Я сидел за ноутбуком, заканчивая рабочий отчет, и краем уха слушал, как она щебечет по телефону с подругой, обсуждая какие-то наряды. Мы были образцовой парой, как мне казалось. Два успешных человека, красивая квартира в центре, планы на будущее. Мы понимали друг друга с полуслова, или, по крайней мере, я был в этом абсолютно уверен.
Я потянулся, разминая затекшую спину, и с улыбкой посмотрел на нее. Лена, заметив мой взгляд, послала мне воздушный поцелуй и снова рассмеялась в трубку. Какая же она у меня красивая, — подумал я. Точеная фигурка, копна светлых волос, которые она так забавно собирала в небрежный пучок, и глаза — огромные, серые, как летнее небо перед грозой. В них можно было утонуть. И я тонул, каждый день, на протяжении семи лет.
Когда она закончила разговор, я подошел к ней сзади и обнял за плечи. Она откинула голову мне на грудь.
— Устал, котик? — промурлыкала она.
— Немного. Но у меня для тебя новость, которая мигом снимет всю усталость.
Я выдержал театральную паузу, наслаждаясь ее любопытством.
— Ну? Не томи!
— Я взял нам путевки. На две недели. К морю! — выпалил я, ожидая визга восторга.
Мы давно не отдыхали. Последние пару лет были сплошной гонкой: у меня — за повышением, у нее — за развитием своего маленького дизайнерского проекта. Море было нашей общей мечтой, о которой мы говорили холодными зимними вечерами. Я представлял, как мы будем гулять по набережной, держась за руки, как будем плавать в соленой воде до полного изнеможения, а вечерами сидеть в маленьком кафе с видом на закат.
Лена обернулась. Ее лицо было странным. Не радостным, а скорее… напряженным. Улыбка застыла на губах, не доходя до глаз.
— К морю? — переспросила она тихо. — Это… здорово. Правда. А когда?
— Через три недели! Двадцать пятого вылетаем. Я все устроил. Лучший отель, все включено. Отдохнем, как никогда! И еще один сюрприз… — я замялся, чувствуя, что атмосфера почему-то начала меняться, густеть, как кисель. — Я маме тоже путевку взял. Она так давно нигде не была, одна совсем. Поедет с нами, представляешь? Будем все вместе.
Я ожидал чего угодно: может, легкого недовольства, что придется делить наше время с кем-то еще. Но того, что последовало, я не мог представить даже в самом страшном сне.
Лицо Лены окаменело. Она медленно отстранилась от меня, словно я внезапно стал прокаженным. Взгляд из серого, грозового, превратился в ледяной.
— Что? — выдохнула она одними губами.
— Ну… мама поедет с нами. Я подумал, ей будет приятно…
— Нет.
Слово прозвучало тихо, но так весомо, что, казалось, стены дрогнули.
— Что «нет»? — не понял я.
— Нет, Сергей! — голос ее окреп и зазвенел от подступающей ярости. — Я отказываюсь ехать на море с твоей матерью! Я хочу отдохнуть, а не провести неделю, выполняя её приказы.
Она развернулась и отошла к окну, обхватив себя руками. Я стоял посреди комнаты, ошарашенный. Сюрприз явно не удался.
— Лен, ты чего? Какие приказы? Моя мама — милейший человек. Она тебя обожает.
— Обожает? — она горько усмехнулась. — Да, обожает поучать меня, как правильно гладить твои рубашки, какой жирности творог тебе покупать и что я «слишком худая» и «наверное, плохо питаюсь». Я хочу лежать на пляже и читать книгу, а не выслушивать лекции о том, что солнце вредно, морская вода грязная, а песок полон микробов! Я хочу спать до обеда, а не вставать в семь утра, потому что «кто рано встает, тому Бог подает»! Я хочу отдохнуть, Сергей! Отдохнуть! А не работать бесплатной прислугой и компаньонкой для твоей мамы.
Ее тирада хлестнула меня по лицу. Я никогда не видел ее такой. Откуда столько злости? Да, мама у меня старой закалки, бывает, что-то посоветует. Но она ведь не со зла. Она просто заботится…
— Ну, Лен, не преувеличивай. Мы же можем просто… не обращать внимания. Отдыхать своей жизнью. Она будет своей.
— Не будет! — отрезала она. — Это будет не отдых, а ад. Я не поеду. Можешь ехать с ней вдвоем.
Хлопнула дверь в спальню. Я остался один в гостиной, где все еще витал запах яблочного пирога. Но он больше не казался мне запахом счастья. Теперь в нем была какая-то горькая, приторная нота. Я сел на диван, совершенно разбитый. Неужели все так серьезно? Неужели я так сильно ошибся? Я просто хотел сделать как лучше для всех. В тот вечер мы впервые за долгое время легли спать, не пожелав друг другу спокойной ночи. Между нами легла ледяная пропасть, и я не знал, как через нее перебраться.
Следующие несколько дней прошли в гнетущем молчании. Мы разговаривали только по необходимости: «Чай будешь?», «Я задержусь на работе». Лена была холодна и отстранена. Я пытался заговорить с ней о поездке, предлагал компромиссы.
— Лен, ну хорошо. Давай я поговорю с мамой. Мы будем жить в разных корпусах отеля. Будем видеться только за ужином.
Она смотрела на меня пустым взглядом.
— Сергей, ты не понимаешь. Дело не в корпусах. Дело в том, что я буду знать, что она там. И я не смогу расслабиться. Ни на секунду.
Я сдался. Я видел, что она на грани. Бледная, с темными кругами под глазами. Может, и правда устала? Может, я эгоист, что не подумал о ее чувствах?
— Хорошо, — сказал я вечером, когда она сидела, уставившись в одну точку. — Я отменю ее бронь. Поедем вдвоем.
Я ждал, что она обрадуется, кинется мне на шею. Но она лишь медленно повернула голову.
— Нет, Сереж. Уже поздно. Настроение испорчено. Я не хочу ехать. Вообще.
Это был удар под дых.
— Как… как не хочешь? Совсем?
— Совсем. Езжай один. Или с мамой. Тебе тоже нужно отдохнуть. А я… я поеду к родителям на дачу. Побуду одна, в тишине. Почитаю, посплю. Мне это сейчас нужнее, чем море.
Ее голос звучал так устало и убедительно, что я почувствовал укол вины. Это я довел ее. Своей дурацкой идеей.
— Лен, прости меня. Я не хотел тебя обидеть.
— Я знаю, — она подошла и впервые за эти дни обняла меня. Но объятие было каким-то вялым, безжизненным. — Все в порядке. Просто езжай, отдохни. За меня не волнуйся. Я приду в себя и все будет как раньше.
И я поверил. Я так хотел поверить, что цеплялся за эти слова, как утопающий за соломинку. Я позвонил маме, сказал, что Лена приболела и не сможет поехать, поэтому мы едем с ней вдвоем. Мама, конечно, расстроилась за Лену, но обрадовалась возможности провести время со мной. Путевки были невозвратные. Все складывалось. Накануне отъезда Лена помогла мне собрать чемодан, суетилась, складывала рубашки, давала советы, какую панаму лучше взять. Она снова стала прежней — заботливой, нежной. Тревога отступила. Просто кризис, переутомление. С кем не бывает? Отдохнет на даче, и все наладится.
В аэропорту она обнимала меня долго и крепко.
— Звони мне каждый день, — шептала она. — Я буду очень скучать.
— И я, родная. Очень, — отвечал я, вдыхая запах ее волос. — Отдыхай там хорошо.
Я улетел с легким сердцем. Первые пару дней были прекрасны. Море, солнце, беззаботные разговоры с мамой. Я звонил Лене каждый вечер. Она отвечала, но как-то странно. Голос был приглушенный, говорила она короткими фразами.
— Как ты, милая? Как на даче?
— Все хорошо, отдыхаю. Тут связь плохая, еле ловит.
— А родители где? С тобой?
— Нет, они в городе, дела у них. Я одна. Тишина, покой…
Странно, — подумал я. — Ее родители буквально на прошлой неделе хвастались, что им поставили новую вышку сотовой связи, и теперь интернет летает. Какая еще плохая связь? Но я отогнал эти мысли. Наверное, в доме стены толстые или еще что-то.
На третий день нашего отдыха у мамы разболелось сердце. Ничего серьезного, просто прихватило от жары. Мы сидели в номере, я давал ей таблетки, мерил давление.
— Вот видишь, сынок, — вздыхала она. — Старость не радость. Хорошо, что ты рядом. А Леночка как? Звонил ей?
— Звонил. Говорит, все в порядке. Отдыхает на даче.
— На даче? — мама удивленно подняла брови. — Странно. Мне ж ее мама, Валентина, вчера звонила. Про рецепт какого-то салата спрашивала. Говорила, Леночка в городе осталась, у нее проект какой-то срочный горит, работает без выходных. Сказала, жалко девочку, совсем себя не бережет.
Внутри у меня все похолодело. Комната вдруг показалась душной, а размеренный шум моря за окном стал невыносимо раздражающим.
— Как… в городе? Мам, ты уверена? Может, ты что-то не так поняла?
— Да что я могла не так понять, Сережа? Валентина ясно сказала: «Лена в городе, в работе вся». Я еще подумала, бедная, и отпуска-то у нее нет.
Я вышел на балкон, судорожно сжимая телефон в руке. Руки дрожали. Что это значит? Почему она мне соврала? И ее мама тоже… Или моя мама что-то путает?
Я набрал номер тещи. Гудки казались вечностью.
— Алло, Валя? Привет, это Сергей. Как дела?
— Ой, Сережа, привет! У нас все хорошо. Вы как там, отдыхаете? Море теплое?
Ее голос был бодрым и совершенно беззаботным.
— Да, все отлично. Валь, я чего звоню… Хотел спросить, как там Лена? Я ей звоню на дачу, а там связь ужасная. Не знаешь, как у нее дела?
На том конце провода повисла пауза. Короткая, но такая оглушительная.
— На… дачу? — в голосе тещи проскользнула паника. — Ах, да-да, на дачу! Точно. Я и забыла. Да все у нее хорошо, Сереж, не переживай. Отдыхает.
Ложь была настолько явной, настолько неуклюжей, что у меня свело скулы. Я понял, что она врет. Она знает, что врет, и знает, что я это понимаю.
— Понятно. Спасибо, Валь. Передавай привет.
Я отключился. Мир поплыл перед глазами. Зачем? Зачем они обе мне лгут? Ссора из-за мамы… отказ от поездки… вранье про дачу… вранье про работу… Это все звенья одной цепи, но я не мог понять, что они скрепляют.
Вечером я снова позвонил Лене.
— Привет, любимая.
— Приветик, — ее голос был чуть виноватым. — Прости, вчера не смогла долго говорить, связь прерывалась.
— Лен, — мой голос был твердым. — Я звонил твоей маме.
Пауза.
— И что? — настороженно спросила она.
— Она сказала, что ты в городе. Работаешь над проектом.
В трубке снова воцарилась тишина. Я слышал ее прерывистое дыхание.
— А… да. Точно. Мама забыла, наверное. Я же тебе говорила, что мне, возможно, придется на пару дней в город вернуться. Ты никогда меня не слушаешь! — она внезапно перешла в наступление. Голос ее зазвенел от обиды. — Я тут разрываюсь между работой и попыткой отдохнуть, а ты мне устраиваешь допросы!
Я не помню, чтобы она говорила про работу. Совсем не помню. Но ее уверенный тон, ее праведный гнев сбили меня с толку. Может, я и правда забыл? Замотался с отъездом…
— Прости, — пробормотал я. — Наверное, я забыл. Не злись.
— Я не злюсь. Я просто устала, — ее голос снова стал мягким и жалобливым. — Ладно, котик, мне бежать надо. Целую.
Она повесила трубку. А я остался стоять на балконе, глядя на черное южное небо. Чувство тревоги не отпускало. Оно, как ядовитый плющ, оплетало сердце, сжимало его все сильнее. Что-то было не так. Что-то было очень не так.
Я не мог спать всю ночь. Перед глазами стояло ее лицо в аэропорту, ее клятвы в любви, ее просьбы звонить каждый день. И ее ложь. Легкая, почти невинная, но оттого еще более страшная. Если она врет в таком малом, то где гарантия, что она не врет в чем-то большем? Я вспоминал последние месяцы. Ее частые задержки на работе. «Новый проект, очень сложный». Ее увлечение — курсы керамики, куда она ходила два раза в неделю. Она приносила оттуда кривоватые чашки и с гордостью ставила их на полку. Я радовался ее хобби. Может, я что-то упустил?
Внезапно в памяти всплыл один эпизод. Месяц назад мы были в гостях у друзей. Лена весь вечер с кем-то переписывалась, пряча телефон. Я тогда пошутил: «Что, тайный поклонник завелся?». Она вспыхнула, неестественно громко рассмеялась и сказала: «Не говори глупостей! Это по работе, девчонки из чата по дизайну спамят». Я и забыл об этом. А сейчас этот смех показался мне фальшивым.
На следующий день я не выдержал. Чувство, что меня обманывают, стало невыносимым. Я подошел к маме.
— Мам, мне нужно срочно вернуться.
— Что случилось, сынок? С Леной что-то?
— Нет… то есть, я не знаю. По работе. Неотложные дела. Прости, пожалуйста.
Мама посмотрела на меня долгим, понимающим взглядом. Она не стала расспрашивать. Просто кивнула.
— Езжай, конечно. Я тут сама справлюсь.
В тот же день я сидел в самолете, летящем обратно. Я не знал, что буду делать. Не знал, что скажу. Я просто должен был вернуться. Должен был посмотреть ей в глаза. Всю дорогу в голове крутилась одна мысль: Пожалуйста, пусть этому будет простое, нелепое объяснение. Пожалуйста, пусть я окажусь параноиком и идиотом. Но где-то в глубине души холодный голос шептал, что простых объяснений не будет.
Такси от аэропорта до нашего дома ехало целую вечность. Я смотрел на знакомые улицы, но они казались чужими. Вот наш дом. Подъезд. Лифт. Сердце колотилось где-то в горле. Я тихо вставил ключ в замок. Дверь открылась бесшумно.
В квартире было тихо. И темно, только из спальни пробивалась тонкая полоска света от ночника. Я вошел в прихожую, и первое, что ударило в нос — чужой запах. Тонкий, но отчетливый аромат мужского парфюма. Не моего. Мой стоял на полке в ванной, я знал его, как свой собственный. Этот был другим — терпким, с нотками сандала.
Ноги стали ватными. Я прошел в гостиную. На журнальном столике стояли два бокала и пустая бутылка из-под сока. Тот самый дорогой гранатовый сок, который Лена покупала только по особым случаям. Я никогда его не любил.
Я сделал шаг к спальне. Дверь была приоткрыта. Я заглянул внутрь. Комната была пуста. Кровать аккуратно заправлена. Но на прикроватной тумбочке, рядом с книгой Лены и кремом для рук, лежало то, что заставило мой мир рухнуть.
На полированной поверхности лежали мужские наручные часы. Простые, с черным кожаным ремешком. Недорогие. И определенно не мои.
Я протянул руку и взял их. Металл был холодным. Ремешок — чуть потертым. Это была не случайная вещь. Это была вещь, которую носят каждый день.
В этот момент я услышал, как в замке поворачивается ключ.
Дверь открылась. Вошла Лена. Она что-то весело напевала себе под нос. В руке у нее был пакет с продуктами.
— Ой, забыла хлеб купить, представляешь… — начала она и подняла глаза.
Она увидела меня. Замерла на пороге, как статуя. Улыбка сползла с ее лица. Взгляд метнулся по комнате, остановился на моей руке, сжимающей часы.
Ее лицо стало белым, как полотно. Пакет с продуктами выпал из ее ослабевших пальцев. Апельсины покатились по коридору, оранжевыми шарами разбегаясь по паркету.
Мы смотрели друг на друга в оглушительной тишине. Тишине, в которой было все: мой разбитый мир, ее страх и неопровержимая, уродливая правда.
— Что это? — спросил я тихо, почти шепотом, поднимая руку с часами.
Она молчала. Только ее губы мелко дрожали.
— Я спрашиваю, что это, Лена? — мой голос сорвался.
Она медленно опустилась на пол, прямо там, в коридоре, среди раскатившихся апельсинов. Закрыла лицо руками. И зарыдала. Не истерично, не громко. А тихо, горько, безнадежно.
И в этом ее плаче я услышал ответ на все свои вопросы. Отдых на даче. Плохая связь. Проект на работе. И даже тот яростный отказ ехать на море с моей матерью. Все это было ложью. Грандиозной, тщательно выстроенной ложью, чтобы освободить себе время. Время не для отдыха в одиночестве. Время для другого мужчины.
Ссора из-за мамы была просто предлогом. Идеальным, безупречным предлогом, в который я так легко поверил, потому что чувствовал себя виноватым. Она сыграла на моей любви и моем чувстве долга. И выиграла. Выиграла себе неделю свободы.
— Кто он? — спросил я, садясь на корточки напротив нее. Внутри была звенящая пустота. Ни злости, ни обиды. Только холод.
Она подняла заплаканное лицо.
— Это… неважно.
— Мне важно.
— Человек с курсов, — прошептала она. — С керамики.
Керамика. Кривые чашки на полке. Мое умиление ее новому хобби. Все это время она лепила не только глину. Она лепила новую жизнь. Без меня.
Я встал и пошел в спальню. Механически открыл шкаф, достал дорожную сумку и начал бросать в нее свои вещи. Футболки, джинсы, свитер. Лена вошла следом.
— Сережа, постой. Пожалуйста, давай поговорим.
— О чем? О чем нам говорить, Лена? О том, как ты тщательно все спланировала? Как использовала мою маму, мою любовь к тебе, чтобы меня обмануть?
— Я не знаю, как так вышло! — ее голос снова зазвенел. — Я запуталась! Мне стало… душно. В нашей идеальной жизни. Все так правильно, так гладко. Мне захотелось чего-то… другого. Ошибки.
Я остановился с рубашкой в руке и посмотрел на нее. Душно? В нашей жизни, которую я строил для нее?
— И ты нашла это «другое». Поздравляю. Надеюсь, оно того стоило.
Я застегнул сумку и пошел к выходу. Она бросилась за мной, вцепилась в рукав.
— Не уходи! Прошу тебя! Я все исправлю! Я люблю тебя!
— Ты не знаешь, что такое любовь, Лена, — сказал я, аккуратно отцепляя ее пальцы. — Любовь — это не ложь.
На пороге я обернулся. Она стояла посреди комнаты, такая же красивая, как и всегда. Но я смотрел на нее и не видел больше свою жену. Я видел чужого, незнакомого мне человека.
На следующий день я подал на развод. Процесс был быстрым и тихим. Мы не делили имущество, я просто ушел, оставив ей все. Квартиру, мебель, наши общие воспоминания. И кривые чашки на полке.
Через неделю мне позвонила теща. Плакала, просила прощения.
— Сереженька, прости меня, дуру старую! Я знала! — выпалила она сквозь рыдания.
Я замер.
— Что вы знали?
— Я видела ее с ним. Месяц назад, у торгового центра. Они целовались. Я хотела тебе сказать… но не смогла. Она же дочь моя. Я надеялась, это просто помутнение, что все пройдет. Когда ты позвонил с моря, я испугалась и соврала… Прости, Сережа!
Двойное предательство. От жены и от женщины, которую я семь лет называл «мамой Валей». Это было последней каплей. Я молча повесил трубку и заблокировал ее номер.
Прошло несколько месяцев. Я снял небольшую квартиру на другом конце города. По вечерам я часто сижу у окна и смотрю на огни чужих домов. Боль постепенно уходит, оставляя после себя шрамы и тихую грусть. Я больше не злюсь ни на Лену, ни на ее мать. Я понял, что ссора из-за моей мамы была лишь детонатором, вскрывшим давно назревший нарыв. Наша «идеальная» жизнь была всего лишь красивой картинкой, за которой скрывалась пустота. Ложь разрушила не только наш брак. Она разрушила меня. Но она же помогла мне родиться заново. Иногда, чтобы увидеть правду, твой мир должен сгореть дотла. Мой сгорел. И в этом пепле я, кажется, начинаю находить себя.