Лёха чинил свою «десятку» на обочине, ругаясь про себя последними словами. Осенняя слякоть намертво забила жиклёры, и двигатель, сдавленно хрипя, окончательно заглох. Машин на этой дороге, ведущей в забытую богом деревушку, было мало. Те же, что проносились мимо, даже не сбрасывали скорость, обдавая его грязными брызгами.
Уже смеркалось, и в промозглом воздухе висела ледяная дымка. Лёха с тоской посмотрел на запасную канистру с бензином — он была пуста. До деревни еще километров десять топать.
Вдруг в потухающем свете заката он увидел фары. Старый, видавший виды УАЗик-«буханка» медленно подкатил и остановился за его машиной. Из водительской двери вышел мужчина лет пятидесяти, сутулый, в протертой телогрейке. Лицо его было изможденным и серым.
— Беда? — хрипло спросил он, подходя.
— Карбюратор забастовал, — махнул рукой Лёха. — И бензин на нуле.
Мужчина молча кивнул, заглянул под капот. Пахло от него дешевым табаком и чем-то горьким, печальным.
— У меня шланг есть. Солью, сколько сможешь. Мне недалеко.
Он не стал ждать благодарности, достал из багажника прозрачный шланг и пустую пластиковую бутылку. Лёха хотел предложить деньги, но мужчина лишь мотнул головой: «Не надо».
Пока бензин тонкой струйкой перетекал из бака «буханки» в бутылку, они стояли молча. Тишину нарушал только шелест шин редких машин.
— Спасибо, — наконец сказал Лёха, когда бутылка наполнилась. — Выручил. Меня Лёха зовут.
Мужчина на секунду замер, потом поднял на него усталые, потухшие глаза.
— Николай, — отозвался он и, помедлив, добавил: — Вам к селу, что за поворотом?
— Да, к тётке.
— Садитесь, подвезу. Вам всё равно не завестись, пока карбюратор не прочистите. А ночь холодная.
Лёха, удивлённый такой настойчивой добротой, согласился. Он сел в «буханку». В салоне пахло бензином, сеном и тем же неуловимым запахом тоски, что исходил от самого Николая.
Они ехали в полной тишине. Николай не включал радио, не пытался завести беседу. Он просто смотрел вперёд на мокрый асфальт, будто вёл машину по давно знакомому, но невыносимо тяжёлому маршруту.
— Вам сюда? — вдруг спросил он, сворачивая на грунтовку, ведущую к кладбищу, которое виднелось на окраине села.
Лёха смутился.
— Нет, я в село, к живым.
Николай грустно улыбнулся, и это была первая эмоция на его лице за всю дорогу.
— Я знаю. Просто… мне нужно на минуту. Вы не против? Мне тяжело одному.
Что-то в его голосе не позволило Лёхе отказать. Они вышли и прошли между могил к свежему, ухоженному холмику. На простом железном кресте висела табличка с фотографией. Улыбающаяся девушка, лет двадцати.
Николай положил на могилу сорванный у обочины поблёкший полевой цветок и постоял молча, опустив голову.
— Год назад, — тихо начал он, не глядя на Лёху, — моя дочь, Катя, ловила тут машину. У неё колесо спустило. Стояла, как вы сейчас. Машины проносились мимо. А потом пошёл дождь, стемнело... Её сбил водитель. Пьяный. Не справился с управлением на повороте.
Лёха замер, и у него похолодело внутри.
— Я теперь каждый день в это время еду по этой дороге, — продолжил Николай. — Смотрю, не стоит ли кто. Чтобы никто больше не стоял. Чтобы никто не мёрз, не боялся. Чтобы ни одна душа не чувствовала себя брошенной в такой же час, как она.
Он обернулся к Лёхе. В его глазах стояла бездонная, неизбывная боль.
— Спасибо, что поехали со мной. Иногда невыносимо одному.
Они молча вернулись к машине. Николай отвёз Лёху до самого дома его тётки, кивнул на прощание и уехал в сгущающиеся сумерки.
Лёха так и не починил в тот день карбюратор. Он сидел на крыльце и смотрел на тёмную, пустую дорогу. Он был спасён, он был в тепле. Но на сердце у него была тяжесть, которую не снять никаким ремонтом. Он понял, что иногда самая большая помощь на дороге — это не бензин и не буксировка. Это возможность разделить с кем-то его тихую, бесконечную боль. И эта помощь никогда уже не сможет догнать того, кто ушёл самым страшным из всех поворотов.
А.И. Пецун