В кабинете пахло табаком и потом. За окнами — декабрьская Москва, хриплые голоса, шаги по коридорам власти. Вождь стоял у стола, молчал, глядя на человека в черкеске. Тот, не снимая папахи, шагнул ближе.
— Смотри, Коба, — сказал он, — уши отрежу!
Так в 1927 году комдив Дмитрий Шмидт — в прошлом Давид Гутман — позволил себе то, чего не позволял никто. Прямота была его оружием и его приговором.
Он родился в 1896 году, в Полтавской губернии. В Первую мировую войну ушёл семнадцатилетним мальчишкой и вернулся полным Георгиевским кавалером — редчайшим случаем для еврейского солдата царской армии. В его груди уже тогда жила гордость, которая не знала покорности.
С революцией он выбрал сторону большевиков, и в Гражданскую войну стал одним из тех, кто создавал новую армию. Смелый кавалерист, командир, который первым шёл в атаку и последним отходил. Его бойцы называли его «наш Шмидт» — с уважением и страхом. Он не терпел лжи и подхалимства, говорил прямо, даже когда стоило промолчать.
После войны его путь выглядел безупречно: академия, награды, звания. Но за суровой выправкой и орденами таилась непокорность. В душе Шмидта жила преданность Троцкому — прежнему идеалу революции, от которого партия поспешно отреклась. Когда в 1927 году Троцкого исключили, Шмидт почувствовал, будто из-под ног у него выдернули землю. Он не смог молчать.
В декабре он приехал в Москву, отыскал Сталина и, войдя в зал, сказал при всех:
— Смотри, Коба, уши отрежу!
И сделал рукой движение, будто вынимает саблю из ножен.
Мгновение тянулось, как век. Сталин не ответил ни слова. Только посмотрел — холодно, пристально. Этот взгляд, возможно, и стал приговором.
Но тогда Шмидта не тронули. Он всё ещё был нужен армии. Его перевели, потом вернули, дали учиться, командовать, — но за ним уже тянулся след. А сам он не умел меняться. В 1928 году какой-то командир позволил себе пошлую шутку в адрес его жены. Шмидт выстрелил в него без предупреждения. Офицер выжил, а командиру «дали отдохнуть» на Кавказе.
Вернулся он, как всегда, гордо. Снова командовал, снова был уважаем и опасен. В характеристиках писали: «Храбр, решителен, не умеет приспосабливаться». Это звучало как комплимент — и как приговор одновременно.
В 1936 году, когда страна уже гудела от слухов о «заговорах», его арестовали. В протоколе первого допроса сохранилась строчка: «Ни в какую контрреволюционную организацию я не входил». Потом — тишина. Долгие месяцы допросов, бессонных ночей, холодных камер. Он писал Ворошилову, просил лишь одного: «Сохраните меня для будущих боёв». Но его письма уходили в никуда.
В июне 1937-го он признался. А на суде, осунувшийся, побледневший, сказал:
— Моё признание — ложь. Меня били, чтобы я сказал то, что нужно.
Но было уже поздно. Приговор огласили 19 июля — высшая мера. На следующий день приговор исполнили.
Говорят, перед расстрелом он сказал конвоиру:
— Передай Кобе — слово сдержал. Уши не тронул.
В 1956 году дело Шмидт пересмотрели за отсутствием состава преступления.
СПАСИБО ЗА ПРОЧТЕНИЕ, ТОВАРИЩ!
Прошу оценить публикацию лайком и комментарием, а также поделиться прочитанным в соц.сетях! Буду признателен, если Вы изучите другой материал канала "Зеленая книга".
Не забывайте о моём телеграм-канале, где ещё больше интересных историй и живого общения. Присоединяйтесь