Он стоял у обочины, под старым, разлапистым кленом, и казался не реальным автомобилем, а видением. Ярко-белый, с идеальными черными полосами вдоль кузова, он был породист и прекрасен, как арабский скакун. «Форд Мустанг» 1969 года. Мечта. Та самая, из фильмов и глянцевых журналов.
Мы с Сергеем замерли в двух шагах, боясь спугнуть. Пахло нагретым асфальтом, пыльцой и несбыточной надеждой. Нам было по девятнадцать, и нашим главным сокровищем был ржавый «Жигулёнок», вечно пахнущий бензином и тосолом. А тут — он.
— Смотри, — прошептал Серега, и в его голосе было столько благоговения, сколько верующий вкладывает в молитву. — Просто смотри.
Мы подошли ближе. Краска сияла под майским солнцем. Хром на решетке радиатора слепил. Через чистое стекло я увидел салон — деревянная отделка, кожаные сиденья, массивный рычаг КПП. Это была не просто машина. Это была песня о скорости, о свободе, о другой жизни.
— Эх, прокатиться бы, — выдохнул я, прижав ладонь к теплому капоту. Металл вибрировал, будто внутри спала гроза.
— Хозяева не поймут, — буркнул Серега, но его глаза горели тем же огнем.
И тут случилось чудо. Из дома напротив вышел пожилой мужчина в простой рабочей одежде. Он вытирал руки тряпкой и смотрел на нас не сердито, а с легким любопытством.
— Нравится? — спросил он спокойно.
Мы закивали, как два восторженных идиота, потеряв дар речи.
— Это… это ваш? — наконец выдавил я.
— Мой, — он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались лучики морщин. — Купил, когда еще молодым был. Почти как вы. Восстанавливал пятнадцать лет. Вместе с сыном.
Он подошел и провел рукой по крылу с той же нежностью, с какой гладят любимое животное.
— Сын… — голос его дрогнул. — Его сейчас нет. В другой стране. А машина тут стоит. Живет своей тихой жизнью.
Наступила пауза, густая и тягучая, как мед. Мы молчали, а старик смотрел на «Мустанг», и в его взгляде была целая вселенная воспоминаний: смех, бензиновые вечера в гараже, первая поездка сына за рулем.
И тогда он произнес слова, которые отозвались в нас громом.
— Хотите прокатиться?
Сердце ушло в пятки, а потом подскочило к самому горлу. Мы переглянулись. Это была шутка? Проверка?
— Я… я не уверен, что смогу, — пролепетал Серега, лучший водитель из нас обоих. — Такая машина… я только на картинках видел.
— Ерунда, — махнул рукой мужчина. — Она прощает ошибки, если чувствует, что за рулем хороший человек. Садитесь.
Ключи блеснули на солнце. Он вручил их Сергее. Такое доверие было ошеломляющим, почти пугающим.
Дверь открылась с глухим, бархатным щелчком. Серега опустился на водительское сиденье, я сел рядом. Пахло кожей, старым деревом и историей. Серега вставил ключ в замок зажигания. Рука его дрожала.
— Не бойся, — тихо сказал я. — Мы сейчас в кино.
Он повернул ключ.
Мотор проснулся не сразу. Сначала это был низкий, ворчливый звук где-то в глубине. Потом он нарастал, превращаясь в рык, в симфонию мощности. Весь автомобиль затрепетал, будучи живым существом, почувствовавшим дорогу. Звук был настолько плотным, что его можно было потрогать. Он заполнил салон, проник в кости, в кровь.
Серега осторожно тронул с места. «Мустанг» плавно покатился по тихой улице. Казалось, он не ехал, а парил в сантиметре от асфальта. Я опустил стекло. Ворвался ветер, теплый и ласковый. Он трепал волосы, бил в лицо, и это было пьянее любого алкоголя.
Серега сначала вел машину скованно, боясь лишнего движения. Но потом его лицо озарила улыбка — широкая, безумная, счастливая. Он плавно нажал на газ.
Рык мотора усилился. Нас прижало к креслам. Дома, деревья, люди — всё превратилось в цветные размытые полосы. Мир сузился до ленты асфальта перед нами и этого божественного гула за спиной. Я закрыл глаза. В этот момент не было ни прошлого, ни будущего. Не было учебы, неопределенности, бытовых проблем. Была только скорость. И свобода. И друг рядом, с которым мы делили этот миг чистого, абсолютного счастья.
Мы ехали недолго, может, минут десять. Но за эти минуты мы прожили целую жизнь. Когда мы вернулись и заглушили мотор, наступила оглушительная тишина, будто нас внезапно лишили слуха.
Мы вылезли из машины, наши ноги были ватными. Серега молча вернул ключи хозяину. Тот смотрел на нас, и в его глазах стояли слезы.
— Спасибо, — хрипло сказал Серега. Его голос срывался. — Это… это лучшее, что было в моей жизни.
— Нет, — тихо ответил старик, глядя на сияющие лица двух незнакомых парней. — Спасибо вам. Вы напомнили мне, для чего я его сохранял. Не для того, чтобы он пылился. А для этого. Для вот этого огня в глазах.
Мы пошли обратно к своей развалюхе. Шли молча, не в силах вымолвить ни слова. Возбуждение постепенно сменялось сладкой, щемящей грустью, как после самого прекрасного сна.
Мы сели в свой «Жигуль», который вдруг показался нам тесным и убогим. Серега положил руки на руль, все еще чувствуя в ладонях вибрацию баранки «Мустанга».
— Понимаешь, — сказал он, глядя в лобовое стекло, за которым оставалась обычная жизнь, — теперь я знаю. Я знаю, каким должен быть звук настоящего мотора. Я знаю, какое на ощупь настоящее счастье.
И мы поехали домой. Уже не мечтая о «Мустанге». Просто зная, что он есть. Что где-то там, под старым кленом, живет не просто автомобиль. А капсула времени. Машина, которая на десять минут вернула двум друзьям их молодость, а одному старику — его сына. И этот рык мотора навсегда остался в наших душах — громкий, всепобеждающий, эмоциональный отголосок совершенства.