Клиника не прощала тайн. Утро после корпоратива началось с перешептываний — едва Маруся вошла в холл, будто вошла в аквариум: взгляды, сдержанные улыбки, полувопросы в глазах коллег.
— Видела, как она вчера блистала? — прошептала регистраторша Наталья медсестре, — кто бы мог подумать.
— А Коршунов как на нее смотрел! — с усмешкой добавила другая, — не просто санитарка, теперь у нас тут Золушка.
Мария ускорила шаг, стараясь не вслушиваться. Каждый шорох за спиной будто иглой колол. Внутри у нее все переворачивалось — не от стыда, а от непривычного внимания. Впервые за долгое время она ощущала себя женщиной, не тенью в белом халате. В ординаторской Люба встретила ее колючим взглядом.
— Мария, а ты ничего не хочешь нам рассказать? — холодно поинтересовалась она, сцепив пальцы на груди, — как тебе было? Весело?
Маруся замялась.
— Это был просто вечер... как у всех.
— Угу. У всех. Только не все возвращаются на машине главврача и в дизайнерском платье, — процедила Люба и отвернулась.
Все знали, что Люба крутит с главврачом и пользуется этим, издеваясь над младшим персоналом, считая себя хозяйкой. Иногда Маруся думала, неужели Андрей позволяет ей так себя вести с людьми, прикрываясь их отношениями? Или он даже не знает, что его пассия пользуется его властью? Маруся хотела ответить, но язык не повернулся. Бесполезно. Все уже решили за нее.
После корпоративного вечера прошли всего сутки, но для Маруси казалось — целая эпоха. В клинике на нее смотрели по-другому. Кто с удивлением, кто с усмешкой, а кто-то даже с откровенным одобрением. Но все это казалось далеким и неважным, потому что с утра она ловила себя на одном: ищет взгляд Андрея.
Он появился чуть позже обычного — молча, сосредоточенно прошел к себе, не заметив или сделав вид, что не заметил Марусю. Она уронила взгляд и принялась протирать стойку регистратуры, будто в ней было сосредоточено спасение мира.
— Мария, — услышала она его голос чуть позже, уже в коридоре, — на минутку.
Голос был спокойным, но в нем сквозила та же внутренняя сосредоточенность, которую она заметила накануне вечером, когда он смотрел на нее, будто впервые. Она пошла за ним, сердце стучало в горле.
Он завел ее в свой кабинет, жестом указал на кресло.
— Я хотел поблагодарить вас за то, что пришли, — начал он, опираясь на край стола, — это было неожиданно. Но приятно.
— Я… — Маруся запнулась, — я не была уверена,что стоит идти…
— Стоит, — перебил он спокойно, — вы удивили всех. Особенно Любу.
Маруся вздрогнула. Имя Любы прозвучало как гвоздь по стеклу. Она опустила глаза, но Андрей продолжал:
— Я не хочу, чтобы вы думали, будто я… пристально к вам отношусь потому, что это нарушает какие-то правила. У нас нет такого в регламенте. И все же — я отношусь.
Он замолчал, и в кабинете повисла тишина, которую нарушал только скрип ручки в его пальцах — он крутил ее, как будто пытался отвести излишнее напряжение.
— Я думаю, вы талантливая. И гораздо глубже, чем вам позволяли быть до сих пор, — он сделал паузу, посмотрел ей прямо в глаза, — я хотел бы узнать вас лучше, если вы не против.
Маруся не сразу ответила. Слова запутались в голове, как шерстяные нитки. Она кивнула, глядя на него с удивлением, в котором сквозило нечто большее — робкая благодарность и что-то почти непозволительное… надежда.
— А Люба?.. — тихо спросила она.
Он вздохнул и отвернулся к окну.
— Люба… Она многое себе позволяет. И многое мне позволяла, потому что я не возражал. Но это в прошлом.
Его взгляд снова упал на нее — спокойный, уверенный, но с ноткой усталости. Он не выглядел, как мужчина, который ищет флирта. Он выглядел, как человек, который внезапно заметил нечто важное — и теперь сам не знает, что с этим делать.
— Просто будьте собой, Мария. Не прячьтесь. Это… редкость, — сказал он наконец и открыл дверь, давая понять, что разговор окончен.
Она вышла из кабинета, ощущая себя оголенным проводом. Мир вокруг остался прежним — та же суета, те же звуки, но внутри все гудело и звенело. Впервые за долгое время она чувствовала себя не просто кем-то при клинике… а женщиной, которой предложили внимание.
Маруся не собиралась ничего рассказывать — ну правда, не преступление же, что она один раз надела платье и потанцевала, но бабушка каким-то образом все узнала. Вероятно, по наводке коллег — у нее были свои источники, как она это называла. Да и фотографии с корпоратива уже расползлись по чатам клиники, и кто-то с удовольствием переслал снимок, где Маруся стоит рядом с Андреем, почти улыбается, почти светится.
— Значит, это теперь у нас санитарки в моде? — бабушка встретила ее на пороге с таким видом, будто внучка принесла домой в подоле младенца, — героиня бала, смотрю!
Маруся сняла куртку и осторожно повесила ее на крючок, стараясь не встретитьсяс ней взглядом. Но бабушка уже шла следом — сухая, собранная, в домашнем халате, но все равно выглядевшая, как заведующая операционной.
— Ты зачем туда вообще пошла, а? Платья, прически, корпоративы! Ты санитарка! Это не твой уровень!
— Я просто… все шли… — попыталась было Маруся, но бабушка перебила:
— Не витать в облаках! Вот что я тебе скажу. Ты — простая девочка. Из простой семьи. Без образования. Если одеваешь на себя платье — еще не значит, что стала врачом или светской дамой! — ее голос поднимался с каждым словом, — Коршунов — не для тебя, ясно? Он мужчина другой породы, таких нам не потянуть. И вообще, забудь ты все это! Сказка не для нас!
— Я не говорила про него, — тихо, но твердо сказала Маруся, чувствуя, как в груди поднимается что-то горячее, — и не просила ничего…
— Вот и не проси! Лучше займись учебниками. Я поговорю с заведующей кафедрой, начнем готовиться к поступлению. Все это — глупости. Не позволяй себе мечтать, Маруся. Мечты — это роскошь, которую ты не можешь себе позволить.
Маруся стояла, глядя в пол. Все внутри сжималось от этих слов. Казалось бы — она привыкла. К таким разговорам, к таким установкам. Но теперь было иначе. Что-то в ней не соглашалось. Не хотело обратно в этот тесный, безопасный мир, где каждый вдох — по инструкции, каждое желание — под запретом.
— Можно я поем? — тихо сказала она, уходя на кухню. Бабушка фыркнула:
— Поешь, поешь. Главное, голову свою прополоскай — от глупостей. Пока не поздно.
А Маруся, разогревая вчерашний суп, вдруг подумала: а что, если уже поздно? Что, если в ней что-то проснулось — и теперь не хочет обратно в клетку?
После разговора с бабушкой в голове стоял гул, как после удара — не громкий, но глубокий, вибрацией по костям. Маруся лежала в темноте, свернувшись калачиком на диване, и смотрела в потолок, где на побелке от лампы дрожала тень старой люстры. Ни сна, ни покоя. Только тяжесть — как будто что-то неестественно большое упало на грудь и мешает дышать.
— Я не хочу быть врачом, — прошептала она в подушку, будто боясь, что даже стены услышат, — не хочу…
Слова эти звучали страшно. Не потому, что она этого не знала раньше — знала, конечно. Просто всегда гнала от себя. Потому что с детства ей рисовали другую картину: белый халат, строгость, ответственность, престиж. Бабушка, сидящая рядом и диктующая правила, как будто жизнь — экзамен, к которому нужно быть готовой всегда. Слезы были слабостью. Радость — неуместной. Мечты — глупостью. Все, что оставалось — долги, долг и еще раз долг. Перед семьей. Перед бабушкой. Перед судьбой.
А теперь вдруг эта хрупкая, поначалу почти неловкая надежда стала прорастать внутри. Андрей — со своими глазами, полными понимания. Корпоратив — где она хоть на миг почувствовала себя женщиной. Екатерина — с ее выкройками и верой. Все это будто дало ей разрешение впервые задуматься: а кем хочет быть она сама?
— Дизайнером, — вырвалось почти бессознательно, — я хочу быть дизайнером.
Смешно, глупо. Она даже боялась так думать. А если бабушка узнает? Она же всегда говорила, что профессии вроде этой — не работа, а баловство. Да и кто в их городе будет покупать платья, кроме как на свадьбу?
Но ведь шила-то она с детства. Любила подолгу крутиться у зеркала, примеряя на куклу новые наряды, обрезая старые шторы. Даже санитарную форму себе немного ушивала — чтобы сидела по фигуре. Это было ее, родное.
Но как сказать бабушке? Эта мысль будто врезалась острыми краями. Боль от нее была почти физической. Бабушка — это не просто родня. Это целая система координат. Сдвинуть ее — все равно что столкнуть планету с орбиты.
Маруся отвернулась к стене и сжала кулаки. Не сегодня. Не сейчас. Но уже совсем скоро ей придется выбрать. Или жить своей жизнью — с риском, страхом и, возможно, счастьем. Или чужой — привычной, но чужой. Выбор, от которого дрожат колени. Но он уже стоит перед ней, и она это знает.
Новость распространилась по клинике так быстро, как будто кто-то запустил в воздух петарду. Утро началось обычно — чай в ординаторской, дежурные улыбки, обсуждение дежурств, кто с кем остался на смене. Но потом, словно слаженный хор сплетен, зазвучало:
— А ты слышала? Коршунов с Любкой все, расстались. Окончательно.
— Та ну! Кто сказал?
— Медсестра из приемного. Говорит, сама видела, как он ей сказал все. При ней. Представляешь?
— Да ну нафиг… А что, и правда все?
— Да он и раньше на нее смотрел так, как будто зуб у него болит. Она на него вешалась, добивалась, стелилась под него, а Андрей наш в один день сдался и разрешил ей быть с ним. А теперь вообще — будто и не знал никогда.
Маруся сидела в уголке столовой и делала вид, что размешивает сахар в чае. На самом деле в кружке его уже не было. Сердце било невыносимо громко, и каждый шепот за спиной казался выстрелом в воздух. Уши горели.
Она вспомнила, как на корпоративе Люба сидела напротив Андрея, кокетливо касаясь его руки. А он — холодный, отстраненный. И тот его взгляд, когда он смотрел на Марусю в зале, когда протягивал ей руку. Там было что-то живое. Теплое. И настоящее.
Сейчас же, проходя мимо нее в коридоре, Андрей впервые за все время не просто кивнул. Он задержал взгляд. Чуть дольше обычного. Секунда, может, две. Но для Маруси — целая вечность.
— Доброе утро, — сказал он негромко, но тепло.
— Доброе, — выдохнула она, ощущая, как щеки вспыхнули, будто кто-то поднес к ним спички.
И пошел дальше. Спокойно. Не торопясь.
Весь день прошел как в дымке. Люба была на смене, но смотрела исподлобья, как будто искала, куда бы выплеснуть злость. Ходила напряженная, отрывисто отвечала на вопросы, роняла ручки и документы. Вся клиника чувствовала, что назревает буря.
— Надо бы поосторожней тебе, — шепнула Маруся санитарке Зинке, когда та сунула голову в процедурную, — а то Любу словно пчелы покусали.
Зинка ухмыльнулась:
— Ее не пчелы, а гордость. Коршунов теперь как будто глаза разлепил. Наконец-то.
Вечером, когда рабочий день закончился, Маруся задержалась у окна в раздевалке. Город за окном медленно тонул в огнях. Где-то там были другие жизни, другие мечты. И, может быть, в одной из них — место для нее. А в другой — кто знает — и для них двоих.
Маруся уже собиралась уходить домой — застегнула пуховик, перекинула сумку через плечо — как в дверях раздевалки неожиданно возник Андрей. Не в халате, не в форме — в сером пальто и с легкой небритостью, из-за которой его лицо вдруг показалось ей особенно... человеческим. Нет, не как обычно — не строгий главврач, не недосягаемый идеал, а просто — мужчина. Мужчина, стоящий в дверях, будто не может решиться войти.
— Привет, — тихо сказал он.
Маруся чуть вздрогнула — она не ожидала, что кто-то будет ждать ее после смены.
— Привет, — сдержанно ответила она, стараясь не глядеть прямо в глаза, чтобы не выдать бурю внутри, — вы что-то забыли?
— Нет, — он улыбнулся, — я тебя ждал.
Она не знала, как реагировать. Просто застыла, как та самая дурацкая зайчиха в свете фар, которую она когда-то обсуждала с Зинкой. Только сейчас фары были — его глаза. И смотреть в них было невыносимо.
— Послушай... — начал он и вдруг остановился. Потер шею, словно ища слова, — я не особо мастер в таких штуках. Обычно я по-другому. По-деловому. Но сейчас не могу по-деловому.
Маруся молчала, ком застрял в горле.
— Ты свободна в выходные? — наконец выдал он, — я подумал... может, прогуляемся? Просто ты и я. Без халатов, без Любы, без всей этой... клиники.
Он говорил серьезно, но в глазах пряталась робость. Будто боялся, что она откажет.
— А вы... то есть ты... — Маруся сама не заметила, как перешла на ты, — ты уверен? Ну, просто... Я санитарка. Не врач. Не...
— Маруся, — он сделал шаг ближе, голос стал чуть тише, — мне все равно, кто ты по должности. Главное — кто ты по сути. А ты... такая, какая есть. Мне это нравится.
Маруся замолчала. Щеки жгли. Сердце колотилось в груди, будто хотело вырваться наружу.
— Ладно, — прошептала она, — только без пафоса, ладно?
Он засмеялся. По-настоящему. Тепло, легко. И вдруг ей тоже стало легко.
— Обещаю. Никакого пафоса. Только кофе в термосе, шапка с помпоном и ты, которая вечно краснеет, — сказал он, и его голос был как плед — уютный и родной.
Маруся кивнула. Все, что она могла сейчас сказать, все, что хотела сказать — уже было в ее улыбке. Они договорились встретиться в субботу — возле старого городского парка, где зимой катались на коньках, а летом пахло липой и выжженной солнцем травой. В этот день, как назло, небо было серым, воздух — влажным, но для Маруси он все равно казался особенным.
Андрей ждал у входа, в том же пальто, с тем же легким беспокойством на лице. В руках держал два бумажных стаканчика с кофе. Увидев ее, заулыбался — искренне, широко.
— Ты пришла, — с облегчением сказал он, будто до последнего не верил.
Маруся кивнула. На ней было простое пальто, шапка бабушкиной вязки, щеки горели от холода — и волнения. На губах — почти невидимая помада, подаренная Екатериной, когда та, смеясь, сказала:
— Ну, не с пустыми же губами на первое свидание!
Они пошли вдоль аллеи, где под ногами хрустел гравий, а редкие прохожие шли навстречу с детьми и санками. Говорили ни о чем — про зиму, про слякоть, про кофе, который оказался слишком крепким, и перчатки, забытые Андреем в машине. Но чем дольше длилась прогулка, тем легче становилось. Маруся смеялась, рассказывала, как в детстве строила снежные крепости во дворе, как однажды чуть не провалилась под лед на озере, как бабушка потом неделю не разговаривала с ней от ужаса.
— А ты? — спросила она, — у тебя было детство? Или сразу в медицинский?
Андрей усмехнулся.
— Было. Я даже в музыкалку ходил. Играл на баяне. Представляешь?
— Ты? — она рассмеялась, — серьезно?
— Серьезно. Мама мечтала, что я буду баянистом. А я мечтал — чтобы баян сгорел к чертовой бабушке.
Они шли, шутили, дразнили друг друга. Казалось, время вдруг перестало течь по привычным канонам больницы и смен. Был только парк, этот кофе, запах хвои и он рядом.
Когда дошли до замерзшего пруда, Маруся остановилась, глядя на гладь льда.
— А если провалимся? — тихо сказала она.
Андрей посмотрел на нее.
— Я рядом. Не дам.
Они стояли так, плечом к плечу. Он осторожно взял ее за руку — не резко, а как-то между делом, но она почувствовала: в этом касании — все. Спокойствие. Тепло. И что-то такое, чего она не знала раньше.
— Хочешь, я кое-что скажу? — прошептал он, наклоняясь ближе.
— Ну?
— Ты очень красивая, настоящая. И я давно хотел сказать тебе это.
Она не ответила. Просто смотрела на него. А потом — шагнула ближе. И он поцеловал ее. Не уверенно и не порывисто — а так, как будто давно ждал этот момент. Бережно и нежно.
Маруся впервые в жизни поцеловалась не потому, что надо, не потому, что «раз уж так получилось», а потому что хотела. И больше всего — чтобы этот миг длился вечно.
После того вечера что-то внутри Маруси изменилось. Она стала легче дышать. Улыбалась чаще, глядя в окно, даже дежурства пролетали будто в другом ритме. И в коридорах, и в ординаторской, и в процедурной — все теперь казалось не таким серым. Но сказка, как всегда, не бывает без теней.
Коллектив замер — не сразу, но уверенно. Шепотки, которые сначала были про корпоратив и неожиданное преображение санитарки, теперь сместились на новую тему:
— А ты слышала, она с Андреем?
— Вот это устроилась...
— Это получается, санитарка отбила у Любки нашей мужика?
Любка, хоть и молчала, но смотрела так, будто мысленно сдирала с Маруси кожу. На утренней летучке демонстративно перебивала, закатывала глаза, и даже пациентам стала объяснять назначения с особой громкостью, будто подчеркивая, что она выше и главнее, а Маруся просто обслуга.
Однажды в столовой Маруся услышала:
— Ну все, ждите, скоро женится на ней, а ты, Светка, как дура, в ординатуре корячься, — с усмешкой сказала одна из медсестер, закидывая чайный пакетик в кипяток.
— Да что вы... — пробормотала Светка, глядя в тарелку с кашей, — может, это любовь.
— Ну да, любовь. У нас любвеобильный главврач, конечно.
Маруся в это время стояла за углом, сжимая в руках пластиковый поднос. Ей вдруг стало жарко, как будто кипяток плеснули на лицо. Но вышла она как ни в чем не бывало. Села, поела. Не ответила ни словом. Просто ушла раньше.
А вечером — снова он. Андрей. Заехал, чтобы подвезти, хотя она не просила. В машине играло радио, пахло мятой и его духами.
— Все нормально? — спросил он, глянув на нее, пока она застегивала ремень.
— Да, просто немного устала.
Он ничего не сказал, но взял ее за руку — так, как в парке. Просто, спокойно. И она сжала его пальцы в ответ.
— Я знаю, что они говорят, — начал он, когда машина уже катилась по ночному городу, — мне плевать.
— Мне тоже. Почти.
Он усмехнулся.
— Почти — это уже хорошо.
— Андрей... — она замялась, — я просто не привыкла. Что кто-то может быть со мной не потому, что ему одиноко. Или удобно.
Он посмотрел на нее — долго, прямо, спокойно.
— А я с тобой потому, что хочу быть. Неудобно, не одиноко. Просто хочу быть.
На мгновение стало так тихо, что даже радио в машине затихло будто бы специально. Потом он включил поворотник и припарковался у ее дома.
— Хочешь, я поднимусь?
Она подумала. Сердце било так, будто отбивало марш. Потом покачала головой:
— Нет. Пока нет. Просто... давай так. По чуть-чуть. Я не умею быстро.
Он кивнул.
— Хорошо. Будем учиться вместе.
Когда она вышла и закрыла за собой дверь, в голове стучало. Может, все-таки в этом и есть смысл? Не в громких признаниях, не в кольцах, не в том, чтобы «устроиться», как говорили сплетники. А в том, чтобы быть рядом, когда невыносимо. И не бояться — ни себя, ни других.
«Секретики» канала.
Рекомендую прочесть
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка ;)