Роман «Застава Красного Шайтана»
Ночь над заставой дышала тревогой. Иван Гвоздев не спал. В чадящем, неровном свете фитиля, бросавшего на глинобитную стену его рваную, дёрганую тень, он в который раз перечитывал шифровку из Ашхабада.
Буквы плясали перед глазами, но смысл приказа был твёрд и холоден, как сталь штыка: «…взять под стражу… контрреволюционная деятельность… действовать по законам военного времени».
Приказ. Для него, Ивана Гвоздева, бывшего слесаря с Путиловского, прошедшего окопы германской и видевшего, как старый мир рассыпается в прах, приказ Реввоенсовета был святыней. Голос Революции, единственно верная правда, за которую он проливал кровь.
А за стеной, в соседнем доме, спал «объект» этого приказа. Штабс-ротмистр Поспелов. Золотопогонник. Классовый враг, которого он, по самой своей пролетарской сути, должен был ненавидеть.
Но что-то не сходилось, ломало простую и ясную картину мира. Гвоздев закрыл глаза, и перед ним тут же встало измученное, но гордое лицо жены Поспелова.
Вспомнились испуганные глаза девочек-подростков, от которых ещё пахло порохом и страхом. И снова зазвучал спокойный, уверенный голос царского офицера, буднично докладывавшего об «оперативной обстановке».
— Контрреволюционная деятельность… — прошептал комиссар в душную тишину. — Какая, к чёрту, деятельность, если он тут один за всю границу против пятисот басмачей стоит?!
Гвоздев был не кабинетным идеологом. Он был солдатом до мозга костей, и солдат в нём кричал об абсурдности приказа. Арестовать единственного человека, знающего эту землю как свои пять пальцев?
Человека, который пользуется непонятным, но очевидным авторитетом у местных? Который только что практически в одиночку отбил атаку целой банды? Это было не просто глупо. Это было преступно.
Предательство по отношению к делу Революции, которое требовало укрепления границ, а не устранения их последних защитников.
Но приказ есть приказ. Невыполнение — трибунал. И пуля в затылок.
«Надо разобраться, — стучало в висках. — Я должен сам всё увидеть. Собрать факты. Я комиссар, а не слепой палач».
На рассвете, едва небо на востоке подёрнулось жемчужной сединой, Гвоздев, взяв с собой двух красноармейцев и своего переводчика — молодого текинца, искренне поверившего в партию, — отправился в кишлак.
Целью Гвоздева был не повторный визит вежливости, а дознание. Он шёл в кишлак в надежде услышать жалобы на царского сатрапа, горькие рассказы о поборах, жестокости и презрении. Комиссар отчаянно искал подтверждения тому, что было нацарапано в приказе, — доказательства, которые бы оправдали суровые строки и успокоили его собственную совесть.
Он нашёл аксакалов в тени той же старой чайханы. В ответ на его появление воцарилось настороженное, глухое молчание. Дождавшись, пока всем нальют чай, Гвоздев через своего переводчика начал говорить правильные, заученные слова: о свободе для угнетённых народов Востока, о власти рабочих и дехкан, о конце старого мира, где человек человеку был волк..
Старики слушали его вежливо, медленно кивая седыми бородами, но в их глазах, похожих на высохшие колодцы, он не видел ни капли отклика.
— Хорошие слова говоришь, красный командир, — наконец проскрипел самый древний аксакал, отложив пиалу. — Мы много слов слышали за свою жизнь. А вот капитана Поспелова мы не слышали. Мы его видели.
И они начали рассказывать. Не жалуясь, а спокойно и весомо излагая факты. Рассказали, как одним своим решением он потушил их десятилетний спор из-за воды, рассудив по совести, а не по силе рода. Рассказали, как он пришёл к ним в селение один, оставив винтовку у входа, — жест, который в этих краях ценится выше любых клятв.
— Но он же… царский офицер! — не выдержал Гвоздев. — Он служил тем, кто вас угнетал!
Аксакал вперил в него свой выцветший, всё понимающий взгляд.
— Он служит не царю и не тебе, красный командир, а служит Порядку. Когда приходили джигиты Джунаида, они кричали, что режут неверных во имя Аллаха, и грабили нас до нитки. Когда приходили твои предшественники, они говорили о величии Белого Царя и забирали наших сыновей в солдаты. А когда пришёл капитан Поспелов, он просто сказал: «Здесь будет порядок». И сдеражал слово.
И тут старик рассказал Гвоздеву то, отчего у комиссара по спине поползла ледяная струйка пота.
— Когда его казаки разбежались, мы решили — это конец. Что Джунаид снова оседлает наши земли. Но капитан пришёл к нам сам, один, и сказал: «Кто хочет защищать свой дом и семью — встаньте рядом». И наши сыновья, лучшие из джигитов, встали за его спиной. Не за твоего царя, не за красное знамя. За него. Потому что в нём видят настоящего мужчину.
И тут комиссар задал главный вопрос, который занозой засело в его сердце.
— Если вы так его уважаете, где же вы были, отцы? Где были ваши сыновья, когда Джунаид два дня штурмовал его дом? Почему он отбивался один, с женой и дочерьми?!
Наступила такая тишина, что стало слышно, как гудит в ушах. Старик опустил глаза.
— Потому что он сам нам это приказал, — тихо, с надломом в голосе, ответил аксакал. — Когда прибежал дозорный и сказал, что идёт Джунаид со всей своей ордой, наши джигиты схватились за ружья. Их было тридцать. Они готовы были умереть за капитана. Но он вышел к ним. Он сказал: «Вас тридцать, а их пятьсот. Они вас сомнут и не заметят. Это будет бессмысленная бойня. А после этого Джунаид вырежет весь кишлак — ваших жён, стариков и детей. Я не приму такую жертву».
Старик поднял на Гвоздева глаза, и в них стояли горькие, мужские слёзы.
— Он приказал им увести семьи и стада в дальние ущелья. Спрятаться. И ждать. «Этот бой — мой, — сказал он. — Я должен принять его один. А ваша задача — выжить. И сохранить свои семьи». Он отправил наших сыновей спасаться, а сам остался умирать, чтобы спасти их. Ты понимаешь теперь, красный командир?
Гвоздев молчал. Он был не просто раздавлен — он был уничтожен. Вся его идеология, вся его вера в классовую борьбу рассыпалась в прах перед этим простым рассказом о человеческом подвиге.
Картина мира не просто треснула — она разлетелась на тысячи осколков. Человек, которого он должен был арестовать как врага, оказался героем такого масштаба, какого он и представить себе не мог.
В этот самый момент в кишлак вихрем влетел всадник на взмыленном коне. Красный дозорный.
— Товарищ комиссар! Беда! — выдохнул он, едва не падая с седла. — Отряд Джунаида! Головной дозор напоролся! Они обошли нас по ущелью и напали на купеческий караван из Мерва! Наших там всего пятеро, их сейчас сомнут!
Гвоздев похолодел. Провокация. И ловушка. Джунаид проверял его на прочность.
— В РУЖЬЁ! — рявкнул он так, что старики вздрогнули. — Отряд поднять по тревоге!
Через десять минут горстка красноармейцев уже неслась к ущелью. Но Гвоздев, глядя на измученные долгой дорогой лица бойцов, с тоской понимал: они не знают местности. Они вымотаны. Они полезут в ущелье и попадут в классическую засаду, которую басмачи резали здесь веками.
Так и случилось. Едва они втянулись в узкую теснину, со склонов ударили хлёсткие, злые выстрелы. Лошади захрапели, шарахаясь и сбиваясь в кучу. Двое бойцов, качнувшись, мешками повалились на землю. — Залечь! К бою! — проревел Гвоздев, выхватывая свой тяжёлый маузер.
Они оказались в огненном мешке. Пули щёлкали по камням, высекая искры и наполняя воздух запахом горячего камня. Крики раненых смешивались с дикими, гортанными воплями басмачей. Гвоздев, прижавшись к валуну, отстреливался, но отчётливо понимал — это конец. Их было слишком мало.
И в тот миг, когда он уже приготовился умереть, он услышал новый звук. Сверху, с самого гребня ущелья, откуда их поливали свинцом, грянули другие выстрелы — сухие, точные, будто молотком вбивали гвозди. И за ними — яростный клич, но это был не клич басмачей.
Огонь по отряду Гвоздева внезапно ослаб, а потом и вовсе захлебнулся. Вместо этого на склонах началась суматоха, заметались тени, послышались крики ужаса и боли.
Через несколько минут всё стихло. Гвоздев, не веря своим ушам, осторожно выглянул из-за камня. И увидел картину, которую не забыл до конца своих дней. На гребне ущелья, чёткой тёмной фигурой на фоне багровеющего неба, стоял человек в выгоревшей офицерской тужурке. Поспелов.
Рядом с ним — с десяток суровых бородатых туркмен с винтовками наперевес. Его партизанский отряд. Они появились из ниоткуда и ударили басмачам в спину.
Поспелов спокойно, по-хозяйски спустился вниз. Подошёл к ошеломлённому Гвоздеву.
— Кажется, вам требовалась помощь, товарищ комиссар, — сказал он без малейшей иронии.
— Мой дозорный заметил вашу колонну. Я предположил, что Джунаид не упустит шанса проверить вас на прочность. Это его любимое ущелье для засад.
Гвоздев молчал. Он смотрел на Поспелова, на его спокойное, усталое лицо, на его людей, которые смотрели на своего командира с безграничной, почти сыновней преданностью.
Комиссар Иван Гвоздев, был спасён от неминуемой смерти своим классовым врагом. Человеком, приказ на арест которого обжигал грудь во внутреннем кармане гимнастёрки.
***
Вечером того же дня, вернувшись на заставу, комиссар Гвоздев сел за стол. Он долго смотрел на чистый бланк шифровки. Потом взял ручку, обмакнул её в чернильницу и твёрдым, разборчивым почерком начал выводить донесение в Ашхабад.
«РЕВВОЕНСОВЕТУ ТУРКФРОНТА. СРОЧНО. НА УЧАСТКЕ ГЕРМАБ ОБСТАНОВКА СЛОЖНАЯ. БАНДЫ ДЖУНАИДА ПРОЯВЛЯЮТ ВЫСОКУЮ АКТИВНОСТЬ. В ХОДЕ РАЗВЕДКИ БОЕМ УСТАНОВЛЕНО…»
Он писал долго, тщательно подбирая казённые, но веские слова. Писал о том, что бывший штабс-ротмистр Поспелов является единственным специалистом в регионе, обладающим полной информацией о противнике.
Писал о созданном им из местных дехкан отряде самообороны, который, при правильном подходе, будет лоялен новой власти. Писал о его безусловном, непререкаемом авторитете.
Закончил доклад одной фразой, выведенной с особым нажимом: «Считаю арест нецелесообразным и вредным для дела революции. Напротив, ходатайствую о назначении Поспелова М.Д. командиром отдельного пограничного батальона с немедленным присвоением соответствующей должности красного командира. Ответственность за данное решение беру на себя. Комиссар Гвоздев».
Он запечатал пакет и отдал его вестовому. Он знал, что ставит на кон всё: свою карьеру, свою партийную репутацию и, вполне возможно, свою жизнь. Но он также знал, что впервые за долгое время поступил не по приказу, а по совести.
И по уму.
🤓Спасибо, что читаете и поддерживаете мою работу. Ваша помощь вдохновляет писать лучше и чаще.