Анатолий мог лишь догадываться, откуда пошло всё это. У него была мать, молодая красавица, от которой он и унаследовал свою внешность, приводившую в трепет девчонок.
С отцом у матери была большая разница в возрасте, и Анатолий почти не помнил отца – мать овдовела очень рано. Те годы, раннего своего детства Анатолий вспоминать не мог, это приводило его в ярость.
Тогда у него был самый близкий человек – мама, с которой они почти не разлучались. Когда она приходила с работы, и по выходным, и во время отпусков… Мама умела вести себя так, что он чувствовал себя с ней на равных, как с подружкой. Они гуляли по парку, качая сцепленными руками, они читали вместе книжки по вечерам и смеялись над одними и теми же мультиками.
Жили они очень скромно, почти – бедно, и Анатолий чувствовал так, что мама – это единственное по-настоящему ценное, что у него было.
А потом мать влюбилась. Втюрилась на полную катушку. И всё кончилось. В дом пришел посторонний человек. Анатолий возненавидел его с самого начала – сперва за то, что внимание матери доставалось теперь, в основном, ему, взрослому мужику. А потом и за то – каким был отчим само по себе. Да, отчим, потому как мать выскочила замуж со свистом.
Отчим вымотал Анатолию всю душу. Игрушек у парнишки было не так много, и каждая из них по-особенному была дорога сердцу. А отчим находил в этом развлечение. Он мог схватить и машинку, и зайца. И недавно купленную красивую ручку, и забавляться, прижимая вещь к себе:
- Моё! Это моё! Не отдам!
Мальчишка первое время пытался выхватить вещицу, прыгал, тянул руки, но отчиму ничего не стоило поднять игрушку над головой. И Толик плакал до истерики, сам уже не помнил себя, выпускал сопельные пузыри, визжал, руки у него тряслись. Иногда, натешившись, отчим швырял ему отобранную вещь, но однажды, когда пасынок в полном уже отчаянии, укусил его – отчим сначала выбросил машинку с балкона, а потом в первый раз от души Толика отлупил.
С той поры Толик знал на собственной шкуре - какую именно бо-ль может причинить тот или иной предмет – от ложки для обуви, до широкого ремня, особенно любимого отчимом. Мать вступалась редко (в других случаях она вообще не противоречила мужу) Но только когда он зверел окончательно и начинал би-ть пасынка так, словно хотел отправить его на тот свет – она начинала оттаскивать его за ворот рубашки и твердить:
- Всё…всё…
Детство принесло Анатолию два постулата, два жизненных правила, которые не требуют доказательств, которые въелись в плоть и кровь и останутся с ним навсегда.
«Когда я вырасту, всё будет иначе: что мое - то мое, я ничего своего никому не отдам», - твердил себе Анатолий. И второе – он знал, что нужно стать сильным, достаточно сильным, чтобы не позволить никому причинить тебе боль. Чтобы не тебя били, вынуждая просить пощады, а ты сам заставлял других умолять о снисхождении.
Чем дальше шло время, тем более чужими друг другу становились сын с матерью.
У матери не получилось стоять посредине, занять какую-то среднюю позицию, она однозначно перешла на сторону отчима, она не мыслила своей жизни без него.
У сына она теперь вежливо спрашивала – как дела? Время от времени осведомлялась – не нужно ли ему чего? И – если была возможность – подбрасывала ему карманные деньги со словами:
- Купи себе что-нибудь.
И на этом – всё.
Чем старше Анатолий становился, тем реже бывал дома, а после девятого класса и вовсе ушел в училище. Уже тогда было в нем что-то такое – внешность, манеры… Он производил впечатление на женщин, даже на стареющих, которые в бабушки ему годились… И в училище сумел как-то так всё им объяснить, что ему дали место в общежитии, хотя он и был здешним, городским. Но мест в общаге хватало, и сложностей не возникло.
Уходя из дома, Анатолий знал, что никогда уже туда не вернется. Даже на похо-роны матери не приедет.
В училище на него не могли нахвалиться. Анатолий получал хорошие оценки. У него не было никаких проблем с поведением, он не матерился и даже не курил. Преподавательницы бал-дели – он вставал, если они подходили к нему. Откуда что бралось…
И в спортивные секции мальчишку не надо было загонять. Сначала он с необыкновенным упорством и настойчивостью занимался боксом, даже брал места на соревнованиях. А потом увлекся туризмом – и очнулся тогда, когда обнаружил себя в клубе альпинистов. В ту пору он уже работал. Альпинизм стал его настоящей страстью, Анатолий жил от восхождения до восхождения. Вот только все сильнее мучили его головные боли. Он стал хуже переносить высоту, разреженный воздух.
Боли сделались настолько мучительными, что он сдался и лег на обследования, хотя никогда раньше не лежал в больнице.
Грузный молодой хирург, Валерий Юрьевич, подрабатывавший еще массажистом, сказал ему в первый же день:
- Я тебя вылечу. Но я дорого беру…Вон, один дед гараж продал, и я его на ноги поставил.
Анатолий сбежал из больницы еще до того, как нашли причину изнурявших его болей. Хирург поставил так, что он всемогущ, что Анатолий полностью от него зависит – и помраченный разум этого не выдержал. Всколыхнулось старое.
Сразу после этого Анатолий подсел на нар-котики. На короткий срок – он просто искал передышку, какого-то отдыха от боли, выворачивавшей наизнанку. А потом соскочил, стоило лишь воочию увидеть законченного нар-ком-ана – совершенно безвольного, беспомощного…
Если бы такой попался на пути отчим – он бы ноги о него вытирал.
Анатолий не мог себе такого позволить. Его вывел из тяжелого больного дурмана сон, в котором он сидел на улице, возле стены родного дома, во сне он и ходить почему-то не мог. На нем были грязные вонючие брюки и безрукавка на голое тело. Анатолий будто видел себя со стороны – беззубого, слабого, не способного даже убежать. И кусаться было нечем. И отчим пинал его ногами…
Анатолий нашел-таки врача, и долго лежал у него в больнице, а вечерами сидел в больничном дворе, как старый дед, греясь на солнышке и потирая пальцами висок.
Лечение помогло. Но после этого что-то изменилось в нем, сломалось. Чувство жалости умерло окончательное, теперь Анатолий не думал, что перед ним – живой человек, который может быть слаб в чем-то, и ощущает боль, в том числе – и душевную. При этом Анатолий умел удивительным образом скрывать это, и почти все, кроме тех, кто знал его близко, считали его душой компании.
Он снова стал ходить в горы, но уже на те вершины, которые требовали большого мастерства. Чаще всего Анатолий сопровождал туристов-новичков, зарабатывая этим. Водил целые группы. И только изредка, не чаще одного-двух раз в год позволял себе – как лакомство, стать гидом для какой -нибудь самонадеянной девчонки, которая мнила себя крутой.
…Это был его пунктик, так ма-ньяки бывают помешаны на чем-то…Анатолий не был наси-льником в грубом прямом смысле слова – эта сторона жизни отнюдь не сносила ему башню. Ему нужно было сломать, испугать до умопомрачения очередную же-ртву, поставить ее в такие обстоятельства, чтобы она молила о спасении, чтобы не осталось ни гордости, ни личности, а только «тварь дрожащая». И тут природа приходила ему на помощь. Он умел завести свою подопечную в такие уголки и создать такие обстоятельства, что неопытной девчонке казалось – пробил ее последний час. И лишь после того, как она в прямом смысле слова стояла перед Анатолием на коленях, после того, как в полной мере ощущала уж-ас последней черты – он вызволял ее, и благополучно возвращал вниз, к людям.
И ведь некоторые еще были благодарны ему, считали спасителем!
Анатолий знал, что нельзя потакать своей страсти часто, что рано или поздно его выведут на чистую воду. И даже два прокола – это много. Тем более, что родители Ольги оказались столь въедливыми и прозорливыми, что свято были уверены в его вине, и до сих пор таскали его в суд. Даже в том, что Ольга не сама сломала ногу, они не сомневались, но Анатолий и духовнику перед смертью не признался бы, что это правда.
А Гале он слишком часто менял баллоны с кислородом, и они кончились, а когда ей стало плохо, он всё не давал ей последний баллон, всё ждал, что она начнет молить его… а она мотала головой, а потом взяла и уме-рла. Унижение было для нее хуже смерти. Она никому никогда не кланялась. Позже ее так и не смогли спустить с гор. И теперь в самых глухих темных снах Анатолию снился не только отчим с занесенной ногой, но и Галя, которая до сих пор сидит там и смотрит застывшими глазами из-под заснеженных ресниц.
Марина оказалась каким-то для Анатолия каким-то личным, исключительно под него сделанным нар-котиком, и на этот раз он ничего не мог с собой сделать, не мог соскочить. Когда она доводила его до бешенства, сама того не зная, (он же видел, как Марина смотрела в окно, будто на окне стояла решетка, а душа просилась на волю) – тогда Анатолий сжимал зубы, чтобы не совершить непоправимого, потому что, если он…Пока не представлял, как сможет жить без нее.
Но когда вернулся – и увидел пустой дом –он понял: Марина уж ничем не дорожила, квартиру готова была бросить, работу… Ящерица, сбрасывая хвост – жертвует меньшим…Он понял, что найдет ее, чего бы то ему это не стоило…
Как бы ни был осторожен человек, он все равно оставит следы.
«А что моё, то моё» – это для Анатолия было непреложно
Продолжение следует.
ПС. Сейчас в телеге очередную подборку осенних снимков выложу