Уральская осень 1941 года дышала предзимним холодом. Степан, уставший до ломоты костей, но с облегчением в душе, спешил домой — редкий выходной выпал в его бесконечной смене на Уралмаше. Бронь, державшая его от фронта, была и честью, и бременем; лучшие специалисты были нужны за станком. Он соскучился по теплу домашнего очага, по жене и детям.
В крохотной комнатке его жена, Шура, сидела в задумчивости. Старшая дочь, трехлетняя непоседа, увлеченно возилась в углу с тряпичной куклой. А девятимесячный Вовка, румяный карапуз, был для Шуры не радостью, а оковами, приковавшими ее к дому, к быту, лишившими желанной свободы. Тяжелые, грешные мысли, словно тени, бродили в ее голове: «Вот если бы он заболел... исчез...»
Она была красива: пепельные волосы обрамляли белокожее лицо, а большие серо-голубые глаза смотрели на мир с холодной ясностью. Пухлые, будто собранные в бутон, губы, — эту черту унаследуют и сын, и внук. Степан, высокий и статный, был ей под стать.
В тот день Шура, поддавшись своему темному побуждению, вновь поставила оцинкованное корыто с голеньким сыном на подоконник распахнутого окна. Металл мгновенно остыл на пронизывающем ветру. Младенец, цепляясь крохотными ручонками за ледяной край, заходился в горьком плаче. Мать же, словно изваяние, наблюдала со стороны, убеждая себя, что для болезни надо замерзнуть сильнее.
Внезапно дверь распахнулась, и на пороге возник Степан. От нежданного появления Шура поперхнулась водой, которую пила, и вся сжалась в ожидании удара. Муж, увидев сына в ледяном плену, взревел от ярости и бросился было к жене, но тут же рванул к корыту. Он выхватил синеющего от холода Вову, прижал к своей груди, за пазуху, под грубое сукно пальто. Малыш, почувствовав отеческое тепло, утих и забылся тревожным сном.
Степан, дрожа от гнева и ужаса, был в состоянии, что ныне зовут аффектом. Он повернулся к жене, и слова его прозвучали как приговор: «Чтобы духу твоего здесь не было, когда я вернусь!»
Не откладывая, он завернул сына в одеяло и понес его прочь из этого дома — к тетке Поле, в деревню на озере Балтым. Все тридцать шесть километров он прошагал, чувствуя лишь стук собственного сердца да легкое дыхание ребенка у груди. Тетя Поля, увидев их на пороге, ахнула: «О, господи, родные мои! Скорее в избу, молочка быстрей согрею!» Именно она, добрая и мудрая женщина, вырастила Вову честным и достойным человеком.
Степан с Шурой разошлись тогда навсегда. Она забрала дочь и со временем нашла себе нового мужа. Но тень прошлого настигла ее: под сорок лет Шура слегла с тяжелым недугом. На смертном одре, в бреду или в ясном сознании, она без конца твердила, каясь и не находя покоя: «Это мне... это мне за Вовочку...»
Степану же в личной жизни не везло. После нескольких браков он жил с женщиной по имени Зоя, которая тайком переправляла семейные деньги своей взрослой дочери, обрекая домашних на скудные «пустые» обеды.
Как-то раз, когда Вова с молодой женой Людой приехали погостить, все переменилось. Люда, ожидавшая осенью распределения на ферросплавный завод, оказалась хозяйкой от Бога. Всё лето она наводила идеальный порядок на их даче и кормила семью так, как Степана давно не кормили. Выросшая старшей в многодетной семье, она не боялась никакой работы.
И Степан прозрел. «Видишь, Зоя, как надо хозяйство вести? — стал он упрекать сожительницу. — Куда ты деньги деваешь? Сколько ни принесу — все как сквозь землю!»
Скандалы участились, и брак распался. Озлобленная Зоя, виня во всем сноху, решила отомстить. На имя директора завода улетело анонимное письмо, живописавшее Людмилу беспринципной карьеристкой, метящей в кресло начальника химического цеха. А этим постом как раз владела супруга самого директора. Этого было достаточно.
Многообещающая карьера выпускницы университета рухнула в одночасье. Молодой семье выделили крохотную комнату в деревянной коммуналке без удобств, и там они прожили несколько лет, а Люда влачила жалкое существование простой лаборантки.
Но судьба дала им второй шанс. Сначала Вова, а затем и Люда устроились на крупнейшую на Урале тепловую электростанцию. И здесь, где ценились ум и трудолюбие, карьера Людмилы наконец-то пошла вверх, будто желая наверстать все упущенное.
***