Судья, уставшая женщина с потухшим взглядом, монотонно зачитывала решение, но я слышал только одно: дом, наш загородный коттедж, моя крепость, моя гордость — остается мне. Целиком и полностью. Я с трудом сдержал торжествующую улыбку, бросив короткий взгляд на Лену, мою теперь уже бывшую жену. Она сидела неестественно прямо, поджав губы, и смотрела в одну точку перед собой. Ни слезинки, ни истерики. Только ледяное, презрительное спокойствие, от которого у меня по спине пробегал холодок. Но я тут же отогнал это чувство. Это она так пытается сохранить лицо. Проиграла. Вчистую.
Развод был грязным, долгим и унизительным для нас обоих. Мы вытаскивали на свет божий такие подробности нашей десятилетней жизни, что порой мне самому становилось тошно. Но я был одержим. Одержим идеей отвоевать именно дом. Это было не просто здание из стекла и бетона. Это был мой проект, моё детище. Я лично выбирал каждый материал, от итальянской плитки в ванной до сорта канадского кедра для террасы. Я ночами сидел над чертежами, спорил с архитектором, сам контролировал рабочих. Лена всегда называла его «золотой клеткой». Говорила, что в нём нет души, что он слишком большой, слишком холодный, слишком… мой. Она хотела чего-то простого, уютного, а я строил дворец, символ своего успеха. И вот теперь этот дворец принадлежал только мне.
Её адвокат что-то сочувственно шептал ей на ухо, но она лишь едва заметно качнула головой. Потом встала, одернула свой безупречно скроенный деловой костюм и, не глядя в мою сторону, направилась к выходу. В этот момент во мне боролись два чувства: злорадство победителя и какая-то непонятная, сосущая тревога. Её спокойствие было пугающим.
Вечером того же дня я сидел в своей съемной городской квартире, обзванивая друзей и принимая поздравления.
— Ну ты даешь, Стас! — восхищенно гудел в трубке мой старый приятель Игорь. — Отжать такой особняк! Она, наверное, рвет и мечет.
— Не знаю, — протянул я, глядя в окно на огни чужих домов. — Она была слишком спокойной. Как будто ей всё равно.
— Да ладно тебе, это она вид делает! Конечно, не всё равно. Ты же знаешь, как она ненавидела этот дом, но отдавать его тебе… это удар по самолюбию.
Я хотел ему верить. Хотел думать, что она сейчас плачет в подушку у своей матери, проклиная меня и свою жадность. Но образ её застывшей, фарфоровой маски не выходил у меня из головы. Я отпраздновал победу бутылкой дорогого сока, который обычно мы пили по большим праздникам. Один. В тишине пустой квартиры. Ощущение триумфа почему-то улетучивалось, оставляя после себя горьковатый привкус.
Ближе к полуночи раздался звонок с незнакомого номера. Я ответил не сразу, с какой-то безотчетной опаской.
— Слушаю.
— Привет, Стас. Это Лена, — её голос звучал ровно, даже как-то по-дружески. Я напрягся. — Я звоню сказать, что все свои вещи из дома я вывезла. Ключи на столе в гостиной. Можешь заезжать хоть сейчас.
— Хорошо, — коротко бросил я.
— И ещё… — она сделала паузу, и я услышал в её голосе то, чего так боялся: нотки тщательно скрываемого веселья. — Я оставила тебе там небольшой прощальный подарок. В знак, так сказать, нашей долгой и счастливой совместной жизни. Считай это… новосельем.
И она повесила трубку, не дожидаясь моего ответа.
Подарок? Что за чушь? Я прошёлся по комнате. Наверное, какая-то мелкая пакость. Разлила на паркет банку варенья или написала на зеркале губной помадой какую-нибудь гадость. Детский сад. Я усмехнулся своим мыслям. Что бы она там ни придумала, это не могло испортить моего триумфа. Утром я поеду в свой дом. Мой. И выкину её «подарочек» вместе с последними воспоминаниями о ней. С этой мыслью я лёг спать, но сон был тревожным и поверхностным. Мне снились пустые комнаты с гулким эхом и ледяная улыбка Лены.
Утро встретило меня серым, моросящим дождем, который идеально подходил под моё смутное настроение. Тревога, поселившаяся во мне после ночного звонка Лены, не отпускала. Я гнал машину по скоростному шоссе, и капли дождя разбивались о лобовое стекло, сливаясь в мутные потоки. Что она могла оставить? Какую пакость? — крутилось у меня в голове. Может, оставила кучу мусора? Или вывела из строя какую-то бытовую технику? Нет, это слишком мелко для неё. Лена всегда была изобретательна в своей мести, даже в мелочах. Она действовала не грубо, а изощренно.
Я вспомнил, как однажды мы сильно поссорились из-за какой-то ерунды, и я уехал на два дня к другу, чтобы остыть. Вернувшись, я обнаружил, что все мои рубашки, висевшие в шкафу в идеальном порядке по цветам, теперь перемешаны. Просто хаотично перевешены. Мелочь, но она знала, как меня бесит беспорядок. Это был её стиль — наносить точные, выверенные удары по самым больным точкам.
Дорога к нашему коттеджному посёлку виляла среди вековых сосен. Воздух здесь всегда был особенным, чистым, пахнущим хвоей и влажной землёй. Обычно эта дорога успокаивала меня, но сегодня каждый поворот только усиливал напряжение. Вот и знакомый шлагбаум. Охранник, узнав мою машину, приветливо махнул рукой и поднял его. Сердце забилось чаще. Несколько сотен метров по идеально ровной брусчатке, и вот он. Мой дом.
Он стоял на холме, величественный и немного отчужденный в этой серой пелене дождя. Два этажа, панорамные окна, огромная терраса с видом на лес. Он казался нетронутым, идеальным. Я нажал на пульт, и кованые ворота плавно и бесшумно отъехали в сторону. Въехав во двор, я заглушил мотор. Тишина. Только шум дождя и стук моего сердца.
Ну что ж, посмотрим, какой сюрприз меня ждет.
Я вышел из машины, чувствуя, как мелкие холодные капли падают на лицо. Подошел к массивной дубовой двери, взялся за ручку. Заперто. Конечно. Она сказала, ключи внутри. Я обошел дом, заглядывая в окна. Внутри было пусто. Абсолютно. Лена не соврала — она вывезла всё. Не только свои вещи, но и всю мебель, которую мы покупали вместе. Даже шторы с окон сняла. Комнаты выглядели огромными, гулкими и безжизненными. Как скелет прекрасного животного.
Я нашел незапертую дверь в гараж. Вошел внутрь. Здесь тоже было пусто, только на бетонном полу виднелись тёмные пятна от колёс её машины. Из гаража вела дверь в дом. Я толкнул её, и она со скрипом, которого я раньше никогда не слышал, поддалась. Первое, что ударило в нос, — странный, едкий запах. Не запах краски или новой мебели. Это был химический, какой-то стерильный аромат, похожий на запах в больничной палате, смешанный с чем-то ещё, еле уловимым, солоноватым. Наверное, перед отъездом устроила генеральную уборку с какими-то сильными средствами, — попытался я успокоить себя, но тревога не отступала.
Я вошел в огромную гостиную. Эхо от моих шагов разносилось по всему дому, ударяясь о голые стены и высокие потолки. Солнечный свет, даже такой тусклый, заливал пространство через окна от пола до потолка, и на идеально чистом мраморном полу я увидел его. Её «подарок».
На огромном, пустом пространстве, точно в центре комнаты, стоял наш обеденный стол. Тот самый, из массива дуба, который делали на заказ по моим эскизам. Он был слишком тяжел, чтобы вывезти его в одиночку, и, видимо, она решила его оставить. На его идеально гладкой поверхности лежал одинокий белый конверт.
Я медленно подошел к столу, каждый шаг гулко отдавался в тишине. Провел рукой по прохладному дереву. Ни царапины. Взял конверт. Он был не заклеен. Внутри лежал только один ключ — тот, что я дал ей много лет назад, от главной двери. И маленькая записка, написанная её идеальным каллиграфическим почерком. Всего три слова: «Наслаждайся. Ты это заслужил».
Я усмехнулся. Ну и где подвох? Оставила мне стол и ключ? Очень остроумно. Я огляделся по сторонам. Пустота. Идеальная чистота. Даже слишком идеальная. Я провёл пальцем по подоконнику. Ни пылинки. Но что-то было не так. Какая-то деталь не сходилась, ускользала от моего внимания.
Мой взгляд упал на плинтус у стены. Вдоль него тянулась тонкая, едва заметная белёсая полоска, словно кто-то что-то рассыпал и не очень тщательно убрал. Я присел на корточки, коснулся пальцами. Мелкий белый порошок, похожий на муку. Я растер его между пальцами. Он был кристаллическим, жестким. И тут же меня осенило. Этот солоноватый запах…
Я поднёс палец к языку. Соль.
Обычная поваренная соль. Но зачем? Зачем рассыпать соль вдоль плинтусов по всему дому? Какой-то ритуал от злых духов? — промелькнула дикая мысль. Или она просто хотела меня позлить, заставить делать уборку в первый же день? Я встал, отряхивая руки. Всё это было странно, но не катастрофично.
Я решил осмотреть свою главную гордость. Не комнаты, не дорогая отделка. Мой сад. Я подошёл к панорамному окну, выходящему на задний двор. Дождь почти прекратился, и сквозь тучи пробивалось бледное солнце. Сад… Он выглядел… поникшим. Газон, который всегда был изумрудно-зеленым, теперь покрылся какими-то желтоватыми, нездоровыми пятнами. Мои любимые плетистые розы, которые вились по специально построенной для них арке, потемнели и выглядели так, будто их ошпарили кипятком. Кусты гортензии, пышно цветшие всё лето, сейчас стояли с коричневыми, сухими соцветиями.
Она просто перестала за ним ухаживать, — подумал я с раздражением. — Не поливала, не удобряла. Ну ничего, я всё восстановлю.
Я открыл стеклянную дверь и вышел на террасу. Здесь химический запах был ещё сильнее. Он шёл от земли. Я спустился по ступеням и подошёл к газону. Трава была влажной от дождя, но какой-то липкой на ощупь. Я нагнулся и увидел то, что заставило моё сердце остановиться. Вся земля под травой была покрыта тонкой белой коркой. Той самой солью. Не просто полоска вдоль плинтуса. Здесь её были килограммы. Десятки, а может, и сотни килограммов.
Я, как во сне, побрёл к розарию. К тем самым кустам, которые мы сажали ещё с моим отцом, за год до его смерти. Он научил меня ухаживать за ними, и каждый распустившийся бутон был для меня памятью о нём. Я дотронулся до одного из цветков. Он был сухим и хрупким. Я сжал его, и он рассыпался в моих пальцах коричневой пылью.
Я опустился на колени прямо в мокрую, просоленную траву. Зачерпнул пригоршню земли. Она была тяжёлой, влажной и мёртвой. И вся пропитана солью. Я посмотрел вокруг. На клумбы. Под молодые яблони. Вдоль живой изгороди. Везде. Везде была эта белая смерть. Это была не просто небрежность. Это был методичный, хладнокровный и чудовищный акт уничтожения. Она не просто перестала ухаживать за садом. Она его убила.
Осознание обрушилось на меня, как ледяная лавина. Это не было импульсивным актом вандализма. Это был план. Холодный, рассчитанный, жестокий. Я представил, как она, день за днем, неделя за неделей, пока мы ещё жили вместе и ругались в судах, выходила сюда, в этот сад, и методично, мешок за мешком, рассыпала соль. Прямо под моими окнами. Улыбалась мне за ужином, обсуждала с адвокатом детали раздела имущества, а сама в это время травила землю, убивая то единственное, что я любил в этом доме по-настоящему. Не за статус, не за цену. А просто так.
Я встал с колен. Мои руки были в грязи, смешанной с солью. Я посмотрел на свои ладони, и меня затрясло. Не от холода. От ярости и бессилия. Весь мой триумф, вся моя радость от победы в суде превратились в пепел. В этот мертвый, просоленный прах у меня под ногами.
Она знала, что делает. Она прекрасно знала, что восстановить такую почву практически невозможно. Это займет годы. Годы промывания, замены грунта, внесения удобрений. И даже тогда нет никакой гарантии, что здесь снова что-то вырастет. Яблони, которые я сажал, когда мы только поженились, — мертвы. Розы моего отца — мертвы. Весь этот живой, дышащий мир, который я создавал годами, был казнен.
Я ворвался обратно в дом, оставляя грязные следы на безупречном мраморе. Схватки со стола ключ, записку и вылетел на улицу, хлопнув дверью так, что зазвенели стекла. Сел в машину, пальцы дрожали и не могли попасть в замок зажигания. Я завел двигатель и, развернувшись так резко, что колеса взвизгнули по мокрой брусчатке, выехал за ворота, даже не закрыв их.
Я ехал, не разбирая дороги, и в голове билась только одна мысль: позвонить ей. Услышать её голос. Я должен был услышать её голос. Достав телефон, я на ходу нашел её новый номер. Гудки. Длинные, мучительные.
— Да? — ответила она как ни в чем не бывало. Голос был спокойным, почти сонным.
— Что ты наделала? — закричал я в трубку, с трудом удерживая руль. — Лена, что ты сделала с садом?!
На том конце провода повисла пауза. А потом я услышал тихий, довольный смешок.
— А, ты про сад, — протянула она с издевательской нежностью. — Понравился мой подарок, милый? Я старалась. Думала, что именно такой подарок ты заслужил за свою одержимость этим бездушным домом. Ты ведь так его хотел. Получай.
— Ты… ты уничтожила всё! — слова застревали у меня в горле. — Розы отца… ты знала, что они значат для меня!
— О, я всё знала, Стас, — её голос стал жестким, как сталь. — Я знала про каждую травинку. И я подумала, что если этот дом так дорог тебе, то ты должен получить его целиком. Но только в том виде, в котором он отражает твою душу. Красивый снаружи и мёртвый внутри.
Мои глаза застилали слёзы ярости. Я стоял на обочине какой-то проселочной дороги, вцепившись в руль. Я выиграл битву, но она выиграла войну, применив оружие, о существовании которого я даже не догадывался. Она оставила мне не дом, а гробницу. Шикарный саркофаг для моих воспоминаний и надежд.
— Но это ещё не всё, дорогой, — её голос прервал мои мысли. В нём появились новые, зловещие нотки. — Сад — это так, для души. Эстетическое удовольствие. А есть ещё и практическая сторона вопроса.
Я замер, не понимая, о чём она. Какая ещё практическая сторона? Что может быть хуже мёртвого сада?
— Помнишь, как ты гордился своей автономной системой водоснабжения? — продолжала она своим медовым голосом. — Своя скважина, сложная система фильтров, подогрев полов, всё завязано в единый «умный дом». Ты ещё говорил, что это вложение в будущее, полная независимость.
— И что? — выдавил я.
— А то, что я была очень, очень предусмотрительной девочкой, — рассмеялась она. — Несколько месяцев подряд я высыпала соль не только в сад. Понемногу, по паре пачек в день, я добавляла её в сливные бачки туалетов, в раковины, в душевую кабину. Везде, где есть вода.
У меня похолодело внутри. Я начал понимать.
— Соль — прекрасный консервант. Но ещё она — идеальный убийца для металла. Особенно когда её много и она действует долго. Твои дорогие медные трубы, Стас. Твой навороченный бойлер. Твоя хвалёная система фильтрации. Всё это сейчас медленно, но верно умирает изнутри. Коррозия, дорогой. Незаметная, но необратимая.
Телефон выпал у меня из руки и ударился о коврик. Я слышал её удаляющийся голос из динамика, но уже не разбирал слов.
Скважина. Трубы. Котёл. Вся инженерия дома. Это не просто замена крана. Это значит — вскрывать стены, полы, перекладывать всю систему с нуля. Это затраты, сопоставимые со стоимостью постройки нового дома. Она не просто отравила сад, она ввела яд в кровеносную систему моего детища. Она оставила мне не просто пустую коробку, а технически неисправный, гниющий изнутри механизм. Красивый фасад, скрывающий тотальное разрушение.
Я поднял телефон. В трубке уже были короткие гудки. Она сказала всё, что хотела. Идеальная месть. Бескровная, тихая и абсолютно сокрушительная. Я сидел в машине посреди неизвестного мне поля, и мир вокруг сузился до одной точки. Точки осознания полного, тотального провала. Я не просто потерял деньги. Я потерял мечту. Она растоптала её, сожгла и развеяла прах.
Я не помню, как вернулся в город. Кажется, ехал на автопилоте, глядя на дорогу немигающим взглядом. Вернувшись в свою съёмную квартиру, я долго сидел в темноте, не включая свет. В руке я всё ещё сжимал тот самый ключ от парадной двери. Он казался насмешкой. Ключ от руин, от саркофага.
Я выиграл в суде стены. Но она забрала душу этого места. А потом и его тело, оставив мне лишь призрачную оболочку. Теперь я понимал её ледяное спокойствие в зале суда. Она не проигрывала. Она просто давала мне дойти до финиша первым, зная, что за финишной чертой меня ждёт пропасть.
Дом, который был символом моего успеха, моей силы, теперь стал памятником моей глупости. Я так яростно боролся за фасад, за внешнюю картинку, что не заметил, как враг зашел с тыла и уничтожил всё изнутри. Я смотрел на ключ в своей руке. Эта маленькая металлическая вещь давала мне право владеть огромным, дорогим и абсолютно бесполезным набором проблем.
В ту ночь я понял простую вещь. Иногда самая большая победа оборачивается самым сокрушительным поражением. Я получил то, что хотел. Но цена оказалась непомерно высокой. Я остался один, в пустой квартире, с ключом от мёртвого дома в руке, а ощущение злорадства сменилось тягучей, беспросветной пустотой. Она не просто ушла. Она, уходя, выжгла землю за собой, оставив меня посреди соляной пустыни моего собственного тщеславия. Моя крепость стала моей тюрьмой.