— Как... твоя? — голос Мирона был похож на скрип несмазанной двери. Он всё ещё сжимал в руке дарственную, словно это был ядовитый паук, которого он боялся и выпустить, и раздавить. — В каком смысле твоя? А как же дом? Как же мама? Ты... ты же сама всё предложила!
Яна смотрела на него без капли сочувствия. Весь тот театр, который она устраивала последние недели, был лишь для этого момента. Для того, чтобы увидеть, как с лица её мужа сползает маска самодовольного хозяина жизни и проступает истинное его нутро — мелкое, жадное и трусливое.
— Предложила? Да, — спокойно кивнула она. — Я предложила тебе мечту, Мирон. Красивую сказку о большом доме и счастливой семье. И ты с такой готовностью в неё поверил. Ты так хотел в неё верить, что даже не задал ни одного вопроса. Тебе не показалось странным, что я, которая ещё неделю назад была готова тебя убить за одни только мысли о моей квартире, вдруг превратилась в щедрую благодетельницу?
Он молчал, тупо глядя на бумагу. До него медленно, мучительно медленно начинал доходить весь масштаб обмана.
— Ты... ты меня обманула, — выдавил он наконец.
— Обманула? — Яна чуть приподняла бровь. — Нет, Мирон. Я просто показала тебе зеркало. Ты увидел в нём своё собственное желание нажиться за чужой счёт. Я лишь немного его отполировала, чтобы отражение было ярче. Ты и твоя мама уже всё решили за меня, за моих родителей. Вы мысленно вселились в их дом, распорядились их имуществом. Вы не видели во мне жену, а в них — живых людей. Мы для вас были лишь средством для достижения цели. Так кто кого обманул?
Мирон вскочил. Его лицо исказилось от ярости.
— Ты пожалеешь об этом! Ты подлая! Я расскажу всё маме!
— Конечно, расскажи, — Яна пожала плечами. — Можешь даже позвонить ей прямо сейчас. Поставь на громкую связь, посмеёмся вместе. Расскажи ей, как вы вдвоём остались у разбитого корыта. Как её мечта о комнатах с видом на сад и безлимитных розах лопнула, как мыльный пузырь.
Но Мирон не позвонил. Он понял, какой унизительной будет эта сцена. Вместо этого он схватил куртку и выбежал из квартиры, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда в шкафу. Яна даже не вздрогнула. Она знала, куда он побежал. К маме. Жаловаться и плакаться.
Она ждала недолго. Примерно через час в дверь позвонили. Звонок был длинным, настойчивым, почти истеричным. Яна посмотрела в глазок. На пороге стояла Вера Михайловна, а за её спиной маячила ссутулившаяся фигура Мирона. Лицо свекрови было красным, перекошенным от гнева.
Яна не спеша открыла дверь.
— Вера Михайловна, какой сюрприз, — проговорила она с вежливой улыбкой. — А мы вас не ждали. Проходите.
Свекровь, не говоря ни слова, промаршировала на кухню, всем своим видом изображая оскорблённую королеву. Мирон прошмыгнул за ней, как побитая собака.
— Что всё это значит, Яна? — начала Вера Михайловна без предисловий, едва Яна вошла следом. Голос её звенел от негодования. — Мой сын говорит, ты устроила какой-то цирк! Ты что себе позволяешь? Ты решила посмеяться над старой больной женщиной?
— Я ни над кем не смеялась, — спокойно ответила Яна, присаживаясь к столу. — Я просто защитила то, что принадлежит мне и моей семье.
— Твоей семье? — взвилась свекровь. — А мы тебе не семья? Я тебе не семья? Я, которая приняла тебя как родную дочь! Я, которая делилась с тобой последним!
Яна горько усмехнулась. «Последним» обычно были банки с пересоленными огурцами или кабачковая икра сомнительной свежеosti.
— Вера Михайловна, давайте без этих спектаклей. Мы же не в театре. Вы прекрасно знали, что Мирон обещал вам квартиру моих родителей. Вы это обсуждали, вы это планировали. Вы ждали, когда мои родители... уйдут, чтобы занять их место.
— Да как ты смеешь! — Вера Михайловна прижала руку к сердцу. — У меня сердце больное! Ты меня в могилу свести хочешь! Мы просто хотели как лучше! Хотели, чтобы все жили вместе, дружно! Чтобы Мирону было легче! Он работает как вол, а ты... ты неблагодарная!
Тут Яна не выдержала.
— Я неблагодарная? Это я-то? А вы, Вера Михайловна, не хотите посчитать, сколько денег ваш «работающий как вол» сын потратил за последний год на свою машину? На новые диски, на дорогую магнитолу, на бесконечные тюнинги? Может, если бы он вкладывал эти деньги в ипотеку, нам всем было бы легче? Но нет, ему же нужно было «статус поддерживать». А я, значит, должна была компенсировать этот статус квартирой своих родителей? Отличный план!
Мирон, до этого молчавший, встрял:
— Это моя работа! Машина должна выглядеть прилично!
— Твоя работа, Мирон, — это возить людей из точки А в точку Б, — отрезала Яна. — А не пускать пыль в глаза. Но дело даже не в этом. Дело в вашем отношении. Вы оба решили, что имеете право на чужое.
Вера Михайловна поняла, что слёзы и обвинения в неблагодарности не работают. И тогда она достала свой главный козырь — железобетонную наглость.
— Хорошо, — процедила она, сменив тактику. — Пусть квартира теперь твоя. Но мы — семья. И раз уж так вышло, я требую свою долю!
Яна опешила. Даже от неё она такого не ожидала.
— Какую ещё долю?
— Законную! — уверенно заявила свекровь, хотя не имела ни малейшего понятия ни о каких законах. — Мой сын — твой муж. Он вкладывался в эту семью. А значит, и я, как его мать, имею право на часть твоего наследства! Это будет справедливо! Я старый человек, мне нужна поддержка. Ты должна выделить мне хотя бы одну комнату в той квартире! Или выплатить компенсацию!
Это было дно. Абсолютное, беспросветное дно человеческой жадности. Требовать долю в имуществе, к которому ты не имеешь никакого отношения, которое было подарено лично ей её родителями.
Яна долго молчала, глядя то на свекровь, то на мужа, который стоял и молча кивал, поддерживая мать. Он действительно считал, что это справедливо. И в этот момент остатки любви, жалости, всего, что ещё теплилось в душе Яны по отношению к этому человеку, испарились без следа. Осталась только холодная пустота и брезгливость.
— Знаете, Вера Михайловна, — заговорила Яна медленно и отчётливо. — Вы упомянули про справедливость. Давайте поговорим о ней. Вот вы, например, знаете, как правильно готовить почву для рассады перцев весной? Нет? А я вам расскажу. Чтобы рассада была крепкой и здоровой, землю нужно подготовить ещё с осени. Взять в равных частях садовую землю, перегной и торф. Всё это хорошенько перемешать и оставить на зиму промораживаться на балконе. Это убьёт всех вредителей и возбудителей болезней. А весной, перед посадкой семян, эту почву нужно пропарить в духовке, чтобы окончательно обеззаразить. Это называется «вкладываться». Годами. Вкладывать свой труд, свою заботу, своё время. Вот мои родители так же «вкладывались» всю жизнь в свою квартиру, в меня. А вы... вы хотите прийти на всё готовенькое. Взять чужую, ухоженную, «пропаренную» землю и посадить в неё свои сорняки. Так вот, Вера Михайловна. Это не справедливость. Это называется паразитизм.
Свекровь смотрела на неё, открыв рот. Она не поняла и половины слов про землю и рассаду, но общий уничижительный смысл дошёл до неё прекрасно.
— Так вот, — продолжила Яна, вставая. — Никакой доли вы не получите. Ни комнаты, ни компенсации. Ничего. А ты, Мирон... Ты можешь собирать свои вещи. Прямо сейчас. Думаю, в квартире твоей мамы для тебя найдётся место. Будете там вместе мечтать о справедливости.
— Ты... ты меня выгоняешь? — пролепетал он.
— Я подаю на развод, — поправила его Яна. — А поскольку эта квартира в ипотеке, и куплена она в браке, её придётся продать, чтобы погасить долг банку. Остаток мы поделим. Так что у тебя будут какие-то деньги на первое время. А жить со мной под одной крышей ты больше не будешь. Ни дня.
Это был конец. Они оба это поняли. Вера Михайловна попыталась ещё что-то крикнуть, снова схватилась за сердце, но Яна просто открыла входную дверь.
— Всего хорошего, — сказала она и вышла на лестничную клетку, давая им понять, что разговор окончен.
...Прошло полгода. Развод был на удивление быстрым. Квартиру они продали. После погашения ипотеки денег осталось не так уж и много. Своей доли Мирону хватило ровно на то, чтобы купить убитую «девятку» и снять комнату в коммуналке на окраине. Жить с матерью он не смог. Как только рухнули надежды на богатое будущее, вся её любовь и забота сменились ежедневными упрёками и пилением. Она винила его в том, что он «тряпка» и «не смог дожать жену». Их совместная жизнь превратилась в ад.
Вера Михайловна осталась одна в своей однушке. Её подруги, которым она уже успела похвастаться о скором переезде в большой дом, теперь смотрели на неё с ядовитым сочувствием. Сплетни о том, как её невестка «обвела вокруг пальца», расползлись по всему району. Это было для неё самым страшным наказанием — потеря репутации и уважения в её маленьком мирке. Её дача с сортовыми розами больше не приносила радости.
Яна свою долю денег добавила к небольшим сбережениям и купила маленькую, но свою собственную студию в новостройке. Ей пришлось снова влезть в небольшую ипотеку, но это её не пугало. Она продолжала работать в «Магните», но теперь её работа не казалась ей каторгой. Это были её деньги. Её независимость.
Родители, узнав всю историю, сначала были в шоке, а потом горячо поддержали дочь. Летом они, как обычно, уехали на дачу, а свою трёхкомнатную квартиру оставили Яне. Она жила там, пока в её студии шёл ремонт. Впервые за много лет она чувствовала себя дома. Спокойно. Свободно. Она переклеила обои в своей бывшей детской, выбрав светлый, солнечный оттенок. Она часами могла сидеть на подоконнике, пить чай и смотреть на старый двор, где прошло её детство.
Однажды вечером, разбирая старые вещи в родительской квартире, она наткнулась на коробку со своими детскими рисунками. На одном из них был изображён большой, неуклюжий дом, солнце, цветы и три фигурки, держащиеся за руки: мама, папа и она. Подпись, сделанная печатными буквами, гласила: «МОЯ КРИПОСТЬ».
Яна улыбнулась. Ошибку в слове она сделала, но в смысле — нет. Её семья, её дом — это действительно была её крепость. Крепость, которую она смогла отстоять.
От автора:
Конечно, в жизни не всегда всё складывается так, как на детских рисунках. Иногда самые близкие люди оказываются врагами, а счастье приходится отвоёвывать. Но, возможно, именно в этом и заключается справедливость: не в том, чтобы зло было наказано кем-то свыше, а в том, чтобы найти в себе силы самому построить свою жизнь так, чтобы в ней не осталось места для предательства и лжи.