Перед роддомом уже собралась небольшая группа встречающих — человек семь, может, восемь. Розовые и голубые воздушные шары, привязанные к запястьям, покачивались на ветру и тихо шелестели друг о друга. Букеты цветов, большой плакат с надписью «С рождением принцессы», нарисованный детской рукой — видимо, кем-то из родственников.
Люди переговаривались, смеялись, кто-то курил поодаль, стряхивая пепел на мокрый асфальт. Наташа приблизилась к группе, и тут её взгляд наткнулся на знакомую фигуру, от которой по спине пробежал холодок: Тамара Михайловна. Свекровь. Стояла чуть в стороне от основной группы, в дорогой коричневой норковой шубе, которую Андрей подарил ей на юбилей два года назад.
В руках — огромный букет красных роз, таких ярких, что они казались почти неестественными на фоне серого ноябрьского дня. На пальцах — массивные золотые кольца, которые блестели даже в тусклом свете, отражая редкие проблески солнца, пробивающиеся сквозь облака. Первая мысль — совпадение. Но какое может быть совпадение?
Роддом огромный, выписок в день — десятки. Зачем свекрови быть именно здесь, именно сейчас? Наташа почувствовала, как в животе зашевелилось что-то холодное и скользкое, похожее на страх, но пока ещё смутное, неоформленное. Она подошла ближе, переложила медведя в другую руку. Тамара Михайловна ещё не видела её. Стояла, глядя на дверь роддома, и лицо у неё было напряжённое: губы плотно сжаты, брови сдвинуты.
— Тамара Михайловна? Здравствуйте.
Свекровь вздрогнула, словно её окатили ледяной водой, резко обернулась, и на лице мелькнула откровенная растерянность, которую она попыталась мгновенно спрятать за натянутой светской улыбкой.
— Наташа? Ты? Ты тут зачем?
В голосе было слишком много напряжения, слишком много фальши. Наташа это почувствовала сразу — так, как чувствуешь неправду в голосе близкого человека, которого знаешь много лет.
— Подругу встречаю. Лену. Она сегодня выписывается. А вы?
Пауза. Тамара Михайловна облизнула губы, глаза забегали, ища спасения, ища, за что зацепиться.
— А я… Я как родственница. Дальний. Племянница мужа моего двоюродного брата.
Рожала тут. Наташа молча смотрела на свекровь и понимала — та врёт. Десять лет она знала эту женщину, десять лет училась читать каждую интонацию, каждый жест. И сейчас Тамара Михайловна врала. Явно, грубо, неумело. У свекрови не было никаких племянниц. Родственников у неё вообще — кот наплакал. Только сестра, с которой они не общались уже лет пять после какой-то давней ссоры.
— Какой ещё родственнице? — Наташа не выдержала. — Вы мне никогда о ней не рассказывали. За все эти годы ни разу не упомянули.
— Наташенька, — свекровь перешла на раздражённый тон, — что ты ко мне пристала с расспросами? Много у меня родственников. Всех не упомнишь. И вообще, это моё личное дело — где я бываю.
Наташа ничего не ответила. Просто смотрела на свекровь, и внутри начало расти то самое ощущение, когда понимаешь, что что-то идёт не так, но пока не можешь сложить все части головоломки воедино.
Она оглянулась на группу встречающих. Присмотрелась. Вот та женщина в яркой оранжевой куртке — это же тётя Света, Ленина родственница. Наташа видела её пару раз, когда заходила к подруге в гости. А вот те двое, мужчина и женщина средних лет, судя по всему, коллеги Лены — она их узнала по фотографиям в соцсетях.
Значит, вся эта группа собралась именно ради Лены. Ради выписки её дочери. И Тамара Михайловна тоже здесь. С букетом роз. С напряжённым лицом и бегающими глазами.
Перед глазами вдруг начали всплывать картинки — одна за другой, складываясь в мозаику, которую страшно было собирать до конца. Лена отдаляется. Становится скрытной. Перестаёт отвечать на звонки. Скрывает имя отца ребёнка.
Андрей часто задерживается. Говорит, что работает, но приходит весёлый, почти счастливый. А ведь раньше, когда дела шли тяжело, он возвращался вымотанный, злой, срывался на ней по пустякам. Теперь же приходил поздно, но настроение у него было отличное. Насвистывал в душе, улыбался каким-то своим мыслям.
И Тамара Михайловна. Последние месяца три она начала часто звонить Наташе — интересоваться их отношениями с Андреем, спрашивать странные вещи:
— Ты его ценишь, Наташенька? Понимаешь, какой у тебя хороший муж? Мужчин надо беречь, они как дети, им внимание нужно, забота. Ты не слишком много времени проводишь на работе? Может, пора подумать о детях, а не только о карьере?
Наташа тогда не придала значения — решила, что свекровь просто волнуется за сына, боится, что он переутомляется. Но теперь все эти кусочки начинали складываться во что-то чудовищное... Во что-то настолько страшное, что мозг отказывался это принимать.
Дверь роддома распахнулась с громким скрипом. На пороге появилась медсестра в белом, выгоревшем халате и шапочке.
За ней вышла Лена. Подруга несла младенца в розовом конверте, перевязанном белой атласной лентой. На лице у Лены — растерянная, застенчивая улыбка; глаза блестят от непролитых слёз. Она выглядела уставшей, осунувшейся: волосы небрежно собраны в хвост, на щеках нездоровый румянец — но, в целом, она была счастлива.
Так выглядят все молодые матери, покидающие роддом со своим первенцем.
А рядом с Леной, придерживая её за локоть и неся большую спортивную сумку с вещами, шёл Андрей. Муж Наташи.
Мир остановился. Все звуки исчезли. Гул машин с соседней дороги, голоса встречающих, шелест ветра в голых ветках деревьев — всё провалилось куда-то, оставив только абсолютную, оглушительную тишину.
Наташа стояла, вцепившись в плюшевого медведя, и не могла оторвать взгляд от этой картины. Андрей ещё не видел её. Он смотрел на Лену, потом на младенца в её руках. А на лице у него было выражение, которое Наташа никогда раньше не видела: смесь гордости и нежности, растерянности и какой-то робкой радости.
Так смотрят мужчины на своих детей. Так смотрят отцы.
Тамара Михайловна сделала шаг вперёд, раскрыла объятия, и из её горла вырвался ликующий крик:
— Андрюшенька! Доченька моя... — обращалась она к Лене. Называла её доченькой. Будто Лена теперь часть их семьи. Будто у них всё уже договорено, всё решено, и Наташа в эту картину просто не вписывается.
Лена подняла глаза. Улыбка ещё не успела сойти с её лица, когда взгляд наткнулся на Наташу. Лицо побелело мгновенно — словно из него разом выкачали всю кровь. Губы приоткрылись, но не издали ни звука. Ребёнок в её руках всхлипнул, почувствовав, как напряглось тело матери.
Андрей проследил за взглядом Лены...
Медленно обернулся. Увидел Наташу. Секунда. Две. Три... Время тянулось, как густой мёд, стекающий с ложки.
Наташа стояла, сжимая в руках огромного плюшевого медведя, букет осенних хризантем и коробку с тортом. На белой глазури — неуверенно, слегка перекошено: «Поздравляем».
Стояла и смотрела на эту идиллическую семейную сцену. Муж, любовница, ребёнок, свекровь... Все вместе. Все счастливы.
А она здесь лишняя. Ненужная. Обманутая.
По щеке медленно, почти незаметно, скатилась одна-единственная слеза, оставив горячий след на холодной коже. Время снова запустилось — словно кто-то нажал невидимую кнопку, и мир обрушился на Наташу водопадом звуков, красок, запахов. Ветер трепал волосы — холодный, безжалостный. Воздушные шары тихо шелестели над головами встречающих. Чей-то смех прорезал воздух — неуместный, резкий, в этой застывшей картине предательства.
Андрей первым пришёл в себя. Он всегда умел быстро ориентироваться, находить слова, выкручиваться из сложных ситуаций. Это качество помогало ему и в бизнесе, и в жизни, и в отношениях. Он сделал шаг к Наташе, протянул свободную руку — в другой по-прежнему сжимал сумку Лены, тяжёлую, набитую детскими вещами.
— Наташ, подожди. Это не то, что ты думаешь, — выдохнул Андрей. Его голос звучал неубедительно, даже для него самого. Эти слова были затёрты до дыр, как старая монета, которой расплачивались миллионы изменников до него, и которой будут расплачиваться миллионы после.
Наташа молча смотрела на него. Потом медленно перевела взгляд на Лену, которая прижимала младенца к груди так крепко, словно пыталась спрятаться за этим крошечным тельцем, укрыться от надвигающейся бури.
Потом — на Тамару Михайловну, которая уже набрала воздуха в грудь, готовясь взять ситуацию под контроль, как она привыкла всегда во всех сложных ситуациях.
Плюшевый медведь выпал из рук Наташи. Упал в лужу с негромким всплеском, и розовый бант тут же потемнел от грязной воды.
Стеклянные глаза игрушки смотрели вверх, в серое небо, безучастно и печально.
Гости начали переглядываться. Сначала — недоумённо, потом с растущим пониманием того, что праздничная атмосфера вот-вот будет разрушена. Кто-то сделал шаг назад, кто-то, наоборот, подался вперёд, предчувствуя приближение скандала — той самой публичной драмы, которую потом так любят обсуждать на кухнях и в курилках.
«Это не то, что ты думаешь», — тихо произнесла Наташа, но каждое слово прозвучало отчётливо, разрезая воздух, как нож.
— А что я, по-твоему, думаю, Андрей? Что моя подруга, лучшая подруга, с которой мы столько лет вместе, родила ребёнка от моего мужа? Что моя свекровь стоит здесь с букетом роз, радуется внучке, пока я, как полная идиотка, приехала с плюшевым медведем поздравить подругу? Теперь все всё поняли.
По толпе пробежал ропот, похожий на шелест осенних листьев. Кто-то ахнул, прикрыв рот ладонью. Кто-то достал телефон — явно намереваясь заснять развязку этой драмы. Лена отступила к стене роддома, прижалась спиной к холодному бетону; лицо её исказилось, словно она сейчас расплачется. Тамара Михайловна резко схватила Наташу за руку.
Пальцы впились в запястье — больно, властно, как клешня.
— Не устраивай сцен. Ребёнок здесь, люди вокруг. Поговорим дома. Спокойно, как взрослые. Без этого базарного позора.
Наташа выдернула руку с такой силой, что свекровь покачнулась. Внутри что-то ломалось, трещало, рассыпалось на мелкие осколки. Шок превращался в ярость — холодную и ясную, как ледяная вода горного ручья.
— Дома? Спокойно? Сколько месяцев вы все втроём водили меня за нос? Сколько раз ты, — она повернулась к Андрею, — целовал меня на ночь, возвращаясь от неё? Сколько раз заглядывал в глаза и врал — про работу, про переговоры, про важные встречи?..
Андрей побледнел. Сумка выскользнула из его руки и упала на асфальт. Лена тихо всхлипнула, крепче прижимая ребёнка, и младенец заплакал тонким, жалобным голоском, почувствовав материнский страх.
— Наташа, прошу тебя, давай не здесь… — пробормотал Андрей, делая шаг вперёд. — Сядем, поговорим, как взрослые люди. Объясню всё, ты поймёшь. Как взрослые люди.
В голосе Наташи появилась истеричная нотка, которую она с трудом подавила, закусив губу до боли.
— Взрослые люди не прячутся за спинами друг друга. Взрослые люди не лгут месяцами, глядя в глаза. — Она почти перешла на шёпот. — Когда это началось, Андрей? Когда? На корпоративе в прошлом году? Помнишь тот корпоратив? Я сама привела Лену — потому что у неё был тяжёлый период, она тогда разошлась с кем-то, переживала… Я думала, ей нужна поддержка, компания… А вы уже тогда…?
Молчание было ответом.
Андрей опустил глаза. Лена отвернулась к стене, плечи её затряслись. И это их молчание сказало больше, чем могли бы любые слова.
— Год… — выдохнула Наташа, и голос у неё сорвался. — Целый чёртов год. Пока я вкалывала на вас обоих. Пока выбивала контракты, налаживала связи, таскала на себе ваш бизнес… Ты спал с моей подругой. — Она перевела взгляд на Лену. — А ты, — прошипела Наташа, — плакалась мне в жилетку, рассказывала про одиночество, про то, как тяжело найти нормального мужика.
— И всё это время ты спала с моим мужем…
продолжение