Я сидела за большим деревянным столом, склонившись над планшетом, и дорисовывала иллюстрации для детской книги. Это был мой мир, моя крепость. Единственное место в нашей двухкомнатной квартире, где все было подчинено только мне — моим правилам, моему вдохновению, моему беспорядку. За эти три года фриланса я научилась ценить это пространство как ничто другое. Оно кормило нас, давало мне чувство самореализации и независимости. Я любила эту комнату — ее стены, увешанные эскизами, полки с книгами по искусству и стеллаж с бесконечными баночками, кисточками и тюбиками.
Дверь тихо скрипнула. Вошел Сергей, мой муж. Он поставил на стол чашку моего любимого травяного чая, как делал всегда, когда я засиживалась допоздна. Улыбнулся своей обаятельной, немного уставшей после работы улыбкой.
— Опять творишь, пчелка моя? — он ласково провел рукой по моим волосам.
— Последние правки, — ответила я, не отрываясь от экрана. — Завтра сдавать проект.
Он постоял за спиной еще минуту, глядя на ярких, мультяшных зверят, которых я рисовала. Я чувствовала его тепло, его привычный запах парфюма, смешанный с запахом осенней улицы. Все было как всегда. Спокойно, предсказуемо, хорошо. Мы были женаты пять лет, и наша жизнь казалась мне той самой тихой гаванью, о которой пишут в романах.
— Слушай, Ань, — начал он немного погодя, и в его голосе появились непривычные нотки. — У меня новость есть. Важная.
Я отложила стилус и повернулась к нему. Он сел на краешек моего рабочего кресла, взял меня за руки. Его ладони были влажными и холодными.
Странно. Что-то случилось на работе?
— Что такое, Серёж? Ты меня пугаешь.
Он глубоко вздохнул, собираясь с мыслями.
— Катя звонила. Моя сестра. В общем… она в положении.
Я ахнула. Катька, его младшая сестра, ветреная и вечно попадающая в какие-то истории, станет мамой! Я искренне обрадовалась. Несмотря на ее сложный характер, я всегда относилась к ней с симпатией.
— Серёжа, это же чудесно! Какая новость! А кто отец? Она наконец-то остепенилась?
Сергей замялся.
— Да там… сложная история. Парень вроде как есть, но он сейчас далеко, надолго уехал на заработки. Короче, она пока одна. Совсем одна. И жить ей негде. Ты же знаешь, она снимала комнату с подружками, но с ребенком ее оттуда попросят.
Я сочувственно кивнула. Ситуация и правда была непростой.
— Бедняжка. Ну, ничего, что-нибудь придумаем. Может, поможем ей найти недорогую квартирку? Я как раз гонорар скоро получу, сможем помочь с первым взносом…
Он меня перебил. Его голос стал твердым, почти стальным.
— Ань, не надо ничего искать. Я уже все придумал. Она поживет у нас.
Моя улыбка медленно сползла с лица. У нас? В нашей маленькой двушке? Где у нас только спальня и… моя мастерская.
Нет. Только не это. Он ведь не имеет в виду…
— У нас? Серёж, но… куда? У нас же нет свободной комнаты.
Он обвел взглядом мою мастерскую. Его взгляд скользнул по моим эскизам, по полкам, по столу, заваленному работой. И в этом взгляде не было ни капли тепла или ностальгии. Только холодный расчет. Словно он смотрел на склад ненужных вещей.
— Как это нет? А это что? — он кивнул на мою комнату.
Я почувствовала, как внутри все сжалось в ледяной комок.
— Это… это моя мастерская. Мой кабинет. Я здесь работаю, Серёжа. Это наш основной доход сейчас, ты же знаешь.
Он встал, прошелся по комнате. Его шаги гулко отдавались в наступившей тишине. Дождь за окном, казалось, стал стучать громче, тревожнее.
— Ну и что? Поработаешь на кухне. Или в спальне. Ничего страшного. А Кате нужен покой, свежий воздух. Ей нужна отдельная комната. Она носит моего племянника. Или племянницу. Это семья, Аня. Семье надо помогать.
Он произнес это так просто, так обыденно, будто просил передвинуть стул. Будто не понимал, что предлагает мне отказаться от своего мира, от своего личного пространства, от дела, которое я выстраивала годами.
— На кухне? — переспросила я шепотом. — Серёжа, у меня тут оборудование, материалы. У меня созвоны с заказчиками. Как я буду работать на кухне, где ты завтракаешь, а потом будет плакать ребенок?
Он раздраженно махнул рукой.
— Ой, давай без драмы. Это же не навсегда. На пару лет, пока Катя на ноги не встанет. Все, вопрос решен. Моя сестра в положении. Освобождай для нее комнату. Даю тебе две недели.
Он сказал это и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. А я осталась сидеть посреди своего мира, который только что приговорили к сносу. Чашка с чаем остывала на столе. Внезапно мне стало очень холодно, и уютный шум дождя больше не успокаивал, а нагонял дикую, бесприютную тоску. Я смотрела на своих нарисованных зверят, и мне казалось, что они смотрят на меня с сочувствием. В тот вечер я впервые за долгое время почувствовала себя в собственном доме чужой.
Следующие дни превратились в тихий кошмар. Сергей делал вид, что ничего особенного не произошло. Он был так же вежлив, по утрам целовал меня в щеку, спрашивал, как дела. Но тема комнаты висела между нами плотным, удушливым туманом. Каждый раз, когда я пыталась вернуться к этому разговору, он отмахивался.
— Аня, мы все решили. Не начинай сначала. Это для блага семьи.
— Но моя работа — это тоже для блага семьи! — в отчаянии восклицала я. — Это деньги, которыми мы оплачиваем эту квартиру и твою машину!
— Ты найдешь выход, — отрезал он. — Ты у меня умная. А Кате выбирать не приходится.
Меня убивала эта его непробиваемая логика. Он выстроил стену из слов «семья», «долг», «сестра», и пробиться сквозь нее было невозможно. Я чувствовала себя эгоисткой. Ужасной, черствой женщиной, которая отказывает в помощи беременной родственнице. Именно такой он меня и выставлял.
Может, я и правда не права? Может, нужно просто смириться, потерпеть? Это же его сестра, его кровь. Но почему мне так тошно от этой мысли? Почему кажется, что меня предают?
Я пыталась представить свою жизнь без этой комнаты. Вот я сижу с ноутбуком на коленях в спальне, пытаясь сосредоточиться, а за стенкой кричит младенец. Вот я раскладываю краски на кухонном столе, а Сергей приходит ужинать и недовольно морщится. От этих мыслей у меня опускались руки. Пропадало всякое желание работать. Вдохновение испарилось, осталась только глухая тревога.
Через несколько дней Сергей привел Катю. «Показать будущие апартаменты», как он выразился с фальшивой бодростью. Катя вошла, потупив взгляд. Ее живот был уже заметен под свободной кофтой. Она выглядела измученной и несчастной. Мне стало ее жаль.
— Проходи, Катюш, не стесняйся, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал дружелюбно. — Вот, смотри. Комната светлая.
Она медленно обвела комнату взглядом. Но смотрела не на стены или окно. Ее глаза задержались на моих работах, на моих полках. Во взгляде читалось что-то странное. Не любопытство. Не восхищение. А какая-то холодная оценка. Будто она прикидывала, как быстро все это можно будет отсюда выкинуть.
— Спасибо, Аня, — тихо сказала она, не глядя на меня. — Ты… ты очень добра.
Ее слова прозвучали так фальшиво, что у меня по спине пробежал холодок.
Сергей же сиял. Он обнял сестру за плечи и начал щебетать:
— Вот сюда поставим кроватку, у окна. А здесь будет пеленальный столик. Комод купим новый. Твои вещи, Ань, можно будет пока в кладовку на балконе сложить.
Он говорил о моих вещах — моих инструментах, моих книгах, моих эскизах, результате бессонных ночей — так, будто это был какой-то ненужный хлам. Я стояла и молча глотала слезы. Кате, кажется, было неловко. Она то и дело бросала на меня быстрые, виноватые взгляды.
Или мне это только кажется? Может, она просто смущена?
После их ухода я долго сидела в тишине. Запах Катиных духов смешался с запахом моей мастерской, и этот диссонанс был почти физически невыносим. Я начала замечать и другие странности. Сергей стал больше времени проводить с телефоном, часто выходил поговорить на балкон, даже в мороз. На мой вопрос «Кто звонил?» отвечал небрежно: «По работе» или «Мама». Но я видела, как он поспешно сбрасывал вызов, когда я входила в комнату.
Однажды вечером я зашла на кухню и услышала обрывок его разговора. Он говорил шепотом, но очень эмоционально.
— …не переживай, я все решу. Я же обещал. Главное, чтобы ты и малыш были в порядке. Да, да, скоро. Осталось немного потерпеть.
У меня сердце ухнуло в пятки. Конечно, он говорил с Катей. Успокаивал ее. Заботился. Но почему так тайно? Почему с таким надрывом в голосе, будто речь шла не о переезде, а о спасении мира? Что-то здесь было не так. Какая-то деталь не сходилась в общую картину.
Он говорит с ней так, как… как говорят с любимой женщиной. Нет, бред какой-то. Это же его сестра. Я накручиваю себя от обиды.
Но червячок сомнения уже поселился в моей душе и начал свою разрушительную работу. Я стала внимательнее присматриваться к мужу. Заметила, что он сменил пароль на телефоне, который я раньше знала. Стал чаще задерживаться «на совещаниях». Возвращался домой с отсутствующим взглядом, механически ужинал и утыкался в телевизор или телефон. Наша былая близость, наши вечерние разговоры, наши шутки — все это исчезло, смытое волной его одержимости благополучием сестры.
Постепенно я начала паковать вещи. С болью в сердце снимала со стен эскизы, складывала в коробки книги, заворачивала в пленку баночки с красками. Моя комната пустела на глазах, и вместе с ней пустела моя душа. Сергей ходил мимо, одобрительно кивал и говорил: «Вот, молодец. Видишь, не так уж это и страшно». А мне хотелось кричать.
За неделю до назначенного им срока переезда Катя снова пришла к нам, на этот раз одна. Сергей был на работе. Она принесла пирог.
— Это тебе, — сказала она, протягивая мне коробку. — В знак благодарности.
Мы сели пить чай на кухне. Той самой кухне, которая скоро должна была стать моим «кабинетом». Разговор не клеился. Я чувствовала себя опустошенной, а она — напряженной. И вдруг она, глядя в свою чашку, сказала:
— Аня, прости меня. Я знаю, тебе тяжело из-за этой комнаты. Но поверь, так будет лучше. Для всех.
— Лучше? — горько усмехнулась я. — Не уверена, что для меня тоже.
Она подняла на меня глаза. В них стояли слезы.
— Ты скоро все поймешь. Сергей… он очень хороший человек. Он просто хочет, чтобы все были счастливы.
Ее слова резанули меня по живому. Он хочет, чтобы все были счастливы. Все, кроме меня. Но в ее взгляде было что-то еще. Какая-то мольба. Словно она хотела сказать больше, но не могла. Этот разговор оставил еще больше вопросов. Почему она просит прощения так, будто виновата передо мной в чем-то большем, чем просто переезд?
Последней каплей стал один вечер, за три дня до «часа икс». Сергей пришел с работы поздно, очень уставший. Он быстро принял душ и лег спать. Я же не могла уснуть, ворочалась, мысли роились в голове. Я встала, чтобы выпить воды, и прошла мимо его куртки, брошенной на кресле в коридоре. Из кармана торчал краешек какого-то чека. Обычно я никогда не лезу в его вещи, но тут что-то меня дернуло. Рука сама потянулась.
Я вытащила чек. Это был чек из ювелирного магазина. Покупка была совершена сегодня днем. Золотая подвеска в виде маленькой детской ножки. Дорогая.
Подвеска? Для кого? Для Кати? В честь будущей беременности?
Сердце заколотилось. Это был слишком дорогой, слишком интимный подарок для сестры. Даже для очень любимой. Я тихонько пробралась в спальню. Он спал, отвернувшись к стене. Его телефон лежал на тумбочке. Я знала, что там новый пароль. Но рядом лежал его старый планшет, которым он почти не пользовался. Он был подключен к нашему общему семейному облаку. Иногда я скидывала туда свои работы, чтобы показать ему.
Пальцы дрожали. Я взяла планшет и вышла в свою пустеющую мастерскую. Села на пол среди коробок. Мне было страшно. Я не знала, что я ищу, но чувствовала, что ответ где-то рядом. Я открыла галерею. Последние синхронизированные фотографии были моими эскизами. Я пролистала дальше. И тут…
Мое дыхание остановилось.
Передо мной был фотоальбом с названием «Наше лето». Он был синхронизирован с телефона Кати. И на этих фотографиях были она и Сергей. Только это были не фотографии брата и сестры. На одной они целовались на фоне заката у моря. На другой — он нежно обнимал ее, положив руку на ее еще плоский живот. На третьей — они смеялись, сидя в каком-то уютном кафе. Даты на фотографиях совпадали с его «командировкой» четыре месяца назад. Той самой, из которой он привез мне дежурный магнитик, а ей, как выяснилось, — новую жизнь.
Я листала дальше, и мир вокруг меня рушился, рассыпался на миллионы острых осколков. Вот фотография положительного теста на беременность в ее руке. А вот — скриншот их переписки.
Катя: «Серёжа, я боюсь. Что мы будем делать? Как ты скажешь Ане?»
Сергей: «Тише, родная. Не волнуйся. Я все улажу. Я придумаю, как сделать так, чтобы мы были вместе. Ты и наш малыш будете жить со мной. Обещаю».
И тут же я увидела фото той самой подвески из чека. Она была на шее у Кати. Та счастливо улыбалась в камеру, прижимаясь к моему мужу.
Комната поплыла у меня перед глазами. Воздуха не хватало. Значит, вот оно что. Вот почему ему так нужна была эта комната. Он не сестру с племянником к нам перевозил. Он перевозил свою новую семью. В мой дом. В мою жизнь. А меня… меня он собирался просто уплотнить. Задвинуть на кухню, как старый кофейник. Вся эта история с «парнем на заработках», все его заботливые разговоры по телефону, все эти взгляды Кати — все сложилось в одну чудовищную, уродливую картину. Они все это время играли спектакль, а я была единственным зрителем, который не знал сценария.
Не помню, как я дожила до утра. Кажется, я так и просидела на полу среди коробок, обхватив себя руками и тупо глядя в одну точку. Когда Сергей проснулся и вышел из спальни, бодрый и выспавшийся, я все еще была там.
— Ты чего тут? Не спишь? — спросил он беззаботно. — Давай, заканчивай с коробками, сегодня вечером надо уже все вывезти.
Я медленно подняла на него глаза. Мое лицо, наверное, было страшным.
— Я никуда ничего не повезу, — сказала я тихо, но так, что каждое слово звенело в утренней тишине.
Он нахмурился.
— В смысле? Аня, мы же договорились.
Я молча взяла планшет и развернула экран к нему. На экране была та самая фотография: он и Катя, целующиеся на пляже.
Я видела, как кровь отхлынула от его лица. Бодрая улыбка сползла, сменившись маской паники. Он на секунду потерял дар речи, потом попытался что-то выдавить.
— Аня… это… это не то, что ты думаешь. Это старые фото, просто…
— Просто ты врал мне все это время? — мой голос начал дрожать. — Просто ты собирался поселить свою любовницу и своего ребенка в моем доме, сделав вид, что это моя святая обязанность — потесниться и уступить им место?
В этот самый момент в дверь позвонили. Сергей вздрогнул.
— Это Катя, — прошептал он, и в его глазах появился страх. — Она пришла помочь с вещами.
— Отлично, — ледяным тоном произнесла я. — Пусть заходит. Будет семейное собрание.
Он пошел открывать дверь, а я осталась стоять посреди комнаты, чувствуя, как внутри меня вместо боли и отчаяния поднимается холодная, звенящая ярость.
Катя вошла, улыбаясь. Увидев лицо Сергея и меня, стоящую с планшетом в руках, она осеклась. Ее улыбка увяла.
— Что… что случилось?
Я не стала ничего говорить. Я просто показала ей экран. Она ахнула и закрыла рот рукой. И в следующую секунду вся ее маска несчастной, покинутой девушки слетела. Она посмотрела на Сергея с упреком.
— Я же говорила тебе, что нужно было ей все рассказать по-человечески! Я говорила, что так нельзя!
И это «нельзя» окончательно выбило почву у меня из-под ног. Их волновало не то, ЧТО они сделали, а то, КАК это вскрылось.
Последовала отвратительная сцена. Сергей пытался лепетать какие-то оправдания, что у нас с ним «все давно остыло», что «так получилось», что он не хотел меня ранить. Катя плакала и твердила, что любит его и что я должна их понять. Понять. Я должна была понять людей, которые хладнокровно планировали разрушить мою жизнь и поселиться на ее обломках.
— Убирайтесь, — сказала я, с удивлением слыша свой собственный спокойный голос. — Оба. Вон из моей квартиры.
— Но это и моя квартира! — взвился Сергей. — Мы ее вместе покупали!
— Эту квартиру мы купили на деньги от продажи моей бабушкиной дачи и на мои гонорары за последние два года, — отчеканила я. — Твоих денег здесь ровно тридцать процентов. Можешь подавать в суд на раздел. А пока — убирайтесь. У вас есть тридцать минут, чтобы собрать свои вещи.
И тут Катя, сквозь слезы, выпалила то, что стало последним гвоздем в крышку гроба наших отношений.
— Но… но куда мы пойдем? Твои родители сказали, что все уже решено, что мы останемся здесь! Они же сами помогали придумывать эту историю с работой!
Я замерла. Родители. Его мама, которая звонила мне, сюсюкала, спрашивала, как мои дела, и говорила: «Анечка, ну войди в положение, Катеньке так нужна помощь». Его отец, который при встрече пожимал мне руку и говорил: «Ты у нас молодец, не бросаешь своих». Они все знали. Вся его семья участвовала в этом отвратительном спектакле. Они все вместе решили, что я — просто временное неудобство, которое нужно подвинуть, чтобы освободить место для «настоящей» семьи с наследником.
Эта мысль лишила меня последних остатков чувств. Осталась только пустота. Я молча смотрела, как они суетливо собирают какие-то вещи в сумки, переругиваясь шепотом. Сергей бросал на меня полные ненависти взгляды. Катя плакала. Мне не было их жаль.
Когда они ушли, я закрыла за ними дверь на все замки и медленно сползла по ней на пол. Тишина в квартире была оглушительной. Я сидела в коридоре, потом встала и пошла в свою мастерскую. В комнату, ставшую полем битвы за мою жизнь. Коробки с моими вещами стояли как надгробия. Но комната была моей. Я отвоевала ее. Цена была слишком высока, но я отвоевала.
На следующий день я не стала разбирать свои коробки. Вместо этого я заказала большие картонные короба и начала методично упаковывать вещи Сергея. Всю его одежду, его книги, его дурацкие сувениры, наши общие фотографии, которые теперь казались кадрами из лживого фильма. Я работала молча, как автомат. Без слез, без истерик. Внутри была выжженная пустыня.
Когда все было готово, я позвонила его матери.
— Здравствуйте, Ирина Петровна, — сказала я ровным голосом. — Вещи вашего сына собраны. Можете приехать и забрать их в любое удобное для вас время. Ключи оставьте консьержке.
В трубке на несколько секунд повисла тишина. Потом она начала что-то лепетать про «ошибки молодости», про то, что «надо уметь прощать».
— Я не буду это обсуждать, — прервала я ее. — Просто заберите вещи. И больше не звоните мне. Никогда.
Я сменила замки в тот же день. Когда вернулась домой от мастера, квартира показалась огромной и пустой. Но это была моя пустота. Моя тишина. Вечером я вошла в свою мастерскую. Солнце садилось, и его последние лучи падали на заставленный коробками пол. Я подошла к столу, смахнула с него пыль. Достала из одной из коробок свой планшет, кисти, краски. Разложила все на свои места.
Впервые за много недель я почувствовала не тревогу, а какое-то странное, горькое умиротворение. Да, меня предали самые близкие люди. Мой мир был разрушен. Но эта комната, этот маленький островок моего творчества, осталась со мной. Они хотели забрать ее, чтобы построить здесь свое счастье на моей боли. Но у них не вышло.
Я села за стол, взяла в руки карандаш и чистый лист бумаги. Руки еще немного дрожали. Что теперь? — пронеслось в голове. Я не знала. Но я знала одно: я не сломалась. Я потеряла мужа и семью, которой, как оказалось, никогда и не было. Но я не потеряла себя. Я сделала первый штрих на бумаге. Это была просто линия. Но для меня она означала начало. Начало новой жизни, которую я нарисую сама.