Я купила эту квартиру за три года до встречи с Олегом, вложив в нее все, что у меня было, и гордилась этим до дрожи в коленках. Это было мое место силы.
Как же я люблю эти моменты, — думала я, отпивая горячий чай. — Тишина, только тиканье часов и гул города где-то далеко внизу. Полное умиротворение.
В замке звякнул ключ, и на пороге появился Олег, мой муж. Мы были женаты всего полтора года. Он вошел, принеся с собой запах морозного воздуха и какую-то едва уловимую напряженность. Я поднялась ему навстречу.
— Привет, родная, — он устало улыбнулся и поцеловал меня в щеку. Его губы были холодными.
— Привет. Устал? Ужин на плите, а к чаю есть пирог.
— Пирог — это здорово, — он прошел в комнату, бросив портфель на диван. — Спасибо. Я сначала в душ, хорошо?
Я кивнула, а сама почувствовала, как что-то сжалось внутри. Обычно он был более разговорчивым, делился новостями с работы, шутил. А сегодня был каким-то отстраненным. Может, просто тяжелый день. У всех бывает. Я старалась не накручивать себя. Мы сели ужинать. Олег ел молча, задумчиво ковыряя вилкой в тарелке.
— Что-то случилось? — не выдержала я.
Он поднял на меня глаза. Взгляд был тяжелым, полным какой-то вселенской скорби.
— Я сегодня маму навещал. Она совсем плоха.
Я напряглась. Отношения со свекровью, Светланой Петровной, у меня были, мягко говоря, прохладными. Она с самого начала дала понять, что я — временное явление в жизни ее сына, и что моя квартира — единственное, что во мне есть ценного.
— Что с ней? Опять давление?
— И давление, и суставы, — вздохнул Олег. — Но главное — одиночество. Она совсем одна в своей двушке на другом конце города. Ходит по этим пустым комнатам, как тень. Ей тяжело, понимаешь? Страшно за нее.
Я молчала, не зная, что ответить. Мне было ее, конечно, по-человечески жаль, но я прекрасно знала, к чему идет этот разговор. Мы уже касались этой темы пару раз, и я четко обозначила свою позицию.
— Ань, — начал он, взяв меня за руку. Его ладонь была влажной и прохладной. — Я много думал. Мы ведь семья. А семья должна держаться вместе, помогать друг другу.
— Олег, не начинай, пожалуйста, — попросила я, мягко высвобождая свою руку.
— Нет, ты выслушай! — его голос стал настойчивее. — Маме нужна забота. Ей нужен уход. Я не могу мотаться к ней каждый день через весь город после работы. Это невыносимо. Я предлагаю, чтобы она переехала к нам.
В комнате повисла тишина, густая и звенящая. Я смотрела на него и не верила своим ушам. Он знал, что эта квартира — мое личное пространство. Он знал, что мы едва уживаемся здесь вдвоем. Она слишком маленькая для троих. А главное, он знал, как я отношусь к его матери и как она относится ко мне.
— Олег, ты же знаешь, что это невозможно, — сказала я тихо, но твердо. — Куда она переедет? В нашу единственную комнату? Мы будем спать на кухне? И дело даже не в этом. Мы не уживёмся. Ты сам это прекрасно понимаешь.
— А что тут понимать? — в его голосе появились металлические нотки. — Моя мама будет жить на улице, потому что моей жене, видите ли, некомфортно? Она пожилой человек! Она меня вырастила, на ноги поставила! А ты…
— Что я? — мой голос тоже начал дрожать. — Я тоже работаю. Я прихожу домой, чтобы отдохнуть. В свой дом. Я не хочу жить в постоянном напряжении, деля кухню и ванную с человеком, который меня откровенно не любит.
И тут он произнес фразу, которая стала началом конца. Он встал, нависая надо мной, и его лицо исказилось от гнева.
— Свой дом? Какой еще «свой дом»? Мы теперь одна семья, а значит, и квартира общая! — возмущался он. — Я твой муж! Моя мать — твоя семья! Ты обязана принять ее!
Квартира общая? — пронеслось у меня в голове. — Та самая квартира, на которую я копила семь лет, отказывая себе во всем? Та, в которой он живет всего полтора года и в которую не вложил ни копейки? У меня перехватило дыхание от такой наглости. Я смотрела на него, и мне казалось, что я вижу перед собой совершенно чужого человека. Того ласкового и заботливого мужчины, за которого я выходила замуж, больше не было. Вместо него был этот — злой, требовательный, с горящими от негодования глазами. В тот вечер мы так и легли спать, не сказав друг другу ни слова. Я отвернулась к стене, чувствуя, как от его спины исходит холод, и всю ночь не могла сомкнуть глаз. Я понимала — это только начало. И я оказалась права.
Следующие недели превратились в тихий ад. Олег больше не поднимал эту тему напрямую, он выбрал другую тактику — тактику пассивной агрессии и эмоционального шантажа. Он постоянно вздыхал, ходил по квартире с видом мученика, демонстративно звонил матери и громко, чтобы я слышала, спрашивал, как она там одна-одинешенька. Каждый наш разговор, о чем бы он ни начинался, неизбежно сводился к его несчастной матери и моей «черствости».
— Сегодня звонила мама, — говорил он за ужином. — Сказала, упала в ванной. Хорошо, что ничего не сломала. А если бы сломала? Кто бы ей помог? Она бы так и лежала там до моего прихода.
Он специально это делает, — понимала я. — Давит на чувство вины.
— Олег, в городе есть социальные службы, есть сиделки, в конце концов, — пыталась возразить я.
— Сиделки? — он усмехался. — Ты предлагаешь мне нанять чужого человека для родной матери? Чтобы ее там обворовали или, еще хуже, обидели? У тебя совсем нет сердца, Аня.
После таких разговоров я чувствовала себя опустошенной. Он умело выставлял меня эгоистичной и бессердечной монстром, а себя — любящим сыном, страдающим от моего безразличия. В какой-то момент я даже начала сомневаться в себе. А может, я и правда не права? Может, надо было согласиться? Потерпеть? Но потом я представляла себе лицо Светланы Петровны, ее едкие комментарии, ее постоянное присутствие в моем личном пространстве, и понимала — нет, не смогу. Я сломаюсь.
Свекровь, словно почувствовав поддержку сына, тоже перешла в наступление. Она начала приходить к нам «в гости» почти каждый день. Без предупреждения. Звонок в дверь раздавался в самый неподходящий момент, когда я только пришла с работы и мечтала о тишине.
— Ой, Анечка, а я мимо проходила, решила заглянуть, чаю попить, — щебетала она с порога, проходя в квартиру так, будто она здесь хозяйка.
Она садилась на кухне и начинала свой допрос: что я готовлю, почему так поздно, почему на полке пыль. Потом она вставала и начинала «помогать»: переставлять чашки в шкафу, по-своему складывать полотенца в ванной, критиковать мои цветы на подоконнике. Это была тихая, планомерная оккупация моей территории. Каждый ее визит оставлял после себя ощущение грязи и раздражения. И еще она начала оставлять свои вещи. Сначала это был «случайно забытый» шарфик. Потом на полке в ванной появилась ее зубная щетка. «Ой, чтобы каждый раз с собой не возить, пусть тут полежит», — невинно хлопала она глазами. Затем в шкафу в прихожей появились ее домашние тапочки и старенький халат.
Я пыталась поговорить с Олегом.
— Олег, твоя мама снова была у нас. Она оставила свой халат. Зачем? Она что, собирается здесь ночевать?
— А что такого? — пожимал он плечами. — Ну, оставила и оставила. Тебе жалко, что ли? Мало ли, вдруг задержится допоздна, останется у нас. Не на полу же ей спать.
Он даже не пытается скрыть, что они делают, — с ужасом думала я. — Они просто медленно, шаг за шагом, выживают меня из моего же дома.
Однажды вечером я вернулась с работы раньше обычного. Олега еще не было. Зайдя в комнату, я замерла. На моем туалетном столике, среди моих кремов и духов, стояла большая фотография Светланы Петровны в молодости. В тяжелой позолоченной рамке. Она смотрела с фото с таким видом, будто это она здесь хозяйка. А рядом, на самом видном месте, лежал ее тонометр. У меня затряслись руки. Я взяла эту фотографию и тонометр, засунула их в пакет и убрала в самый дальний ящик комода. Это было уже слишком.
Вечером, когда пришел Олег, я молчала. Но он сам заметил пропажу.
— А где мамина фотография, которая тут стояла? — спросил он, обводя взглядом столик.
— Я убрала, — ровно ответила я.
— Зачем? — его голос начал закипать.
— Потому что это мой столик. И моя комната. И я не хочу, чтобы здесь стояли чужие фотографии.
— Чужие?! — закричал он. — Моя мать для тебя чужая?!
— Да, чужая! — крикнула я в ответ, уже не в силах сдерживаться. — И я не позволю превращать мой дом в ее филиал!
Мы страшно поругались. Он снова обвинил меня в эгоизме, в неуважении к старшим, в том, что я разрушаю семью. После этого разговора между нами выросла ледяная стена. Мы жили в одной квартире как соседи. Спали, отвернувшись друг от друга. Разговаривали только по делу. Я чувствовала, как любовь, которая еще недавно казалась мне такой сильной, уходит, испаряется, оставляя после себя только горечь и обиду.
Однажды я убиралась в шкафу и наткнулась на старый портфель Олега, которым он давно не пользовался. Из бокового кармана выпала какая-то папка. Я механически подняла ее, собираясь положить на место, но взгляд зацепился за слова, напечатанные на обложке: «Договор купли-продажи». Странно, — подумала я. — Мы ведь ничего не покупали и не продавали. Любопытство пересилило. Я открыла папку. Первое, что я увидела, было имя продавца: «Волкова Светлана Петровна». Моя свекровь. А дальше — адрес ее той самой двухкомнатной квартиры. И дата. Договор был заключен почти два месяца назад.
У меня похолодело внутри. Она продала свою квартиру? Два месяца назад? Но… как? Почему Олег ничего не сказал? И где она тогда живет все это время? Я лихорадочно листала страницы. Сумма сделки была внушительной. Куда делись эти деньги? Мои руки дрожали. Я полезла глубже в папку. И нашла еще один документ. Это был предварительный договор. Договор о намерении купить… новую трехкомнатную квартиру в новостройке. И покупателями там были указаны двое: Волков Олег Игоревич и Волкова Светлана Петровна. Меня в этом списке не было.
Я сидела на полу посреди комнаты, окруженная разбросанными вещами, и смотрела на эти бумаги. Пазл сложился. Жестокий, уродливый, чудовищный в своей простоте пазл. Они продали ее квартиру. Деньги от продажи, очевидно, пошли на первый взнос за новую, просторную квартиру. Но на полную сумму им не хватало. И тогда они придумали гениальный план. Перевезти ее ко мне, довести меня до ручки, чтобы я либо смирилась и жила в аду, либо ушла. А потом, когда я съеду, они бы продали и <b>мою</b> квартиру. И из этих двух сумм они бы без проблем купили себе жилье своей мечты. А я... я бы осталась на улице. С разбитым сердцем и без крыши над головой.
Вся эта игра в «больную одинокую маму», все эти упреки, эти слезы, этот халат в шкафу — все было частью одного большого, хорошо продуманного спектакля. А я была в нем главной жертвой. И мой любящий муж, мой Олег, был режиссером этого представления.
Комната поплыла у меня перед глазами. Меня замутило. Я прислонилась спиной к холодной стенке шкафа, пытаясь отдышаться. Это было не просто предательство. Это было что-то за гранью. Холодное, расчетливое, циничное уничтожение меня как личности.
Я не знала, сколько я так просидела. Может, час, может, два. Я просто смотрела в одну точку, а в голове билась одна мысль: Что делать? Устроить скандал? Закричать? Заплакать? Нет. Этого они от меня и ждут. Увидеть мою боль, мое унижение. Я не доставлю им такого удовольствия. Я встала. Мои ноги были ватными, но я заставила себя идти. Я аккуратно сложила все документы обратно в папку. Положила ее на самое видное место — на середину обеденного стола. И стала ждать.
Хлопнула входная дверь.
— Анечка, мы дома! — раздался бодрый голос свекрови.
Они вошли вместе. Веселые, смеющиеся. Олег нес пакеты с продуктами, Светлана Петровна — большой торт.
— Мы тут решили устроить семейный ужин! Примирение! — радостно объявил Олег, замерев на пороге кухни. Его улыбка медленно сползла с лица, когда он увидел папку на столе. Светлана Петровна тоже замолчала, ее взгляд метнулся от папки ко мне и обратно.
— Что это? — спросила я тихо. Мой голос был спокойным, почти безжизненным. От этого спокойствия им, кажется, стало еще страшнее.
— А… это… — Олег замялся, его лицо стало багровым. — Это рабочие документы. Тебе не нужно это видеть.
— Я уже увидела, — я открыла папку. — Я все увидела. И продажу твоей квартиры, мама. И покупку новой. Без меня.
Светлана Петровна ахнула и прижала руку к сердцу.
— Олежек, она… она рылась в твоих вещах! Какая бессовестная!
— Я рылась в вещах в своей собственной квартире! — мой голос начал звенеть. — Вы что думали, я совсем глупая? Думали, я не пойму, что вы задумали? Выселить меня отсюда и продать мою квартиру, да?!
Олег посмотрел на мать, потом на меня. Маска любящего сына и мужа слетела с него в одно мгновение. На меня смотрел хищник.
— А даже если и так! — прошипел он. — Ты сама виновата! Я просил тебя по-хорошему! Я умолял принять мою мать! А ты уперлась, как… Ты не захотела быть частью семьи! Так что теперь не жалуйся!
— Частью семьи? — я рассмеялась. Смех был истерическим. — Это вы называете семьей? Ложь, интриги и попытка оставить меня ни с чем? Вы не семья. Вы — стая. И вы пришли в мой дом, чтобы разорвать меня на части.
— Не смей так говорить о моей матери! — крикнул он.
— Убирайтесь, — сказала я, указывая на дверь. — Оба. Забирайте свой торт, свой халат, свою фотографию и убирайтесь из моего дома. Немедленно.
— Я никуда не пойду! — взвизгнула Светлана Петровна. — Это и мой дом тоже! Мой сын здесь живет!
— Ваш сын здесь больше не живет, — отрезала я. — Я подаю на развод. А сейчас — вон. Или я вызову полицию.
Они смотрели на меня с ненавистью. Олег сделал шаг ко мне, но я не отступила. Я смотрела ему прямо в глаза, и в моем взгляде была такая холодная ярость, что он остановился. Он понял, что я не шучу. Молча он схватил свой портфель, свою куртку. Взял под руку свою мать, которая что-то бормотала про неблагодарную змею, которую пригрели на груди. Они вышли, громко хлопнув дверью.
Я осталась одна посреди комнаты. Тишина, которая наступила после их ухода, была оглушительной. Я подошла к столу, взяла эту папку и, не раздумывая, разорвала ее на мелкие кусочки. А потом я села на пол и заплакала. Я плакала не от обиды. Я плакала от облегчения. Ад закончился.
Но история на этом не закончилась. Через неделю мне в почтовый ящик пришло странное письмо из юридической конторы. Я вскрыла его с дурным предчувствием. Внутри был официальный запрос на проведение оценки рыночной стоимости моей квартиры. Запрос был инициирован… моим мужем, Олегом Волковым. И датирован он был тремя месяцами ранее. То есть еще до того, как он впервые завел разговор о переезде матери. Оказалось, его план был еще более коварным. Он с самого начала собирался со мной развестись и через суд попытаться отнять у меня долю в квартире, доказывая, что они с матерью якобы вкладывали деньги в «улучшение жилищных условий». Весь этот спектакль с переездом был лишь планом «Б» на случай, если юридический путь окажется слишком сложным. Он с самого начала видел во мне не жену, а лишь владелицу квадратных метров.
Эта последняя деталь окончательно все расставила по своим местам. Она уничтожила последние крупицы сомнений или жалости, которые могли бы у меня остаться. Я наняла хорошего адвоката. Процесс развода был грязным и неприятным, они пытались доказать, что его мама покупала продукты и делала в квартире ремонт, но мои документы на покупку квартиры задолго до брака и показания соседей, которые ни разу не видели у меня ремонтных бригад, были сильнее их лжи. Квартиру я, конечно, отстояла.
Прошло около года. Я сижу в том же кресле, у того же окна. За окном снова опускаются синие сумерки. В квартире тихо, пахнет свежезаваренным травяным чаем и свободой. Я прошла через боль, предательство и унижение. Шрам на сердце останется навсегда. Но, как ни странно, я благодарна этой ситуации. Она открыла мне глаза. Она показала мне, на что способны люди ради выгоды, и научила меня ценить себя и свои границы. Моя квартира больше не просто крепость. Теперь это символ моей силы и моего возрождения. Я смотрю на тикающие часы на стене, и их мерный ход больше не кажется мне убаюкивающим. Теперь он звучит как отсчет нового, честного времени. Моего времени.