гостей позвать.
Марина молча отхлебнула чай. Она знала этот заход. Он был похож на долгую артподготовку перед решающим наступлением. Сначала — жалобы, потом — вздохи о тяжёлой женской доле, и, наконец, — просьба, от которой невозможно отказаться, не прослыв бессердечной эгоисткой.
— Да, кухня у вас давно ремонта просит, — нейтрально согласилась она.
— Вот и я о том же! — обрадовалась свекровь. — А сейчас такие гарнитуры красивые делают! Подружка моя, Валька из соседнего подъезда, себе поставила — не кухня, а картинка! Цвет такой… как его… капучино! И ручки блестящие. Говорит, в «Леруа» по скидке взяла. Я присмотрела себе похожий, недорогой совсем. Ну, для меня, конечно, дорого, а так — по-божески.
Марина прикрыла глаза. Зарплата логопеда в муниципальном детском саду — тридцать пять тысяч рублей. Ипотека за их двухкомнатную квартиру — двадцать две тысячи. Пять тысяч — садик Егора и секция по плаванию, куда сын ходил с огромным удовольствием. Оставалось восемь тысяч на еду, одежду, бытовую химию и непредвиденные расходы, вроде прорванной трубы или зимних ботинок для быстрорастущего ребёнка. «Заначка», о которой она никому не говорила, составляла семнадцать тысяч, накопленных за полгода с редких частных занятий. Она откладывала на летний отдых, мечтая отвезти Егора на море.
— Так вот, Мариночка, — голос Людмилы Степановны стал вкрадчивым, почти заговорщицким. — Я что звоню-то… Серёже говорить не хочу, он вечно занят, замотанный весь. Да и не поймёт он, мужчине эти наши, женские, хлопоты до лампочки. Ты не могла бы мне занять немного? Тысяч пятьдесят. Я как пенсию получу, сразу отдавать начну, потихоньку. А то пока я накоплю, эти кухни в три раза подорожают. Неужели родной матери жалко? Я же для всех стараюсь, чтобы уютно было, чтобы внук в гости приходил и радовался.
Марина медленно поставила кружку на стол. Пятьдесят тысяч. Это было больше, чем вся её зарплата. Это была сумма, сравнимая с тремя месяцами её «свободных» денег после всех обязательных платежей.
— Людмила Степановна, — она старалась говорить как можно спокойнее, подбирая слова, чтобы не обидеть. — Я бы с радостью помогла, правда. Но у нас сейчас совсем нет свободных денег. Ипотека, платежи… Вы же знаете.
На том конце провода повисла тишина. Тяжёлая, звенящая, как натянутая струна. Марина слышала, как свекровь дышит — прерывисто, с обидой.
— Понятно, — наконец, произнёс холодный, изменившийся голос. Сладость испарилась без следа. — Значит, нет. Ну что ж. Я так и думала.
— Дело не в том, что я не хочу… — попыталась объяснить Марина, но её перебили.
— А в чём тогда? В том, что невесток бывших не бывает? Или ты на что-то копишь, о чём сын мой знать не должен? — в голосе свекрови зазвучал металл.
— Я ни на что такое не коплю. У нас общий бюджет, — твёрдо ответила Марина, чувствуя, как внутри закипает глухое раздражение. Почему она должна оправдываться?
— Да знаю я ваш бюджет! Серёжа пашет как вол, а ты копейки свои считаешь. Ладно, не хочешь — не надо. Только ты, девочка, помни: мужик сегодня есть, а завтра нет. А мать — она одна. Береги свою заначку. На развод пригодится.
Короткие гудки. Людмила Степановна бросила трубку.
Марина сидела, не шевелясь, и смотрела на остывающий чай. Последняя фраза эхом отдавалась в голове, царапая, как битое стекло. «На развод пригодится». Это было не просто злостью, это было проклятием. Ударом ниже пояса. Она знала, что свекровь её недолюбливает, считает слишком тихой, слишком «интеллигентной» для её простого, «рубахи-парня» Серёжи. Но такого она не ожидала.
Из ванной вышел Сергей, вытирая мокрые волосы полотенцем. Он был в старых тренировочных штанах и футболке, домашний, родной. Увидев лицо жены, он нахмурился.
— Что случилось? На тебе лица нет.
— Мама твоя звонила. Денег на кухню просила. Пятьдесят тысяч.
Сергей вздохнул и провёл рукой по лицу. Этот жест Марина знала слишком хорошо. Так он делал всегда, когда оказывался между ней и матерью.
— Опять? Я же ей говорил, что сейчас никак. Ну, ты ей объяснила?
— Объяснила. Она сказала, чтобы я берегла свою заначку на развод.
Он замер с полотенцем в руках.
— Да ладно… Мамка ляпнет, не подумав. Ты же её знаешь, характер у неё такой. Не принимай близко к сердцу.
— Серёжа, это не просто «ляпнула», — тихо, почти шёпотом, сказала Марина. И от этого шёпота ему стало не по себе. — Это пожелание. Прямое. Она считает, что я от тебя что-то скрываю. Что я коплю деньги, чтобы уйти.
— Ну чего ты сразу? — он подошёл и неловко обнял её за плечи. — Всё, проехали. Завтра я с ней поговорю. Успокойся.
Он не понимал. Не хотел понимать. Для него это был очередной «женский каприз» матери, который нужно было перетерпеть. А для Марины — это был знак того, что её не считают частью семьи. Что она — чужая. Временная. Та, что может уйти в любой момент, прихватив с собой «заначку».
Ночью она долго не спала. Слушала, как сопит во сне Егор, как ворочается рядом Сергей. Она достала из комода блокнот, в который записывала расходы, и ещё раз всё пересчитала. Садик, еда, коммуналка, ипотека, кружок, одежда, бытовая химия. Всё до копейки. В конце месяца оставался ноль. Иногда — минус. Семнадцать тысяч, которые лежали в конверте под стопкой постельного белья, были не заначкой. Они были страховочным тросом над пропастью, в которую могла свалиться их семья, если у Егора, не дай бог, заболеют зубы, или если у неё сломаются единственные зимние сапоги.
«Вот тебе и заначка на развод», — с горькой усмешкой подумала она, закрывая блокнот.
Следующая неделя превратилась в тихий ад. Сергей, казалось, был не с ней. Он постоянно сидел в телефоне, с кем-то переписывался, и лицо его при этом становилось всё мрачнее. Вечерами он почти не разговаривал, утыкался в телевизор или ноутбук, а на все вопросы отвечал односложно: «нормально», «устал», «давай потом». Весёлый, лёгкий на подъём папа, который по вечерам строил с Егором замки из «Лего», исчез. Вместо него появился угрюмый, молчаливый сосед.
Марина чувствовала, как между ними нарастает стена. Невидимая, но холодная и прочная, как бетон. Она знала, кто её строит. Людмила Степановна. Она не сомневалась, что свекровь не оставила своих попыток и теперь обрабатывала сына, капая ядом ему в уши.
Егор тоже чувствовал перемену. Он стал тише, чаще прижимался к Марине, заглядывал ей в глаза и спрашивал:
— Мама, ты грустная? Папа на тебя обиделся?
— Нет, солнышко, — врала Марина, обнимая его и целуя в макушку, пахнущую детским шампунем. — Папа просто очень устал на работе.
В пятницу вечером напряжение достигло предела. Сергей вернулся с работы позже обычного, от него пахло пивом. Не раздеваясь, он прошёл на кухню, где Марина готовила ужин, и сел на табуретку.
— Нам надо поговорить, — сказал он глухим голосом, не глядя на неё.
Марина выключила плиту и повернулась. Она ждала этого разговора всю неделю.
— Я слушаю.
— Мама сказала… — он запнулся, подбирая слова. — В общем, она уверена, что у тебя есть счёт в банке. Что ты туда деньги складываешь. И что ты копишь, чтобы уйти от меня.
Марина сжала в руке горячую крышку от сковородки. Металл обжигал ладонь, но эта боль была ничем по сравнению с той, что вспыхнула внутри. Десять лет вместе. Общая квартира, купленная в ипотеку на тридцать лет. Общий сын, которого они оба обожали. Общие радости и трудности. И всё это вдруг перечеркнулось одним подлым, ядовитым «мама сказала».
— И ты ей веришь? — тихо спросила она.
— Я не знаю, кому верить! — он наконец поднял на неё глаза, и она увидела в них растерянность, злость и… сомнение. Он сомневался в ней. — Она плачет в трубку, говорит, что я подкаблучник, что ты меня против неё настраиваешь. Что ты её оскорбила, когда она по-человечески попросила помощи. Говорит, Валька из соседнего подъезда видела, как ты из банка выходила на прошлой неделе, очень довольная.
Марина рассмеялась. Тихо, безрадостно.
— Из банка? Серёжа, я на прошлой неделе ходила в «Сбербанк» платить за коммуналку, потому что приложение на телефоне зависло. Тётя Валя, наверное, в очереди за мной стояла. А довольная я была, потому что Егору в садике грамоту дали за лучший рисунок.
Она смотрела на мужа, и видела перед собой не родного человека, а чужого, напуганного мужчину, который не знал, что делать. Который не мог или не хотел защитить свою семью от нападок собственной матери.
— Серёжа, у меня нет никакого счёта. У меня есть семнадцать тысяч рублей наличными. Они лежат в шкафу, под бельём. Я копила их, чтобы мы летом смогли поехать к морю, все вместе. Хотела сделать тебе сюрприз. Вот, можешь взять. Можешь отдать их своей маме на её новую кухню. Только потом не спрашивай, почему у нас нет денег на отпуск. И почему твой сын видел море только на картинках.
Она отвернулась и снова включила плиту. Руки дрожали. Она чувствовала его взгляд на своей спине. Он молчал. Она знала, что сейчас он мучительно выбирает. Между спокойствием мамы и миром в собственной семье. И почему-то была уверена, что этот выбор будет не в её пользу.
— Я не это имел в виду, — наконец, пробормотал он. — Просто… всё так навалилось.
Марина не ответила. Она помешивала жарившуюся картошку, и каждый поворот лопатки отдавался в сердце тупой болью. Она поняла, что доверие, которое они строили годами, оказалось хрупким, как карточный домик. И хватило одного дуновения злого, обиженного шёпота, чтобы он рассыпался.
На следующий день Людмила Степановна решила перейти в наступление по всем фронтам. Она позвонила своей сестре, Галине, жившей в соседнем городе, и в красках расписала ситуацию. В её изложении история приобрела совершенно новый, трагический оттенок.
— Галочка, ты не представляешь, что творится! — задыхаясь от праведного гнева, вещала она в трубку, стоя за прилавком своего хозяйственного магазина и зорко следя, чтобы никто не утащил моток бечёвки. — Мой Серёженька попал в лапы настоящей мегеры! Эта Марина… с виду тихоня, овечка божья, а сама — волчица в овечьей шкуре!
— Да что случилось, Люда, говори толком! — доносился из трубки обеспокоенный голос сестры.
— Я её по-простому, по-матерински, попросила в долг. На кухню. Не подарить, заметь, а в долг! А она мне знаешь, что заявила? Что у неё денег нет! А сама, оказывается, тайный счёт в банке держит! Деньги от моего сына прячет, копит, чтобы сбежать от него! Представляешь? Валька моя её видела, из банка выпархивала, как бабочка, вся светится от счастья. Наверное, проценты хорошие капнули!
Людмила Степановна умела быть убедительной. Она так живописала страдания своего сына, обманутого коварной женой, что Галина, добрая, но недалёкая женщина, искренне возмутилась.
— Ах, она дрянь такая! А Серёжа что? Неужели не видит ничего?
— Да он у меня слишком добрый, доверчивый! Она его приворожила, не иначе. Ходит как в тумане. Я ему глаза открываю, а он только отмахивается. Говорит, «мама, не лезь». Как это не лезь? Это же мой единственный сын! Я ему жизнь посвятила, а какая-то вертихвостка из него верёвки вьёт!
Пока Людмила Степановна плела свои интриги, Марина пыталась жить обычной жизнью. Она ходила на работу, занималась с детьми, которые никак не могли выговорить букву «р», превращая «ракету» в «лакету». Она улыбалась их родителям, обсуждала успехи, давала рекомендации. Никто и не догадывался, какой ураган бушевал у неё в душе. Её работа требовала огромного терпения. Она могла по двадцать раз повторять одно и то же упражнение с ребёнком, у которого были серьёзные проблемы с речью, и не сорваться, не повысить голос. Но дома это ангельское терпение иссякало. Его не хватало на то, чтобы спокойно смотреть на молчаливого, отстранённого мужа.
В субботу утром, после напряжённой недели, они решили пойти в парк. Был один из тех редких октябрьских дней, когда солнце светило по-летнему щедро, раскрашивая пожелтевшие листья в золотые и багряные цвета. Воздух был прозрачным и свежим. Егор носился по дорожкам, собирая самые красивые листья для гербария, и его звонкий смех, казалось, должен был растопить лёд между родителями. Но лёд не таял.
Сергей шёл рядом, засунув руки в карманы куртки. Он пытался быть весёлым, подбрасывал Егора на руках, изображал рычащего медведя, но всё это выглядело натужно, фальшиво. Марина это чувствовала, и от этой фальши становилось ещё тошнее.
— Пап, а почему бабушка Люда больше не звонит? — вдруг спросил Егор, остановившись и глядя на отца своими честными, ясными глазами.
Сергей запнулся.
— Э-э… Звонит, сынок. Просто… ты не всегда слышишь.
— А когда она в гости придёт? Она обещала мне принести шоколадку «Алёнка».
— Придёт, скоро придёт, — уклончиво ответил Сергей и быстро перевёл тему. — Смотри, какая шишка! Давай кинем её вон в ту ворону?
Марина смотрела на мужа и думала о том, как легко он врёт сыну. И, наверное, так же легко он врёт и себе, убеждая себя, что ничего страшного не происходит. Что это просто очередной семейный конфликт, который как-нибудь сам собой рассосётся.
Но он не рассасывался. Он разрастался, как раковая опухоль. В воскресенье днём, когда они обедали, у Марины зазвонил телефон. Номер был незнакомый.
— Алло?
— Мариночка, здравствуй, это тётя Галя, сестра Людмилы, — раздался в трубке взволнованный голос. — Ты извини, что я так, без предупреждения. Я просто за Серёжу переживаю. Как он там? Люда говорит, ты совсем его извела…
Марина почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Значит, сплетни вышли на новый уровень. Теперь в них была втянута и остальная родня.
— Здравствуйте, тётя Галя. С Сергеем всё в порядке, он сидит рядом и ест суп. А что именно вам наговорила Людмила Степановна?
— Ну… — замялась тётя Галя, поняв, что ляпнула лишнего. — Она переживает… Говорит, вы ссоритесь. Что ты от него деньги прячешь… Мариночка, если это правда, то это нехорошо. Семья — это ведь одно целое. Надо всё вместе решать.
— Тётя Галя, — ледяным голосом произнесла Марина, вставая из-за стола и выходя в коридор. Сергей смотрел на неё широко раскрытыми глазами, перестав жевать. — Передайте, пожалуйста, Людмиле Степановне, что если она ещё раз позволит себе распускать обо мне и моей семье грязные слухи, я перестану считать её матерью своего мужа. И в нашем доме её больше не будет. Всего доброго.
Она нажала «отбой» и прислонилась спиной к стене. Сил не было. Она чувствовала себя так, будто её вываляли в грязи.
Сергей подошёл к ней. В его глазах больше не было сомнения. Был страх.
— Это тётя Галя звонила? Что она хотела?
— Она хотела узнать, как ты тут, бедный, несчастный, мучаешься с женой-мегерой, которая прячет от тебя деньги на тайных счетах. Твоя мама — замечательная женщина, Серёжа. У неё талант. Она может из мухи сделать слона, а из обычной бытовой ситуации — трагедию вселенского масштаба. Поздравляю, теперь вся ваша родня считает меня корыстной стервой. Ты этого добивался?
Он молчал, опустив голову. Ему было стыдно. Марина это видела. Но одной его стыдливости было уже мало. Нужны были действия. Решительные, мужские. А на них он, казалось, был не способен.
Вечером, когда Егор уже спал, Сергей подошёл к шкафу, открыл дверцу и достал из-под стопки белья белый конверт. Он высыпал на стол содержимое. Неровная стопка купюр. Он пересчитал. Семнадцать тысяч.
— Это всё? — спросил он, не глядя на Марину.
— Всё. До копейки.
Он долго смотрел на деньги, потом собрал их обратно в конверт и протянул ей.
— Спрячь. Это на море.
Марина не взяла конверт.
— Я не уверена, что мы куда-то поедем вместе, Серёжа.
Он вздрогнул, как от удара, и наконец поднял на неё глаза. В них стояли слёзы.
— Марин, прости меня. Я дурак. Я знаю, что мама перегибает палку. Но она… она моя мама. Я не знаю, что делать. Она звонит, плачет…
— А я твоя жена. И у нас есть сын. И ты должен выбирать, чьи слёзы для тебя важнее. И чьё спокойствие ты будешь защищать. Её или наше. Потому что сидеть на двух стульях больше не получится. Один из них скоро сломается.
Она оставила его одного на кухне, с деньгами на столе, и ушла в спальню. Закрыв дверь, она села на кровать и впервые за всю эту неделю позволила себе заплакать. Она плакала беззвучно, глотая слёзы, чтобы не разбудить сына. Плакала от обиды, от бессилия, от того, что её уютный, понятный мир рушился на глазах. И она не знала, хватит ли у неё сил, чтобы склеить его обломки. Или, может, и не стоит пытаться? Может, Людмила Степановна была права, и эта «заначка» действительно пригодится на новую жизнь? Без лжи, манипуляций и вечного чувства вины.