Эта история началась, как начинаются все самые светлые мечты, — с запаха солнцезащитного крема и тихого шелеста новеньких купальников, купленных специально для нашей первой за три года поездки на море. Три года мы с мужем Андреем откладывали каждую копейку, отказывали себе в мелочах, чтобы подарить детям — восьмилетнему Егорке и пятилетней Машеньке — настоящее чудо. Огромное, синее, соленое чудо с белыми барашками волн. Они только о нем и говорили. Машенька каждый вечер рисовала на запотевшем стекле в ванной кривые пальмы, а Егор уже упаковал в свой маленький рюкзачок самую ценную гоночную машинку, чтобы та «тоже посмотрела на море». Вся наша квартира, казалось, была пропитана этим предвкушением счастья. Чемоданы стояли в коридоре, почти готовые, и я, проходя мимо, каждый раз невольно улыбалась. Мы вылетали послезавтра, в шесть утра. Все было идеально. Почти.
Вечером, за два дня до отъезда, раздался звонок. На экране высветилось «Тамара Игоревна». Моя свекровь. Сердце неприятно сжалось. Я любила Андрея больше жизни, но его мать была… особенной женщиной. Ее любовь всегда граничила с тотальным контролем, а забота — с едкой критикой, приправленной сладкой улыбкой.
— Алло, — я постаралась, чтобы голос звучал как можно бодрее.
— Леночка, деточка, это я! — защебетала она в трубку. — Как вы там, собираетесь? Я вот пирогов напекла, с капустой и с яблоками, ваши любимые. Давайте я завтра к вам заскочу, провожу внучат, помогу с последними сборами. А то вы молодые, вдруг что забудете.
Забыть? — пронеслось у меня в голове. — Я этот список вещей составляла два месяца. Я помню наизусть, где лежит каждая пара носков и тюбик с пастой.
— Ой, Тамара Игоревна, не стоит, мы уже почти всё собрали, не хотим вас утруждать, — мягко попыталась отказаться я.
— Ну что ты, какое утруждение! — её голос мгновенно похолодел. — Я же для вас стараюсь, для внуков. Неужели я не могу с ними попрощаться перед такой дальней дорогой? Андрей знает, что ты мне отказываешь?
Эта последняя фраза была её коронным приемом. Манипуляция чистой воды. Я вздохнула, чувствуя себя загнанной в угол. Андрей сидел рядом на диване и, услышав обрывки разговора, уже умоляюще смотрел на меня. «Ну мам, — прочитала я по его губам, — она же помочь хочет». Он до сих пор верил в её бескорыстную доброту.
— Хорошо, — сдалась я. — Приезжайте, конечно. Будем вас ждать к обеду.
— Вот и умница, деточка, — снова потеплел её голос. — Ждите!
Я положила трубку и посмотрела на мужа. Он виновато улыбнулся.
— Лен, ну не злись. Она и правда соскучилась. Побудет пару часов и уедет.
— Пару часов, Андрей… Ты же знаешь её «пару часов». Она проверит, достаточно ли теплые вещи мы взяли для +30, расскажет, что морской воздух вреден для Машенькиной аллергии, которой у неё нет, и пересчитает все наши деньги, «чтобы убедиться, что нам хватит».
Он обнял меня за плечи.
— Мы улетаем через день. Ничто уже не сможет испортить нам настроение. Правда ведь?
Я уткнулась ему в плечо, вдыхая его родной запах, и заставила себя поверить. Да, ничто. Скоро мы будем далеко-далеко, и никакие пироги с капустой и непрошеные советы нас не достанут. Я тогда и представить не могла, насколько сильно ошибалась. Это был не просто визит. Это была прелюдия к катастрофе, срежиссированной с холодной, расчётливой жестокостью, на которую, как я думала, способна только героиня злой сказки, но никак не бабушка твоих детей.
На следующий день, ровно в полдень, раздался звонок в дверь. Тамара Игоревна стояла на пороге, вся такая лучезарная, с двумя большими пакетами, источающими аромат свежей выпечки. Дети тут же бросились к ней, и она, опустившись на колени, принялась их обнимать, целовать, охать и ахать, какие они худенькие и бледненькие.
— Ничего, ничего, сейчас бабушка вас пирожками накормит! Настоящими, домашними, а не этой вашей едой из коробок!
Она прошла на кухню, как хозяйка, и начала распаковывать свои гостинцы. Андрей сиял. Он искренне радовался её приходу. Я же чувствовала, как внутри меня нарастает глухое, иррациональное беспокойство. Каждое её движение, каждое слово казалось мне частью какого-то спектакля. Она была слишком милой. Слишком заботливой.
— Леночка, а где у вас папка с документами? — вдруг спросила она, когда мы пили чай. — Ну, с билетами, паспортами. Вы её в ручную кладь положите? Смотрите не сдайте в багаж случайно, а то были случаи…
Вопрос прозвучал так естественно, что я даже не сразу насторожилась.
— Да, конечно, в ручную кладь. Папка на комоде в коридоре лежит, синяя такая. Я её завтра утром в сумку переложу, чтобы точно не забыть.
— На комоде? — переспросила она, и в её глазах мелькнуло что-то странное, какая-то быстрая, оценивающая искра. — Ох, не самое надёжное место, деточка. Дети бегают, могут смахнуть. Убрала бы ты её куда подальше. Ну да ладно, вам виднее.
Она перевела тему, начала расспрашивать детей про море, но этот короткий диалог засел у меня в голове. Зачем ей знать, где лежат наши документы?
Оставшийся день она провела в бурной деятельности. Она настояла на том, чтобы перегладить все детские футболки, которые я уже аккуратно сложила. Пока она гладила в гостиной, я слышала, как она расхаживает по квартире. То на кухню за водой, то в ванную руки помыть, то в коридор — якобы что-то упало. Я была на кухне, готовила ужин, и меня не покидало ощущение, что за мной наблюдают. Каждый раз, когда я оборачивалась, она улыбалась мне своей приторно-сладкой улыбкой.
— Я смотрю, у вас тут беспорядок небольшой, — заметила она, входя в нашу спальню, где на кровати лежали последние вещи для упаковки. — Давай я помогу, а то ты одна не справишься.
Она начала рыться в моей сумке, которую я собиралась брать в самолет.
— Так, косметичка, влажные салфетки, книжка… А где аптечка? Ты же не забыла аптечку? У Егорки же коленки вечно сбиты!
Её руки порхали среди моих вещей так быстро и ловко, что я не успевала следить. Она заглядывала в каждый кармашек, каждый отдел.
Она что-то ищет, — мелькнула паническая мысль. Но я тут же себя одернула. Что за бред? Что она может искать в моей сумке? Я просто устала и нервничаю перед дорогой.
Вечером, когда Андрей отвозил её домой, я испытала огромное облегчение. Квартира снова стала нашей. Я прошла по комнатам, и мне показалось, что сам воздух стал чище. Я мельком глянула на комод в коридоре. Синяя папка с документами была на месте. Я даже приоткрыла её — четыре тёмно-бордовых книжечки лежали аккуратной стопкой. Всё в порядке. Я выдохнула. Я параноик. Самый настоящий.
Мы легли спать пораньше, ведь вставать нужно было в три ночи. Я долго не могла уснуть, прокручивая в голове события дня. Её странные вопросы, её суетливые движения, её ледяной взгляд, когда я говорила, что мы справимся без неё. А потом — её финальная фраза на пороге, когда она уже уходила. Она обняла детей, а потом посмотрела на меня и Андрея и сказала с той же странной улыбкой:
— Ну, хорошего вам отдыха. Надеюсь, всё пройдёт гладко.
В этих словах не было тепла. В них была угроза. Или мне опять показалось? Я закрыла глаза, пытаясь отогнать дурные мысли. Впереди море, солнце и песок. Всё будет хорошо.
Будильник прозвенел в три ночи, как выстрел в тишине. Мы подскочили, начали собираться в полумраке, стараясь не разбудить детей до последнего. Андрей пошёл ставить чайник, я — в ванную. В доме царила сонная, но радостная суета. Через сорок минут должны были подать такси.
— Лен, ты документы взяла? — крикнул Андрей из кухни.
— Сейчас возьму! — ответила я и пошла в коридор.
Протянула руку к комоду. Сердце ухнуло куда-то в пятки. Папка была на месте. Но она была… пустая. Я открыла её дрожащими руками. Внутри, вместо четырёх паспортов, лежал сложенный вдвое рекламный буклет из почтового ящика.
Холодный пот прошиб меня мгновенно.
— Нет… — прошептала я. — Нет, нет, нет…
— Что случилось? — Андрей появился в коридоре, уже одетый. Увидев мое лицо, он сразу всё понял.
— Где паспорта? — его голос был тихим, но напряженным.
— Их нет. В папке их нет.
Начался хаос. Мы перевернули весь комод. Мы вытряхнули все сумки. Мы заглянули под диван, в шкафы, даже в холодильник — мозг в панике отказывался работать логично. Дети проснулись от шума и, ничего не понимая, смотрели на нас испуганными глазами. Машенька начала хныкать.
— Может, ты их переложила вчера и забыла? — с надеждой спросил Андрей, заглядывая в ящик с бельем.
— Я ничего не трогала! — мой голос срывался на визг. — Я видела их вчера вечером, после её ухода! Они были здесь!
— После чьего ухода? — он замер.
— После ухода твоей мамы.
Он посмотрел на меня так, будто я сказала самую ужасную вещь на свете.
— Лена, не начинай. При чём здесь мама? Это абсурд. Мы просто их куда-то засунули. Давай думать.
Но я уже не могла думать. Я могла только чувствовать. Чувствовать ледяное, липкое осознание того, что произошло. В голове всплывали обрывки вчерашнего дня: её вопрос про папку, её руки, роющиеся в моей сумке, её фальшивая улыбка и зловещее «надеюсь, всё пройдёт гладко».
Я бросилась к своей сумке, которую она вчера «проверяла». Вытряхнула всё содержимое на пол. И среди ключей, помады и салфеток на ковер упало то, чего там быть не должно. Маленький, почти незаметный брелок в виде божьей коровки. Этот брелок я видела вчера на её связке ключей, когда она клала их на тумбочку. Видимо, оторвался, когда она рылась в моей сумке.
Я молча подняла его и протянула Андрею.
— Это её, — сказала я глухо. — Она была в моей сумке. Она что-то искала.
Он смотрел на брелок, потом на меня. В его глазах боролись любовь ко мне и сыновний долг.
— Это ничего не доказывает… Может, он просто упал…
— Андрей, такси приедет через десять минут! Дети плачут! Нашего отпуска, о котором мы мечтали три года, больше нет! И я знаю, кто это сделал!
И тут меня осенило. Неделю назад мы установили в гостиной, в углу на книжной полке, маленькую веб-камеру. Чисто для баловства — хотели посмотреть, что делает наш кот, когда нас нет дома. Мы её включили, чтобы проверить, и забыли выключить. Она была направлена как раз на коридор и тот самый комод.
— Камера, — выдохнула я. — Андрей, камера.
Он застыл, а потом бросился к ноутбуку. Его руки тряслись так сильно, что он не сразу смог ввести пароль. Я стояла за его спиной, обняв себя за плечи, и молилась. Молилась, чтобы я ошиблась. Чтобы я оказалась сумасшедшей параноичкой, и паспорта нашлись бы сейчас под диваном. Потому что если я была права, то это означало конец. Конец всему.
Ноутбук медленно загружал видеозапись вчерашнего дня. Мы молчали. Даже дети притихли, чувствуя, что происходит что-то страшное. Андрей прокручивал запись. Вот мы пьём чай. Вот она уходит гладить бельё. Вот она несколько раз проходит по коридору, каждый раз бросая быстрый взгляд на комод. Моё сердце колотилось где-то в горле.
И вот он, момент.
На записи было видно, как я ухожу на кухню. Тамара Игоревна, убедившись, что её никто не видит, подходит к комоду. Не торопясь, с ледяным спокойствием, она берёт синюю папку. Открывает её, вынимает наши четыре паспорта. Потом на секунду поднимает глаза и смотрит прямо в объектив камеры. Я вскрикнула. На её лице была улыбка. Торжествующая, злая улыбка победителя. Она быстро прячет паспорта в свою большую сумку, ту самую, в которой принесла пироги. Затем берёт с газетной стопки рекламный буклет, складывает его и кладёт в опустевшую папку. Ставит папку на место. И как ни в чём не бывало уходит в комнату.
Всё это заняло не больше пятнадцати секунд.
Андрей смотрел на экран не отрываясь. Его лицо стало белым как полотно. Он медленно закрыл ноутбук. В комнате повисла оглушительная тишина, которую нарушал только тихий плач Машеньки.
— Я… — начал он и закашлялся. — Я убью её.
Он вскочил, схватил ключи от машины.
— Андрей, подожди! Куда ты?
— Я еду к ней. Прямо сейчас.
— Я с тобой.
Мы оставили растерянных детей с моей мамой, которую я вызвала по телефону, сбивчиво объяснив, что у нас ЧП. Всю дорогу до её дома мы не проронили ни слова. Я смотрела на профиль мужа — на его сжатые челюсти, на побелевшие костяшки пальцев, вцепившихся в руль. Я видела не просто гнев. Я видела, как внутри него рушится целый мир, построенный на вере в самого близкого человека.
Дверь нам открыла она сама. В домашнем халате, с участливым выражением лица.
— Деточки? Что случилось? Вы же должны быть в аэропорту! Рейс отменили?
Её игра была безупречна.
Андрей молча шагнул в квартиру, я за ним. Он не разуваясь прошел в комнату.
— Мама, — его голос был страшно спокойным. — Где наши паспорта?
Тамара Игоревна всплеснула руками. На её глазах мгновенно навернулись слёзы.
— Сынок, о чём ты? Какие паспорта? Вы что, их потеряли? Боже мой, какое горе! Я же говорила Леночке убрать их понадежнее!
— Хватит, — отрезал Андрей. — Я всё знаю. Я видел.
Я достала телефон и включила тот самый фрагмент видео. Её улыбка, смотрящая прямо в камеру, заполнила маленький экран. Лицо свекрови менялось на глазах. Маска заботливой матери слетела, и под ней оказался уродливый, искажённый злобой оскал.
— Да! — выкрикнула она, и её голос сорвался на визг. — Да, это я их взяла! А вы что думали? Уедете на своё море, будете там нежиться, а я тут одна сиди? Вы про меня вообще думаете? Андрей, ты мой единственный сын! Ты должен быть со своей матерью, а не таскаться по заграницам с ней! — она ткнула в меня пальцем. — Она тебя у меня отняла!
Андрей молча смотрел на неё, и я видела, как в его глазах гаснет последняя искра сыновней любви. Он больше не злился. Он был опустошен.
— Где они? — повторил он безжизненным голосом.
Она злорадно усмехнулась.
— Не отдам. Чтобы вы никуда не уехали. Чтобы ты остался здесь. Со мной.
Но в этот момент, в пылу своей ярости, она совершила ошибку. Она выпалила фразу, которая изменила всё, и которая, как я поняла позже, была истинной причиной её безумного поступка.
— Твой отец тоже так уехал! Собрался «в командировку» и просто не вернулся! Бросил меня одну! И я не позволю тебе повторить его предательство! Я не позволю ей увести тебя у меня!
Андрей замер. Я знала официальную версию: его отец погиб в автокатастрофе, когда Андрею было десять лет. Так ему всегда говорила мать.
— Что? — переспросил он шёпотом. — Какой командировке? Папа… он же погиб.
Она осеклась, поняв, что сказала лишнее. Но было уже поздно. Злость и обида прорвали плотину многолетней лжи.
— Погиб он, как же! — выплюнула она. — Сбежал! К другой бабе сбежал, в другой город! А мне пришлось всем врать, что он умер, чтобы позора избежать! Чтобы тебя не дразнили, что ты брошенный! Я всю жизнь на тебя положила, а ты?!
Мы нашли паспорта сами. Она спрятала их в шкафу, в стопке постельного белья, под накрахмаленной простынёй. Мы забрали их и ушли, оставив её рыдать посреди комнаты — не от раскаяния, а от злости и бессилия. В машине Андрей молчал. Он просто смотрел в одну точку, и по его щекам текли слёзы. В тот день он потерял не просто отпуск. Он потерял мать и обрёл правду об отце, которая оказалась страшнее лжи. Наш самолёт улетел без нас.
Отпуск, конечно же, сгорел. Деньги, отложенные с таким трудом, пропали. Но это было уже неважно. Первые дни мы жили как в тумане. В квартире стояли полуразобранные чемоданы, как немые свидетели нашего рухнувшего счастья. Дети были тихими и напуганными, они не понимали, почему мы не улетели на море, но чувствовали, что в доме поселилась беда. Андрей почти не разговаривал. Он сидел вечерами на кухне и просто смотрел в окно. Я знала, что он прокручивает в голове не только поступок матери, но и всю свою жизнь, которая в один миг оказалась построенной на лжи.
Через неделю он позвонил ей. Я слышала его разговор из комнаты. Он был спокоен, но в его голосе звенела сталь. Он не кричал, не обвинял. Он просто сказал, что ему нужно время. Много времени. Чтобы всё осознать и понять, как жить дальше. Он сказал, что любит её, потому что она его мать, но он не может позволить ей разрушать его собственную семью и его жизнь. Он сказал, что они не будут общаться. Совсем.
Мы никуда не поехали в то лето. Просто не было ни сил, ни желания. Вместо этого мы много гуляли в парке, ездили на речку, пекли пироги — уже свои, без ядовитой начинки из обмана. Мы заново учились быть семьёй, но уже другой — более крепкой, сплоченной общим горем. Андрей стал больше говорить со мной, делиться тем, что у него на душе. Он рассказывал о своих детских воспоминаниях об отце, которые теперь приобрели совсем другой, горький смысл. А я слушала и понимала, что эта страшная история, как ни странно, сделала нас только ближе. Мы выстояли вместе.
Спустя год мы всё-таки увидели море. Это была не та шикарная поездка, о которой мы мечтали. Мы сняли скромный домик в небольшом приморском городке. Но когда я увидела, с каким восторгом мои дети бегут к воде, как они визжат от счастья, когда волна накрывает их ножки, я поняла — неважно, где ты. Важно, с кем. Рядом стоял Андрей, он обнял меня за плечи и молча поцеловал в макушку. В его глазах больше не было той страшной пустоты. Мы смотрели на наших счастливых детей, на бескрайнее синее море, и я знала, что мы всё сделали правильно. Мы защитили свой маленький мир. А чужие бури пусть бушуют где-то там, далеко, за непроницаемой стеной нашей любви и доверия.