Сергей стоял посреди кухни, сжимая в руке пустой пластиковый стаканчик. Он только что пришел с работы, еще в пыльном комбинезоне, и вот уже пятая минута пытался объяснить, почему на карте его матери вместо ста тысяч лежит триста семьдесят два рубля.
— Марь, я же говорю — не знаю. Может, она сама сняла? — он потянулся к крану, налил воды, отпил. Рука дрожала, вода расплескалась на пол.
— Не ври мне! — Марина ударила ладонью по столу. Снизу, из-за плитки, послышался возмущенный стук соседа. Ей было плевать. — Она две недели с постели не встает! У нее давление за двести! Какая карта? Какие банкоматы? Ты последний, кто был у нее вчера! Ты говорил — поедешь, продукты купишь, деньги проверишь!
Она видела его вчерашние глаза. Бегающие, как у затравленного зверька. Видела, как он лихорадочно рылся в бумажнике, будто искал мелочь на автобус, хотя машина стояла под окном.
— Ну купил я продукты! Молоко, кефир, хлеб ей… Творожок… — он замялся, отвел взгляд в сторону холодильника.
— На сто тысяч? Ты ей на сто тысяч творожка купил? Целый молокозавод, блин, привез? — истерика накатывала новой волной, сжимая горло. — Сергей, смотри на меня! Куда ты их дел?
Он молчал. Смотрел в пол, на свои заляпанные краской рабочие ботинки. Шевельнул пальцами, сжал их в кулаки.
— Марь… отстань. Не твое дело.
— Не мое дело? — она сделала шаг к нему, и он инстинктивно отпрянул. — Это я эти деньги три месяца откладывала! Свою премию отдала! С детей урезала, на кружки не водила, чтобы твою мать поднять! Чтобы она, в конце концов, к нормальному врачу съездила! А ты… ты…
Она не могла договорить. В горле встал ком. Она представила лицо свекрови — серое, уставшее, с синими кругами под глазами. Она так надеялась на эти деньги. Говорила по телефону тихо-тихо: «Сыночек, как же я вам благодарна… Вы меня спасаете».
— Ты ей позвони, — вдруг оживился Сергей. — Вот прямо сейчас позвони и спроси! Может, она вспомнила, на что потратила! Может, соседке отдала за долги или еще что…
Марина не выдержала. Она схватила со стола первую попавшуюся вещь — это оказалась детская пластмассовая кружка с единорогом — и швырнула ей в мужа. Он не уклонился. Кружка ударила его в плечо и с глухим стуком отскочила на кафель.
— Ты совсем обалдел? — она задышала прерывисто, сердце колотилось где-то в висках. — Ты сейчас мне будешь указывать, что делать? Ты мне отвечай! Где деньги? Последний раз спрашиваю!
Он поднял на нее глаза. И в этих глазах она вдруг увидела не вину, а дикий, животный страх. Не от ее гнева. От чего-то другого, большего.
— Я… я их… — он облизал пересохшие губы. — Одолжил.
В кухне повисла тишина. Слышно было, как на улице сигналит машина и как капает вода из плохо закрытого крана.
— Кому? — прошептала Марина. Ей стало холодно. — Кому ты одолжил сто тысяч, которые не твои? Кому ты мог одолжить такие деньги?
Он снова замолчал, замер, будто надеясь, что она передумает, отстанет, пойдет варить суп. Но она не двигалась, впиваясь в него взглядом.
— Ну… — он кашлянул. — Мужику одному. С работы. У него… — он замялся, ища слова. — У него проблемы были. Срочно нужны были. Он через неделю вернет. С процентами.
Марина медленно, очень медленно подошла к нему. Подошла вплотную и посмотрела снизу вверх в его лицо, в его бегающие, ничего не видящие глаза.
— Как его зовут, твоего мужика? — спросила она тихо и очень четко.
— Саня… Сашка… — выдавил Сергей.
— Сашка кто? Фамилия? Какой цех? Телефон его давай. Сию секунду.
Он заморгал, отступил на шаг, наткнулся на стул.
— Ну… я… телефона не знаю. Он… уволился. Недавно.
Тишина снова стала давящей, густой.
Марина смотрела на этого человека — своего мужа, с которым прожила двенадцать лет, родила двоих детей, — и не узнавала его.
Видела перед собой трусливого, жалкого вруна, который за секунду готов был придумать сто оправданий, лишь бы не говорить правды.
— Сергей, — сказала она уже без крика. Голос был ровный, ледяной. — Ты сейчас возьмешь ключи от машины. Сядешь и поедешь к маме. И привезешь мне эти деньги. Все до копейки. Неважно, откуда ты их возьмешь — займешь, украдешь, кровь продашь. Но если к восьми вечера их здесь не будет…
Она сделала паузу, глядя, как он бледнеет.
— …я позвоню твоему брату. И все ему расскажу. И мы вдвоем с ним приедем к тебе на работу. И будем спрашивать про твоего Сашку, который уволился. И про сто тысяч. Понял меня?
Его лицо исказилось гримасой настоящего ужаса. Брат был его самой большой болью и самым большим страхом. Успешный, жесткий, бескомпромиссный человек, который терпеть не мог слабаков и врунов.
— Ты не посмеешь… — сипел Сергей. — Это же…
— Я уже все посмела! — перебила она его. — Когда ты украл у собственной больной матери. Тебе осталось только решить — вернешь ты их сам, или мы с Димой тебе поможем. Выбирай.
Он постоял еще секунду, потом резко развернулся, схватил со стола ключи и, не глядя на нее, выбежал из кухни. Через мгновение хлопнула входная дверь, и под окном взревел двигатель его старой иномарки.
Марина подошла к окну. Смотрела, как машина выруливает со двора и исчезает за углом. И только тогда позволила себе опуститься на стул. Руки тряслись так, что она не могла их унять. Она обхватила себя за плечи, пытаясь согреться, но внутри был лед.
Она не верила ни одному его слову.
Никакого Сашки не было. Деньги он потратил на что-то другое. На что? На что можно потратить сто тысяч втайне ото всех? На женщин? Но он был не из тех. На игры? Возможно… Но он никогда не был замечен за этим. Или был? Может, она чего-то не знала?
Она взяла телефон, собираясь позвонить свекрови. Объяснить, успокоить, сказать, что деньги найдены, что все хорошо. Но не смогла. Не смогла лгать той женщине, которая верила им.
Вместо этого она позвонила своему брату. Не Диме, нет — тому, который жил в другом городе и знал их только по праздникам.
— Андрей, привет, — сказала она, и голос снова задрожал. — Извини, что отвлекаю… Скажи, а бывает такое, чтобы человек… ну, втайне… тратил большие деньги и врал? Ну, не на что-то плохое, а так…
— Марь, ты о чем? — на другом конце провода брат насторожился. — У вас все в порядке?
— Да нет, просто… — она сглотнула ком в горле. — Просто теоретический вопрос.
Пока она говорила с братом, в голове крутилась одна и та же мысль: а что, если он не вернется? Что, если сядет в машину и просто уедет? Бросит все — ее, детей, больную мать, работу. Исчезнет.
Она встала, подошла к детской. Двери были приоткрыты. Сын делал уроки, склонившись над тетрадкой. Дочь спала, прижав к груди потрепанного плюшевого мишку. Их мир был еще цел. Они ничего не подозревали.
Она прикрыла дверь и вернулась на кухню. Села за стол и уставилась в окно. Темнело. По стеклу поползли первые капли дождя.
Она ждала. Знала, что это только начало. Самое страшное было еще впереди. Правда, которая вылезет наружу, как грязь из-под ковра. Скандал. Слезы. Возможно, даже полиция.
Но сейчас она должна была держаться. Ради них. Ради той, что лежала в старой хрущевке и верила, что сын ее спасет.
Она достала из шкафчика пачку — старую, завалявшуюся с прошлого года, с тех пор как бросила дымить. Руки все еще дрожали, когда она пыталась задымить. Наконец, пламя зажглось, и она затянулась глубоко, до головокружения.
Дым заклубился в воздухе, смешиваясь с запахом вчерашнего супа и ее собственного страха.
Где-то там, в промокшем городе, ехал ее муж. И вез ли он назад украденные деньги? Или просто уезжал от них подальше? И что она скажет детям, если он не вернется к ужину?
Она затянулась снова. Дым был горький и противный. Как и эта правда, которую ей только предстояло узнать.