— Да куда она денется, — уверенно бросил Герман, лениво откинувшись в кресле и проведя пальцами по волосам. Его глаза, обычно холодные, сейчас сверкнули дерзким огнём.
Я остановилась в проёме террасы, не решаясь сделать шаг вперёд.
День был праздничный — мы отмечали четвёртый день рождения Мирона. Дети носились по двору, визжа от восторга на пенной горке. Я надеялась, что смогу выкрасть минуту, чтобы побыть рядом с мужем. Но, как оказалось, у него были дела поважнее.
— А если Крис всё же узнает про твою рыжую? — усмехнулся Данил, наш старый друг. — Думаешь, она проглотит это молча?
Я видела обоих. Герман — в светлых брюках и льняной рубашке, расслабленный, уверенный, как всегда. Данил — в джинсах, с банкой лимонада в руке, насмешливо прищурился.
— Узнает — и что? — муж пожал плечами. — Не в деревню же ей возвращаться.
Он сказал это так спокойно, будто речь шла о погоде.
— Рыжая — другое дело, — продолжал он, цокнув языком. — Это адреналин, азарт. А Крис — дом, порядок, семья. Такие вещи не смешиваются.
Поднос в моих руках дрогнул. Стекло бокалов задребезжало. Я вцепилась в ручки, чтобы не выронить его.
— Рыжая — это, знаешь, огонь, — хмыкнул Герман. — В постели с ней как в урагане. Крис бы на такое никогда не решилась. Но менять я ничего не собираюсь. Хороший левак, как говорится, только укрепляет брак.
Мир поплыл перед глазами. Я не сразу поняла, что перестала дышать. Пальцы похолодели, спина вспотела, а под ногами будто исчезла земля. Я сделала шаг в сторону, скрываясь за кустом жасмина, и попыталась осознать услышанное.
Что он только что сказал? Про кого? Про нас?
Мысли не хотели складываться в целое. Слова, произнесённые мужем, словно колючки, цеплялись за сознание. И я вдруг поняла: всё, во что я верила, рушится прямо сейчас — под звон детского смеха в разгар праздника.
— И как ты до сих пор не попался? — лениво протянул Данил, поднимаясь с кресла. Доски террасы чуть скрипнули под его шагом.
Я, словно зверёк, юркнула глубже за кусты. Поднос в руках дрожал, фрукты на нём едва не упали. Сердце билось так громко, что я боялась — сейчас его услышат.
— Крис же у меня домашняя, — отозвался Герман. — Она вечно занята домом, ребёнком… Ей не до того, где я и с кем. А та, — он усмехнулся, — она ведь огонь! В любую минуту готова, хоть посреди обеда, хоть в туалете ресторана…
Раздался короткий свист и смех. Потом — звон бокалов.
Я зажмурилась.
Нет.
Этого не может быть. Герман не мог так говорить обо мне. О нас.
Перед глазами всплывали все восемь лет, прожитые вместе. Мы с ним поднимались с нуля — я реставратор, он начинающий архитектор. Работали без сна, без денег, питались чем придётся. Я ночами переписывала студенческие дипломы за бесценок, он по утрам разгружал фуры, чтобы оплатить аренду офиса. Мы строили жизнь по кирпичику, рука об руку.
Я верила, что мы одно целое. Что в этом и есть любовь. А теперь — всё это звучало как издевательство.
— Не боишься, что Крис всё узнает? — спросил Данил, крутя в пальцах бокал.
— Она? — Герман усмехнулся. — Откуда? Она же сидит дома, уже четвёртый год. Клиентов растеряла, работы нет. Я деньги не дам, квартиры у неё нет — куда ей деться?
Слова мужа впились в меня, как осколки стекла. Казалось, я стою перед зеркалом и вижу женщину, о которой он говорит: покладистую, тихую, в фартуке с мукой на щеке. И эта женщина — я.
— Гер, — сказал Данил мягко, но с какой-то странной тревогой. — Есть одно страшное чувство, которое мужчины недооценивают. Когда женщине больно — она способна разрушить всё. Себя, жизнь, всё вокруг. Она перестаёт бояться. А если ей изменили…
Он не договорил. Но мне и не нужно было. Я уже знала, что разрушена.
— Не сгущай краски, — усмехнулся Герман, отмахнувшись. — Подожди, у меня звонок. Да, Настя…
Меня будто ударили током.
«Моя Настя».
Так он называл её.
— Я же говорил, у сына день рождения, — продолжил он, прогуливаясь вдоль террасы, словно разговор был самым обычным. — Понимаю, что скучаешь…
Я стояла по-прежнему за жасмином, и каждая его фраза била больнее предыдущей. Сколько раз он «уезжал на работу», а сам ехал к ней? Сколько вечеров я сидела, глядя на часы, не зная, что ждала вовсе не мужа?
— Потом я повезу семью на море, — его голос звучал ровно. — Нет, Настена, я не смогу остаться… Хотя, может, подумаю, как тебя взять с собой.
Поднос в моих руках дрогнул, бокалы со звоном рухнули на землю. Воздух вырвался из лёгких, губы затряслись.
Я не могла позволить ему увидеть меня в таком состоянии — растоптанную, униженную. Я инстинктивно присела, спрятавшись за кусты. Сердце билось так громко, что, казалось, его услышит весь двор.
— Эй, кто там? — раздался голос Данила.
Я замерла.
По ступенькам уже спускался Герман. Его шаги приближались, и я ощущала их каждой клеточкой кожи. Он остановился возле кустов, склонил голову, прищурился, пытаясь разглядеть, кто там.
Нет. Пожалуйста. Только не сейчас.
В голове метались мысли: если он поймёт, что я слышала… что будет? Что скажет сыну? Как мы будем жить после этого?
— Крис? — позвал он, уже почти вплотную. — Кристин, это ты?
Я не дышала.
Телефон всё ещё был у него в руке, и из динамика доносился высокий девичий голос. Настя что-то говорила, смеялась. На террасу вышел Данил, бросил короткий взгляд на друга и усмехнулся:
— Гер, знаешь поговорку про то, что на воре шапка горит? Так вот, я, похоже, только что это увидел.
— Иди ты… — отмахнулся Герман. Сбросил его руку и раздражённо произнёс в трубку: — Всё, потом созвонимся.
Он ещё раз посмотрел в сторону кустов, а я замерла, боясь даже вдохнуть. Слёзы катились по лицу.
Нет. Это не могло быть правдой. Но, увы, было.
Мы с Германом когда-то всё начинали с нуля. Делили каждую копейку, каждую ошибку, каждое утро просыпались с мыслью, что нужно просто дожить до вечера. Я ведь согласилась на самую скромную свадьбу, какую только можно представить, — не потому, что не мечтала о большом торжестве, а потому что мне было всё равно, где, лишь бы рядом был он.
На мне тогда было простое платье — белое, без блеска, без пышных юбок. Я сама заплела волосы в аккуратную косу, приколола короткую фату. Герман с друзьями бегал по магазинам, выбивая скидку на шампанское, и с восторгом рассказывал, что нашёл старый «Мерседес» — «для фоток, как у киношных героев». Нам действительно больше ничего не нужно было, кроме нас двоих.
А теперь я стояла, слушая, как этот человек — мой муж — говорил чужой женщине слова, которые когда-то предназначались мне.
Он изменился. И изменил.
Я выбралась из-за кустов с другой стороны, отряхнула подол платья, запутавшийся в ветках, и пошла туда, где звучал детский смех.
Там, в пенной зоне, всё было иначе — весело, шумно, беззаботно. Мирон с криком нырял в облако мыльных пузырей, а я стояла в стороне, держа в руках поднос, и не могла произнести ни слова.
Как сказать вслух: мой муж мне изменяет?
Как объяснить сыну, что папа больше не любит маму?
Герман был прав — я действительно давно не работала. Все силы уходили на дом, на ребёнка, на то, чтобы ему было хорошо. Клиентов больше не осталось, профессия забылась, уверенность растаяла. Я сама превратила декрет в затянувшееся безвременье.
Куда мне теперь идти с ребёнком на руках?
Будь я одна — просто собрала бы чемодан, хлопнула дверью и ушла. Но Мирон… его нельзя было втягивать в это. Я боялась, что Герман попытается отнять сына, и потому не могла позволить себе сорваться.
— Крис! — позвал он. — Вот ты где!
Я почувствовала, как по спине прошёл холодок. Герман подошёл сзади, обнял за талию. Я едва удержалась, чтобы не отшатнуться.
— Ты как будто призрака увидела, — усмехнулся он, поворачивая меня к себе. Взгляд его на секунду задержался на моих заплаканных глазах. На лице мелькнуло что-то — догадка, раздражение, злость.
— Ты плачешь?
— Мирон… — выдохнула я, прикрывая рот ладонью. — Он так быстро растёт. Посмотри — уже совсем взрослый.
Я перевела взгляд на сына, чтобы не смотреть на человека, который только что разрушил наш мир.
— И из-за этого слёзы? — Герман рассмеялся. — Да ладно, Крис, это же радость. Наш пацан растёт!
— Да, растёт, — ответила я тихо, отступив на шаг.
Я знала: если сейчас выложу всё, что узнала, он просто уничтожит меня. Финансово, морально — как угодно. Пока я должна была молчать и думать, как выбраться.
И потому, не узнавая собственный голос, я вдруг произнесла:
— Может, заведём ещё одного?
Мне хотелось лишь увидеть его реакцию.
Герман приподнял бровь и, ухмыльнувшись, притянул меня ближе:
— Ты же сама говорила, что рано… — прошептал, касаясь губами моего виска.
И в этот миг во мне вспыхнула тихая, холодная ненависть — такая чистая, что от неё стало легче дышать.
Он уже вынес приговор нашей семье. Изменил мне — и, кажется, даже не испытывал сожаления.
— Четыре года, Гер, — произнесла я ровно, не отводя взгляда. — Может, пора подумать о втором ребёнке?
Муж насторожился. Его рука замерла на спинке стула, мышцы напряглись.
— С чего вдруг? — хмыкнул он, стараясь придать голосу лёгкость.
— Просто кажется, что пора… — я склонила голову набок и едва заметно улыбнулась. — И, может быть, стоит попробовать то, чего я раньше не делала.
Глаза Германа метнулись в сторону, пульс у виска забился чаще.
— Не делала? Что именно?
— Да всякое, — пожала я плечом, чувствуя, как боль изнутри превращается в холодное, ядовитое спокойствие. — Пока будем «думать», времени пройдёт немало… всё успеем попробовать.
Я видела, как он растерялся. Как за долю секунды в нём мелькнули страх, недоверие и смущение. И мне вдруг стало легче. Я мило улыбнулась, хотя зубы стиснула так, что свело челюсть, и направилась к столам, где уже суетилась свекровь.
— Кристиночка, спасибо тебе за внука, — защебетала она, хлопая меня по плечу.
Я кивала и улыбалась, хотя внутри всё рушилось. Краем глаза видела, как Герман, облегчённо выдохнув, ушёл к мужчинам.
— Мам, мам! — Мирон вбежал ко мне, весь мокрый, облепленный пеной, сияющий. Я опустилась на корточки и прижала его к себе. — Пойдём, там шар надутый, я хочу внутрь!
Мы пошли. И я улыбалась — ради него. Только ради него. Весь праздник держала лицо, задувала свечи, смеялась вместе с гостями, хотя внутри уже знала: всё кончено. Когда Герман обнимал нас троих — сына, меня и своё тщательно выстроенное счастье, — я не желала ему смерти. Я просто хотела развода.
Когда гости уехали, а дом опустел, Герман начал собираться.
— Куда-то собрался? — спросила я спокойно, хотя сердце уже знало ответ.
— В офис. Нужно забрать документы по новому проекту. Хочу поработать ночью, пока тишина, — он избегал взгляда, торопливо натягивал футболку, поправлял ремень.
Я смотрела на него и видела только ложь. Настоящую, липкую, бесстыдную.
Он больше не был тем мужчиной, с которым я делила всё. Теперь это был чужой человек, готовый бросить семью ради чужой постели.
— Гер… — протянула я мягко, почти игриво.
Он дёрнулся, будто от неожиданности. Я не помнила, когда в последний раз позволяла себе подобный тон. С тех пор как родился Мирон, я была только матерью — не женщиной.
— А я думала, сегодня мы будем заниматься вторым ребёнком, — произнесла я, глядя прямо в глаза.
Он отвёл взгляд.
— Не сегодня, милая, — пробормотал он хрипло.
В горле запульсировала боль. Руки стали влажными, дыхание сбилось. Я поняла, что больше не смогу жить рядом с ним. Не смогу улыбаться за завтраком, делая вид, что ничего не знаю. Он сам сделал из меня тень. Мать. Домашнюю прислугу, лишённую желания.
Я прищурилась, и голос мой прозвучал тихо, но твёрдо:
— Я знаю, Герман. Я знаю, что ты мне изменяешь...
Продолжение следует. Все части внизу 👇
***
Если вам понравилась история, рекомендую почитать книгу, написанную в похожем стиле и жанре:
"Развод. Без права на прощение", Анна Томченко ❤️
Я читала до утра! Всех Ц.
***
Что почитать еще:
***
Все части:
Часть 2 - продолжение