Октябрь выдался холодным, с промозглым ветром и вечной моросью, от которой окна запотевали даже днём. В доме Татьяны пахло сырым бельём и остывшим кофе — она стояла на кухне, глядя, как капля за каплей стекает по стеклу. В голове крутились слова мужа, сказанные утром, будто кто-то намеренно включил их на повтор.
— Таня, может, всё-таки отдадим маме квартиру? Ну хотя бы временно. Чтобы не мучить никого…
С тех пор она не могла ни есть, ни думать. Только смотрела на мутное окно и слышала, как внутри нарастает злость — не острая, а вязкая, как густой клей.
«Отдадим… Временно…»
Как будто речь шла не о наследстве, а о чайнике или пылесосе.
Она провела ладонью по лицу и нервно усмехнулась. Всё началось, как всегда, с визита Валентины Михайловны — без звонка, без предупреждения, с выражением лица, будто пришла спасать сынка из лап злой ведьмы.
Дверь тогда распахнулась с грохотом, и на пороге возникла она — в куртке с мехом, с огромным пакетом, из которого торчала буханка хлеба и связка лука.
— Живёте, как на съёмной, — с порога заявила. — Холодильник гудит, пол скрипит, Андрей, у тебя руки из правильного места растут или как?
— Здрасьте, мама, — пробормотал Андрей, не поднимая глаз от телефона. — Мы всё собирались пол починить…
— Собирались! — перекривила она. — Вы только и делаете, что собираетесь! А внуков когда соберётесь? Или и это по плану на потом?
Татьяна тогда стояла у мойки, вытирая тарелки. Её молчание Валентина Михайловна восприняла как вызов.
— Ты бы хоть чаю предложила, хозяйка, — съязвила свекровь, усаживаясь за стол, будто за свой.
— Чайник только поставила, — тихо ответила Таня, но та уже не слушала.
Началось с мелочей — с замечаний о том, что «посуду неправильно ставят», «занавески пыльные», «Андрей похудел». А потом, как обычно, разговор повернул на самое больное.
— Вы вообще собираетесь что-то делать с той квартирой? — с невинным видом спросила Валентина Михайловна, наливая себе чай. — Пустует же. Нехорошо, когда добро простаивает.
— Это не добро, а моя память, — спокойно ответила Татьяна. — Дед оставил её мне.
— Ну, знаешь ли… — протянула свекровь, поджимая губы. — Дед твой, конечно, человек был неплохой, но всё-таки ты теперь замужем. Значит, имущество общее.
— Не совсем так, — вмешался Андрей, но голос у него звучал вяло. — По закону, если квартира до брака, то…
— По закону! — фыркнула мать. — А по совести? Андрей, тебе не стыдно? Жена живёт в роскоши, а твоя мать по съёмным углам?
Татьяна поставила чашку на стол чуть громче, чем нужно.
— Во-первых, не в роскоши. А во-вторых, мы предлагали вам остаться здесь, когда вы с отчимом разошлись. Вы сами отказались.
— А я думала, вы люди порядочные, — вскинулась свекровь. — А вы... ухватили и сидите на чужом!
— Чужом? — Таня повернулась к ней, глаза блестели. — Это квартира моего деда. Ваш сын к ней отношения не имеет.
— Да ты не дерзи! — крикнула Валентина Михайловна. — Я тебе не подружка! Ты вчерашняя, а я мать! Имею право решать, как семье лучше!
— Какой семье? — Таня рассмеялась — зло и тихо. — У нас, кажется, разные семьи.
Андрей тогда сделал вид, что ищет что-то в телефоне. Всегда так — когда начиналось самое неприятное. Сидел, как школьник, пойманный между двумя училками.
— Андрюша, скажи ей! — взвизгнула мать. — Ты же понимаешь, что я права. Неужели тебе безразлично, где твоя мать будет жить?
— Мама, давай потом… — пробормотал он, не поднимая взгляда.
— Потом? — переспросила она, округлив глаза. — Так ты со мной не считаешься?! Сына растила, выхаживала, а теперь он молчит!
— Хватит! — Татьяна не выдержала. — Никто вас не выгоняет, но требовать переписать квартиру — это уже за гранью!
— За какой гранью?! — завизжала Валентина Михайловна. — Я родила его! Мне положено!
— Положено вам уважение, — тихо сказала Таня, но каждая буква звенела, как натянутая струна.
Молчание длилось секунду, потом Валентина Михайловна швырнула чашку в раковину, взяла сумку и резко вылетела из квартиры.
Андрей опустил голову.
— Таня, не надо было так резко. Она же… ну, вспыльчивая.
— А я, значит, должна всё терпеть? — холодно спросила она. — Ей можно приходить, оскорблять меня, требовать чужое — а я должна улыбаться?
— Просто если ей не помочь, она опять начнёт звонить, плакать, жаловаться, — вздохнул он. — А мне это уже… тяжело.
Татьяна посмотрела на мужа — в его глазах была усталость, но не решимость. Он, как всегда, выбирал тишину, а не сторону.
— Я поняла, — тихо сказала она. — Проще избавиться от меня, чем от её звонков, да?
Он хотел возразить, но промолчал.
С тех пор в квартире стояла натянутая тишина. Они разговаривали сухо, без привычных «дорогая» и «зай». Татьяна часто уходила на кухню, запиралась там и делала вид, что занята — мыла и так чистую плиту, переставляла чашки, гладила уже выглаженное бельё.
Вчера она нашла в телефоне мужа переписку с матерью: короткие, но ёмкие сообщения.
Мама: «Я всё решила. Пусть квартира будет на мне. Так будет правильно».
Андрей: «Не знаю, как сказать ей. Попробую».
Попробую.
Это слово врезалось в голову, как заноза.
Утром, когда он произнёс своё «отдадим временно», у неё внутри будто что-то оборвалось.
Теперь вот стояла, глядя на дождь, и чувствовала, как злость медленно превращается в решимость.
Если они хотят войны — будет война.
Она достала из шкафа папку с документами. Завещание, выписка из ЕГРН, справка из нотариальной конторы. Всё на месте. Она не собиралась уступать ни метра, ни сантиметра.
И когда дверь хлопнула снова, она даже не удивилась.
На пороге стояла Валентина Михайловна — в пальто, с зонтом и с тем самым выражением победительницы. Рядом — мужчина лет сорока в строгом костюме, с папкой под мышкой.
— Ну что, Татьяна, — сладко произнесла свекровь. — Поговорим серьёзно?
Татьяна стояла у двери, не двигаясь. Казалось, даже воздух в прихожей сгустился, стал вязким, будто предупреждая: сейчас начнётся что-то непоправимое.
Валентина Михайловна шагнула вперёд — уверенно, с тем самым хозяйским видом, каким она когда-то входила в любую комнату, где был её сын.
— Проходите, — сухо сказала Таня, не глядя на них.
Адвокат — высокий мужчина в очках — вежливо кивнул и вошёл следом. От него пахло дорогим одеколоном и бумагой. Андрей вынырнул из комнаты, словно случайно, но по лицу было видно: он всё знал заранее.
— Мам, ты бы хоть предупредила…
— А зачем? — свекровь махнула рукой. — Мы же семья, что нам церемониться?
— Какая семья, — усмехнулась Татьяна, — если вы приходите с юристом?
— Юрист — это для порядка, — парировала та. — Чтобы всё по-честному.
— По-честному? — Таня облокотилась о дверной косяк. — Вы хотите отобрать у меня квартиру, которую мой дед оставил мне. Где здесь честность?
— Никто не хочет ничего отбирать, — вмешался адвокат, раскрыв папку. — Речь идёт о справедливом перераспределении имущества внутри семьи.
— А вы кто вообще? — холодно спросила она. — Родственник? Нет? Тогда не учите меня, что справедливо.
— Татьяна, — вмешался Андрей, пытаясь смягчить голос, — давай без агрессии. Мама просто хочет разобраться.
— Разобраться? — она резко повернулась к нему. — После того, как она вчера кричала, что я «ухватила чужое»? Андрей, ты в своём уме?
Свекровь откинула волосы, улыбнулась — хищно.
— Девочка, я бы на твоём месте не повышала голос. Суд решает такие вещи быстро. Завещания — дело шаткое. Подать иск не проблема.
— Подавайте, — сказала Таня спокойно. — Только я тоже не с пустыми руками.
В комнате повисло напряжённое молчание. Адвокат кашлянул, закрыл папку и кивнул Валентине Михайловне.
— Мы тогда пойдём. Но подумайте, Татьяна, — сказал он. — Иногда лучше договориться по-хорошему.
Когда за ними закрылась дверь, Татьяна села прямо на пол. Андрея она не видела — слышала только, как он медленно идёт к ней.
— Ты ведь знала, да? — тихо спросила она, не поднимая головы.
— Знал, — ответил он после долгой паузы. — Но я думал, они просто поговорят… без давления.
— Поговорят? — горько усмехнулась она. — Андрей, ты взрослый мужик. Хватит уже жить в иллюзиях.
Он молчал.
Всё, что она в нём когда-то любила — мягкость, доброту, терпение, — теперь раздражало. Потому что эти качества обернулись безволием.
Суд тянулся весь ноябрь.
Валентина Михайловна приходила в строгом костюме, с толстой папкой и выражением мученицы. На каждом заседании она изображала из себя обманутую мать, которую «жадная невестка вытурила из родного дома».
Татьяна держалась. Её спасали документы, нотариальные выписки и адвокат, знакомая подруга деда, которая подтвердила, что квартира действительно принадлежала ему задолго до свадьбы.
На третьем заседании Валентина Михайловна сорвалась:
— Да это подлог! — кричала она, тыча пальцем в бумаги. — Она купила судью! Они все заодно!
— Валентина Михайловна, — устало сказала судья, женщина лет пятидесяти. — Ещё одно подобное заявление — и я удалю вас из зала.
— Пусть удаляет! — свекровь бросила взгляд на сына. — А ты? Молчи, как всегда? Сын! Родной человек! Ты хоть слово скажи!
Андрей сидел, уткнувшись в колени. Губы дрожали.
— Мама, хватит, — прошептал он. — Ты всё только хуже делаешь.
Она посмотрела на него, будто впервые увидела. Потом, не сказав ни слова, схватила сумку и вылетела из зала.
Судья посмотрела на Татьяну, кивнула и спокойно произнесла:
— В удовлетворении иска отказать. Оснований для признания завещания недействительным не установлено.
Гул в ушах сменился облегчением. Таня сидела, не двигаясь, и чувствовала, как с плеч падает огромный камень.
После суда они шли домой молча. На улице уже моросило, мокрые листья липли к асфальту, как старые воспоминания, которые никак не отпускают.
Андрей держал руки в карманах, плечи ссутулились.
— Прости, — наконец сказал он. — Я должен был встать на твою сторону раньше. Просто… не мог.
— Не мог или не хотел? — тихо спросила она.
Он вздохнул.
— Боялся. Всю жизнь так было. Она говорила — я делал. Даже не задумывался. А теперь понимаю, что это неправильно.
Татьяна не ответила. Они подошли к дому, поднялись по лестнице. В квартире было холодно — отопление всё ещё не включили. Она включила чайник, поставила две чашки, потом посмотрела на мужа:
— Ты вообще понимаешь, чем всё это могло закончиться? Она чуть не разрушила нас.
— Я знаю, — кивнул он. — Но я устал воевать. Между вами я как человек без кожи — всё больно.
— А мне, значит, не больно? — вспыхнула она. — Ты видел, как она меня унижала? Как приходила с адвокатом, как угрожала? И ты молчал!
Он подошёл ближе, взял её за руку.
— Больше не буду молчать. Обещаю.
Она посмотрела на него. В глазах — растерянность, но в голосе впервые за долгое время звучала уверенность.
Телефон зазвонил. Имя на экране мигало: «Мама».
Татьяна молча протянула ему трубку.
— Твоя очередь, Андрей.
Он посмотрел на неё, глубоко вдохнул и нажал «ответить».
— Да, мама, слушаю.
…
— Нет, я не приду.
…
— Потому что я теперь живу своей жизнью. И хватит этим манипуляциям.
…
— Нет, не нужно приезжать.
…
— Всё.
Он отключил, долго стоял с телефоном в руке, потом положил его на стол.
— Ну вот, — тихо сказал он. — Первый раз в жизни сказал ей «нет».
— И как? — спросила Татьяна.
— Страшно. Но… правильно.
Она кивнула.
— Вот и начнём сначала. Без лжи, без жалости. Только мы.
Он подошёл, обнял её за плечи. За окном дождь усилился, ветер трепал пластиковую раму, и в этой осенней тишине было что-то очищающее.
Татьяна смотрела в мутное окно, где отражались две фигуры — усталые, но всё ещё рядом. Она знала: впереди будет трудно. Но теперь хотя бы не придётся делить дом на «мамину» и «мою» территорию. Теперь это их квартира. И их жизнь.
Она поставила чашки на стол, налила чай.
— Знаешь, Андрей, — сказала она, улыбнувшись впервые за много недель, — если бы кто-то сказал мне год назад, что я буду судиться с твоей матерью, я бы не поверила.
— И я бы не поверил, — ответил он. — Но, может, без этого мы бы так и не поняли, кто мы есть на самом деле.
Он поднял чашку.
— За нас?
— За нас, — кивнула она.
Они молча пили чай, слушая, как дождь бьётся о стекло.
А в соседней комнате, под стопкой документов, лежало завещание деда — как немой символ того, что иногда за право просто жить по-своему приходится идти до последнего.
Конец.