— Ты пойми, я же не чужому человеку отдал, а матери! Родной матери, Лиз. Это… ну, это сыновний долг.
Лиза замерла, держа в руках чашку. Пар от свежезаваренного чая поднимался к абажуру кухонной лампы, рисовал в тёплом свете причудливые, тающие узоры. Семнадцать лет. Семнадцать лет они с Семёном пили чай на этой кухне, в этой квартире, которую выгрызли у жизни в ипотеку, выплатив её досрочно. Они всё делали вместе, кирпичик за кирпичиком выкладывая свой небольшой, но такой надёжный мир. Всегда рассчитывали только на себя, на свои две зарплаты, на свои четыре руки. Их сын Илья, их общий шедевр, их надежда, уже почти не мальчик — семнадцатилетний парень, который ночи напролёт сидел над учебниками, готовясь штурмовать университет. И вот, впервые за все эти годы, на горизонте замаячило страшное слово «кредит». Не на шубу, не на поездку к морю. Их старенькая машина, верой и правдой служившая им все эти годы, вдруг захрипела и встала. Мастер в сервисе, вытирая масляные руки ветошью, вынес приговор, по стоимости сравнимый с покупкой подержанного самолёта. А тут ещё и платное отделение в вузе, куда Илья метил — их подушки безопасности на это не хватало. Кредит казался единственным выходом. Неприятным, но необходимым. Они решились. Вместе. По крайней мере, она так наивно полагала до этой самой секунды.
— Какой долг, Сёма? Какой, к чёрту, долг?! — Лиза с грохотом опустила чашку на стол. Чай выплеснулся на скатерть, которую она только утром постелила. Коричневое, расползающееся пятно. Уродливое, как и то, что он только что сказал. — У нас сын через два месяца документы подаёт! У нас машина, разобранная на винтики, стоит в сервисе! Эти деньги, Семён, были посчитаны до последней копейки. Ты понимаешь, что ты наделал? Ты слышишь меня?!
Семён отвёл взгляд. Его коронный приём. Он уставился на календарь с котятами, висевший на стене, будто искал там ответ. Он всегда так делал, когда был виноват и знал это. Смотрел куда угодно, только не в её глаза, в которых сейчас, кажется, бушевал ледяной шторм. Половина кредитных денег. Просто взять и отдать. Это была не просто дыра в бюджете. Это была чёрная дыра, которая с оглушительным рёвом засасывала их будущее, их планы, их спокойствие.
— Лиз, ну мама так просила… Говорит, крыша течёт, пенсия крошечная. То одно, то другое. Я не мог отказать. Ну как бы… она же мать.
«Она же мать». Эта фраза, как ржавый гвоздь, царапала Лизе душу все семнадцать лет их брака. Она стала паролем к их семейному сейфу, который Семён безропотно открывал по первому требованию Тамары Васильевны. Память услужливо подбросила ворох картинок, от которых до сих пор становилось тошно. Вот они празднуют десятую годовщину свадьбы, Лиза весь день простояла у плиты. И тут является свекровь, без звонка, с дешёвым тортом из ближайшего магазина. «Ой, Сёмочка, я вам тут сладенького принесла! А то твоя Лизавета, знаю я её, опять кастрюлями гремела, а про десерт забыла. Нехозяйственная она у тебя, сынок». И это при том, что в духовке остывал её фирменный вишневый пирог, аромат которого витал по всей квартире. А Семён? Семён лишь неловко улыбнулся и сказал: «Мам, ну что ты». И всё.
А деньги… О, деньги были вечной, незаживающей раной. Тамара Васильевна искренне считала, что сын ей пожизненно должен. За рождение, за бессонные ночи, за разбитые коленки. И она регулярно выставляла ему счета за эти услуги. То нужен новый холодильник, «а то этот совсем не морозит, все продукты портятся». То срочно надо вставить зубы, «а то жевать нечем, один хлебушек размоченный ем». То просто «на лекарства не хватает, сынок, помираю». И каждый раз Семён лез в их общий кошелёк. Лиза сначала пыталась спорить, что-то доказывать, рисовала таблицы расходов. Но всё разбивалось о непробиваемую стену его сыновней любви и её материнской манипуляции.
— Я мать, я тебя родила, в старости нуждаюсь. Неужели ты родной кровиночке откажешь? — картинно заламывая руки, вещала Тамара Васильевна по телефону. И Семён сдавался. Он был не в силах противостоять этому эмоциональному шантажу, этому театру одного актёра, который его мать оттачивала годами. А Лиза в этой пьесе была злодейкой, транжирой, которая только и думает, как бы «обобрать её кровиночку Сёмочку».
И вот сегодня эта пьеса дошла до своей кульминации. Главный приз — половина их кредита. Ставка — будущее их единственного сына.
— Верни деньги, Семён. — Голос Лизы звучал неестественно тихо, но в этой тишине чувствовалась твёрдость дамасской стали. — Поезжай к ней. Прямо сейчас. И забери всё до копейки.
Он посмотрел на неё так, будто она предложила ему ограбить банк. В его глазах плескалось искреннее недоумение.
— Лиз, ну как я их заберу? Я же сам отдал… Она, наверное, уже за крышу заплатила…
— Это не мои проблемы, Сёма. И не Ильи. Это твои проблемы. Ты их создал, тебе их и расхлёбывать. Или ты всерьёз думаешь, что я позволю тебе оплатить её мнимую дырявую крышу будущим нашего сына? Езжай. Просто поезжай и поговори со своей мамой.
Он долго мялся, тяжело вздыхал, но всё же накинул куртку и, не глядя на неё, вышел. Лиза осталась одна. Она механически вытерла пятно со скатерти, но оно лишь размазалось, стало ещё больше и уродливее. Слёз не было. Было только ощущение оглушающей пустоты и холодная, звенящая решимость. Что-то надломилось. Окончательно и бесповоротно.
Вернулся он часа через полтора. Раздавленный. Лицо серое, плечи опущены, будто он нёс на них неподъёмный груз.
— Она… она даже на порог не пустила.
Лиза молча смотрела на него, не проронив ни слова.
— Я звонил, стучал… Она заорала через дверь, что я с ума сошёл. Что никаких денег она у меня не брала. Представляешь? Сказала, что я всё выдумал. Что это ты, ну… ты меня против неё настраиваешь, и я уже сам не понимаю, где правда, а где ложь.
Лиза горько усмехнулась. Классика жанра. Сделать из него идиота, а из себя — невинную жертву. Тамара Васильевна была гением в таких постановках. И Семён, её вечный, покорный зритель, снова купил билет на этот спектакль. Только вот антракта в этот раз не будет.
На следующий день Лиза действовала быстро и чётко, как хирург. Пока Семён был на работе, она позвонила в фирму по замене замков. Приехал молодой парень, деловито просверлил что-то, пощёлкал новым механизмом. Звук работающей дрели казался Лизе музыкой. Музыкой освобождения. Она собрала вещи мужа. Три спортивные сумки и большой пакет с ботинками. Всё, что нажито за семнадцать лет. Она аккуратно выставила их у двери, на лестничной клетке.
Вечером Семён, как обычно, попытался открыть дверь своим ключом. Лиза слышала, как он скребётся, как недоумённо бормочет что-то себе под нос. Потом раздался неуверенный звонок.
Она открыла, оставив дверь на цепочке. Он смотрел на неё растерянно, как побитый щенок.
— Вернёшь деньги — вернёшься домой, — сказала она ровным, бесцветным голосом. — Не вернёшь — живи у мамы. У тебя же перед ней долг. Вот иди и отдавай его. Лично.
В коридор вышел Илья. Он вырос за это лето, вытянулся, и теперь стоял рядом с матерью, почти одного с ней роста. Твёрдый, как кремень.
— Папа, ты не просто деньги отдал. Ты отдал моё будущее. За её очередные прихоти. Зачем ты так с нами?
Семён что-то лепетал про недоразумение, про то, что завтра он обязательно всё решит, что нужно просто успокоиться и поговорить. Но его слова отскакивали от закрытой двери, которую Лиза захлопнула прямо перед его носом.
Всю эту бесконечную ночь он провёл на лестничной клетке. Лиза лежала в их широкой постели, которая вдруг стала огромной и холодной, и слушала. Слышала его шаги — туда-сюда, туда-сюда. Слышала, как он тяжело садится на ступеньки. Как он подходит к двери и тихо, почти шёпотом, зовёт её. Потом он начал умолять. Просил пустить его хотя бы к сыну. Голос срывался, в нём слышались слёзы. Любая другая женщина, наверное, сжалилась бы. Но Лиза не чувствовала ничего. Ни злости, ни обиды, ни жалости. Только выжженную дотла пустыню внутри. Утром, с первыми лучами солнца, она снова услышала его голос, совсем близко, у самой двери: «Лизонька, ну прости…». И в этот самый момент она с абсолютной ясностью поняла: всё. Конец. Доверие, которое они строили годами, он разрушил за один вечер. И никакими мольбами на лестничной клетке его уже не вернуть.
Через неделю она подала на развод. В суде Семён, подстрекаемый матерью, пытался доказать, что кредитные обязательства у них общие. Но суд без колебаний возложил весь долг на Семёна. Пусть теперь выплачивает. Своей маме. Или банку — какая, в сущности, разница.
Илья остался с ней. Разговоры с отцом по телефону были короткими и натянутыми. Пропасть между ними стала непреодолимой. Тамара Васильевна, как рассказывали общие знакомые, ходила по соседям и жаловалась на «змею-невестку», которая «увела кровиночку из семьи» и «оставила бедного мальчика без копейки».
А Лиза… Лиза нашла вторую работу. Уставала так, что едва добиралась до кровати. Но впервые за долгие годы, засыпая, она чувствовала не тревогу, а покой. Это была её жизнь. Тяжёлая, непростая, но только её и сына. Жизнь без вечных долгов, унизительных просьб и манипуляций. Дверь в прошлое она заперла сама. Надёжно. На два оборота нового ключа.