…В родительском доме Анне и дышалось по-другому. И почти каждый день подбрасывал какие-то находки. Найдешь старое мамино платье, выцветшее, застиранное до мягкости, совсем тебе неподходящее, потому что оно - пятьдесят шестого размера, а у тебя - сорок восьмой. Но так вспомнится в нем - мама, будто платье до сих пор ею пахнет.
С какой-то тоненькой, щемящей в глубине души болью Анна жалела сейчас о том, в чем не призналась бы никому. Жалела, что выбросила родительские вещи. Вот эти самые – носильные, те, что после отца с матерью, думалось, и не наденет никто никогда. И деревянный дедушкин портсигар. Темное такое, шелковистое дерево было, тугая крышка. И коробку из-под конфет, жестяную, с кремлевской стеной на крышке. В коробке этой, в ту пору, когда Аня была маленькой, хранились деньги, и самые важные документы семьи. И, неся в себе это, коробка, казалось, пыжилась от важности.
Где она теперь?
А ныне, когда движение собственной жизни Анна ощущала уже к явному закату, мало было ей того, что сохранилось – писем, фотографий. Хотелось того, что можно погладить, прижаться щекой…
Анна всё-таки надела мамино платье, и ощутила себя так, словно ее обняли невидимые родные руки.
А в палисаднике – калина-бульденеж, которую сажала еще бабушка, и объясняла маленькой Анечке, что странное это название означает - «снежный шар», и гордилась бабушка очень этой калиной – такой ни у кого по соседству не было.
А еще попадались на фотографии в коричневом плюшевом альбоме, на которых – те дни, те моменты – о которых Анна уже начисто забыла. Но здесь они - запечатлены, как подтверждение тому, что всё это - было.
И память – оживает, вот ты снова – маленькая девочка, только с одной поправкой: ты – маленькая старая девочка. И грань между этим и тем светом стирается. В этом доме ты видишь удивительные сны – чувствуешь теплый солнечный свет на лице, и слышишь смех мамы, и несомненно знаешь, что мама – рядом.
Марина бы сказала – «сны 3Д», Анна же лишь качала головой, и отныне не сомневалась, что тот свет – есть, и никогда уже и ничто не сможет поколебать этих ее убеждений.
Сначала Анна боялась, что в деревне Марина соскучится быстро. Уж слишком холеный вид был у молодой женщины. Такие не пропускают визит к парикмахеру или маникюрше (к слову, в салоне сама Анна не делала маникюр ни разу в жизни). И перед зеркалом, нанося макияж, Марина наверняка сидит так долго, что Анна за это время успеет книжку прочесть.
А тут, в глуши этой, что ж… И до самой деревни-то дойти еще надо, и да там – какие развлечения? У местных ребят «клуб» - небольшая площадка на крыльце магазина. Там они и «тусуются» и зимой, и летом. Там встречаются, треплются, обсуждают новости. Больше пойти некуда.
Есть в селе парк, да только это – одно название. Ржавые ворота, да трава, да лавочек несколько, только пенсионерам их и обходить, пересаживаться с одну на другую, дышать свежим воздухом. Из всей «культуры» - загаженный вездесущими голубями, крашеный «серебрянкой» памятник Ленину. Ни одной дорожки, ни одного фонаря…
Анна, которая тысячу раз думала, что «глазами бы все сделала», в очередной раз сожалела: была бы она ходячая – насадила бы здесь цветов, и натаскала какого-никакого камня на дорожки.
Но ее сил и на собственный сад не хватало.
«Памятник нерукотворный» - мы оставляем себе в детях, но этого не дано было Анне, а из сада – «памятник» скверный. Стоит тебе уехать, или слечь надолго, или уйти на тот свет, как всё зарастет травой, зачахнет. И следа не останется от всех твоих трудов. Но пока еще сад теплился, и Анна знала, что будет поддерживать его жизнь - пока жива сама.
Первые дни, проведенные вместе, женщины еще даже не притирались, а лишь присматривались друг другу, чтобы решить – стоит ли притираться вообще.
Анна по природе была и робкая, и уступчивая. Она многое готова была простить, принять, боялась только, что Марина станет совсем уж лениться в работе, и скучать, и скоро сорвется с места и уедет.
Марина же вообще была – как натянутая струна. Вздрагивала от малейшего шума так сильно, как бывает, когда в полусне – словно бы летишь в пропасть – и отшатываешься назад. И как же часто Анна ловила испуганный взгляд своей молодой помощницы – то тень мелькнет в окне, то скрипнет дверь ненароком…
Но пока Марина не желала ничего о себе рассказывать – Анна и не лезла к ней в душу.
Мать Анны говорила:
- Сходишь с ума – помой лишний раз полы, и успокоишься.
По этому принципу (труд лечит больные нервы) Анна и вывела Марину в сад, где всегда было до черта кропотливой мелкой работы. Взять хотя бы прополку - столь многую нелюбимую – семь потов сойдет, пока очистишь землю.
К полному изумлению Анны - Марина взялась за работу истово. Правда ей пришлось заново напоминать, объяснять, что сорняк, что – нет. Она всё забыла. За несколько дней Марина исползала на четвереньках весь сад. Так, на четвереньках и полола, двумя руками дергала траву. Временами садилась передохнуть, и грязными пальцами подносила к носу какую-нибудь веточку – то полынь, то чабрец. Вдохнет запах – и даже глаза закроет от удовольствия.
Сад с каждым днем все меньше напоминал заброшенного детдомовского ребенка. Он уже выглядел аккуратно, и еще лучше стало, когда стволы деревьев оделись в нарядную побелку.
Марину приходилось останавливать:
- Хватит, деточка, ты же не в рабстве…
- Мне так легче, - говорила Марина, подтверждая догадку Анны.
Во всяком случае, засыпала она в этом доме – мертвым сном, наработавшись за день. Вот только сны ей снились отнюдь не радужные. Марине виделась собака, большая черная собака, с янтарными глазами, которая преследует, догоняет, преграждает путь. Шерсть, как вороново крыло, а глаза – горят. Марина любила собак, но эта была созданием преисподней.
- Где ты прежде жила, деточка? – как-то раз осторожно спросила Анна.
Она теперь иначе, как «деточкой» Марину редко называла.
- Там, где инферно, - коротко ответила молодая женщина
- А что это? Где?
Глаза Анны – добрые, голубые, наивные.
Марина подумала, как объяснить, не вдаваясь в подробности. Но ничего не приходило в голову.
- Это – ад, - только и сказала она.
И всё же тут, так далеко от дома, Марина начинала заново любить жизнь. И эту старую яблоню, и грозди зреющего винограда… Марина поняла, что можно устраивать себе маленькие праздники. Передышки. Оторвавшись от дел, сорвать горстку малины. Есть ее по одной – зернистые дымчатые ягоды, с их несравненным запахом.
Марина ценила теперь каждую крошечку, каждую капельку радости, которую давала жизнь. Один раз, посланная в центр, на маленький рынок «по средам», она принесла цветок.
- Красивый, - робко сказала она, - Я что-то такое вспоминаю. Может, у нас был когда-то…
- Это флокс, - теперь уже Анна улыбалась ее наивности, - Давай выберем место и посадим.
Они выбрали уголок рядом с той же старой яблоней, к которой обе испытывали особую нежность. Позже Марина вытащила из сарая небольшой круглый стол, поставила его тут же, покрыла ветхой скатертью и выводила сюда Анну – пить чай.
В саду Марина особенно зорко следила за Анной, чтобы та не споткнулась, не упала. В одной руке – палка, а под другую Марина ее крепко держала.
И регулярным квестом для молодой женщины стала охота в местном магазинчике за яблочным мармеладом, которым привозили редко, но который Анна очень любила.
В тот раз Марина вышла из магазина с искомой зеленой коробкой и… увидела, как по тихой сельской улочке проезжает знакомая черная машина. Марина глазам своим не поверила. Тысячу раз ей уже это мерещилось, и каждый раз оказывалось, что – ошибка. Не может же быть, что….
Машина ехала медленно, так бывает, когда человек за рулем не знает точно – куда ему, и отыскивает нужный адрес.
Марина не знала несколько секунд – что ей делать. Метнуться вслед, чтобы успеть разглядеть номер, или, наоборот, затаиться, чтобы ее не дай Бог не увидели. В итоге – она опоздала, и когда спустилась с крыльца, улица уже была пуста.
Домой, на хутор, Марина шла медленно-медленно, Она уверяла себя, что жизнь ее так подставить не могла, и даже решила, что нынче же расскажет, наконец, Анне, от чего она убежала. Теперь, уверившись в добром отношении своей хозяйки, Марина была уверена, что та не выгонит ее, если всё узнает.
Ну не мог отыскать ее Анатолий в такой глухомани даже с полицией. А сердце стучало все сильнее, и от страха уже начинало мутить.
Марина прошла по тропинке через лесок и замерла. Черный джип стоял у знакомого крыльца.
Продолжение следует