— Нет, ну ты всё делаешь не так! Абсолютно всё!
Этот возглас, прозвучавший в абсолютной тишине уютной кухни, мог бы показаться громом среди ясного неба. Но для Ольги он стал привычным фоном, назойливым саундтреком её последних, казалось, бесконечных недель. С того самого дня, когда на пороге их с Игорем квартиры материализовалась Раиса Павловна. Она не просто приехала, она явилась. С огромным фибровым чемоданом, перетянутым бельевой верёвкой, и заявлением, от которого не нашлось, как отказаться.
— Старость, деточки, не за горами, — вещала она, деловито осматривая прихожую так, будто принимала объект государственной важности. — Поживу-ка я с вами, помогать буду. А то вы тут совсем одни, за всем не уследишь. Руки-то женской, настоящей, дому не хватает.
Игорь, её тридцативосьмилетний сын, блестящий инженер, терялся, как первоклассник. Он лишь неловко улыбнулся, потёр затылок и пробормотал что-то совершенно беспомощное: «Мам, ну мы же справляемся… Вроде». Но разве Раису Павловну остановишь таким вялым, почти капитулянтским сопротивлением? Чемодан уже стоял в гостиной, источая запах нафталина, валокордина и непоколебимой решимости.
Первое время её присутствие и впрямь маскировалось под помощь. Ну, почти. Она вставала раньше всех и гремела на кухне, сооружая кашу. Правда, такую густую, что в ней ложка стояла, и щедро сдобренную комочками. Ни Ольга, ни Лиза такую есть не могли. Она мыла полы, но делала это с таким трагическим выражением лица, будто оттирала авгиевы конюшни, а не вполне приличный ламинат. И каждое, абсолютно каждое её действие сопровождалось лекцией, от которой у Ольги начинало сводить скулы.
— Оля, суп так не варят! Кто ж морковку раньше картошки бросает? Вся сладость выйдет! Всю жизнь тебя учу!
Ольга, работавшая удалённо и ценившая тишину своего дома как величайшее благо, пыталась мягко возражать.
— Раиса Павловна, это мой рецепт, мы так привыкли, нам так нравится…
— Нравится! — фыркала свекровь, взмахивая половником, как дирижёрской палочкой. — Глупости вам нравятся. Надо делать правильно, как меня мама учила, а её — её мама! Это вековые традиции, а не твои эти… интернеты!
Она поправляла всё. Сложенное Ольгой постельное бельё безжалостно извлекалось из шкафа и перекладывалось в единственно верную стопку «по ранжиру». Стиральная машина, верная Ольгина помощница, подвергалась постоянной критике.
— Опять на сорок градусов поставила? И на быстрый режим? Да что там отстирается! Так, микробов только по белью размазать. Надо на девяносто, чтоб наверняка! Чтоб аж скрипело от чистоты!
Игорь на все Ольгины отчаянные попытки поговорить вечером, шёпотом, чтобы мама не услышала, лишь устало вздыхал и отводил глаза.
— Ну Оль, ну пойми, ты же знаешь маму. Ей так спокойнее, когда она всё контролирует. Она же не со зла, она помочь хочет. Потерпи, а? Она же нас любит.
И Ольга терпела. Сжимала до побелевших костяшек пальцы под столом, когда свекровь, проходя мимо её рабочего места, бросала через плечо: «Всё в компьютере своём сидишь, глаза портишь, лучше б делом занялась, вон пыль на плинтусе». Терпела, когда та отчитывала девятилетнюю Лизу за нечаянно пролитую каплю чая так, будто та совершила государственный переворот. Но всякому терпению, даже самому ангельскому, приходит конец.
Конфликт нарастал незримо, но неотвратимо, как давление в паровом котле, у которого заклинило предохранительный клапан. Раиса Павловна, уверившись в собственной незаменимости и Ольгиной тотальной некомпетентности, становилась всё более бесцеремонной. Она уже не просто давала советы, она откровенно, по-хозяйски оттесняла Ольгу от ведения домашнего хозяйства.
— Отойди, — говорила она, выхватывая у Ольги из рук сковородку, на которой уже шкворчало масло с чесноком для её любимой пасты. — Дай я сама, а то опять всё испортишь, пережаришь. От твоего этого чеснока одна изжога. Сейчас я лучку покрошу, котлеток сделаю. Мужику мясо надо, а не макароны твои заморские.
Ольга, опешив, отступала, чувствуя себя чужой на собственной кухне. Кухня, её маленькое царство, её место силы, где она любила колдовать после работы под тихую музыку, стала территорией свекрови. Запахи сменились. Вместо ароматов базилика и запечённой рыбы в доме теперь плотно, удушливо пахло жареным луком, перекипевшим борщом и праведным превосходством.
— Рубашки Игоря надо гладить вот так, с воротничка начинать! — вещала Раиса Павловна, бесцеремонно отключая Ольгин утюг и включая свой старый, советский, без отпаривателя. — А ты как попало елозишь, все стрелки кривые. Как он в таком на работу пойдёт? Люди же засмеют! Скажут, жена — неумёха.
Лиза, наблюдательная и тихая девочка, однажды вечером, когда они с мамой уединились в её комнате, чтобы почитать, тихонько спросила: «Мам, а почему бабушка всё время ворчит? Мы что, всё-всё делаем не так? И ты, и я?»
Именно в этот момент, глядя в честные и немного растерянные глаза своей дочери, Ольга поняла: хватит. Терпеть дальше — значит предать не только себя, но и своего ребёнка, позволить этому ядовитому «правильно» отравить их мир. Спорить было бесполезно. Доказывать что-то — унизительно. Воевать — глупо и не в её правилах. Значит, надо было сменить тактику. Кардинально.
На следующий день, когда свекровь в очередной раз завела свою заунывную песню про неправильно сваренный суп, Ольга не стала спорить. Она молча выслушала, сняла свой яркий фартук в подсолнухах, аккуратно повесила его на стул и спокойно, глядя свекрови прямо в глаза, сказала:
— Вы правы, Раиса Павловна. Абсолютно правы. Раз я делаю всё настолько неправильно — теперь кухня полностью ваша. Готовьте так, как считаете нужным. Я больше не буду вам мешать своим неумением.
Свекровь на мгновение опешила, в её глазах мелькнуло недоверие. Но оно тут же сменилось торжеством. Победа! Невестка сдалась! Она расправила плечи и снисходительно кивнула.
Вечером, когда Ольга собрала полную корзину белья для стирки, Раиса Павловна тут как тут:
— Опять на быструю стирку поставишь? Вещи же не отстираются, серыми станут!
— Конечно, станут, я же не умею, — с мягкой, обезоруживающей улыбкой ответила Ольга. — Поэтому, будьте добры, займитесь этим сами. Чтобы всё было идеально. Раз я не умею стирать, тогда всё бельё ваше.
Апогеем стала глажка. Увидев гору свежевыстиранных, но безнадёжно мятых рубашек мужа, Ольга демонстративно принесла их в комнату свекрови, где та смотрела свой любимый сериал.
— Раиса Павловна, вы же говорите, что я гладить совсем не умею. Вот вам рубашки Игоря. Вы ведь сделаете это безупречно. Ни единой складочки.
Первые несколько дней Раиса Павловна сияла. Она гордо несла знамя идеальной хозяйки, встав у руля их семейного корабля. Она готовила, стирала, гладила, убирала и непрестанно комментировала, как всё теперь стало «правильно» и «по-людски». Ольга же, получив невиданную доселе свободу от домашних обязанностей, посвящала вечера себе и дочке. Они читали книги, которые давно откладывали, гуляли в парке, смотрели фильмы, уютно устроившись под одним пледом. Когда «идеальный» ужин от бабушки задерживался, они тихонько пробирались на кухню и делали себе бутерброды или, хохоча, заказывали пиццу, съедая её прямо в комнате Лизы.
Но энтузиазм свекрови, такой бурный вначале, начал заметно иссякать. Одно дело — приехать в гости на выходные и показательно сварить «правильный» борщ, пожиная лавры, и совсем другое — ежедневно, без выходных и перерывов, тащить на себе весь быт семьи из четырех человек. Нагрузка оказалась непосильной для её шестидесяти двух лет и привычки скорее учить, чем делать.
Кульминация грянула в дождливую, промозглую среду. Утром Игорь, опаздывая на важнейшую встречу с заказчиком, метался по квартире в поисках своей лучшей синей рубашки.
— Мам! Где моя синяя рубашка? Ты же обещала погладить! Я вчера просил!
— Ой, не успела я, сынок, замоталась вчера, спину прихватило, — виновато прозвучал голос Раисы Павловны из кухни, где на сковороде что-то отчаянно подгорало.
Игорю пришлось натягивать вчерашнюю, слегка помятую. Он был зол, как никогда. Хлопнул дверью так, что в серванте звякнула посуда.
Вечером уставшая и измотанная семья собралась на кухне. Ужин снова не был готов. На плите в кастрюльке что-то сиротливо булькало, а сама хозяйка, Раиса Павловна, сидела за столом, подперев голову рукой, и жаловалась.
— Сил моих больше нет. Целый день как белка в колесе, кручусь, верчусь, а в доме никто не помогает. Никакой благодарности, никакого сочувствия!
Ольга с Лизой молча жевали хлеб с сыром. И тут Лиза, с обезоруживающей детской непосредственностью глядя на бабушку, громко и отчётливо произнесла:
— Бабушка, а я думала, ты у нас самая лучшая хозяйка на свете… А у нас теперь почему-то вечно ужин не готов. И папа сегодня в мятой рубашке на работу ушёл. Он сердился.
Это был удар ниже пояса. Точный и сокрушительный. В звенящей тишине было слышно, как монотонно капает вода из крана. Раиса Павловна побагровела, потом побледнела. Она открыла рот, чтобы что-то крикнуть, возмутиться, но слова застряли в горле. Детскими устами глаголила истина, и она была беспощадна.
Первым не выдержал Игорь. Весь день он кипел из-за утреннего конфуза, а вечерний бардак и жалобы матери стали последней каплей.
— Мам, ну в самом деле! — взорвался он, ударив ладонью по столу. — Ты приехала помогать, а в итоге у нас дома какой-то перманентный хаос! Может, тебе и правда лучше отдохнуть? У себя… дома.
Раиса Павловна впервые за всё это время выглядела не властной, а по-настоящему растерянной и постаревшей. Она вдруг отчётливо поняла, что сама, своими же руками, своим желанием всё контролировать и всех поучать, загнала себя в эту унизительную ловушку. Хотела доказать, что она лучше, а доказала лишь, что её самонадеянность не подкреплена реальными силами.
Ольга, до этого молчавшая, спокойно и беззлобно добавила, глядя не столько на свекровь, сколько на мужа:
— Я ведь не отказывалась от помощи, Раиса Павловна. Я предлагала делать всё вместе. Но раз я «всё не так делаю», мне пришлось оставить всё вам. Чтобы вы сделали так, как надо.
До свекрови, кажется, начало доходить. И до Игоря тоже. Он посмотрел на свою спокойную жену, потом на свою раздавленную, съёжившуюся мать. Впервые за много лет в его инженерно-правильной голове произошёл какой-то важный сдвиг. Он вдруг увидел всю ситуацию её глазами, глазами Ольги.
На следующее утро Раиса Павловна, как-то ссутулившись и не поднимая глаз, молча собирала свой фибровый чемодан.
— Пожалуй, вы правы, — сказала она тихо, застёгивая последнюю пряжку. — Лучше я к себе поеду. Засиделась я у вас.
Когда за ней закрылась дверь, Игорь подошёл к Ольге и крепко обнял её.
— Прости. Я, кажется, только сейчас всё понял. Ты у меня не просто умная. Ты… ну, ты мудрая. А я вёл себя как последний…
— Тихо, — прервала его Ольга, прижимаясь к нему и вдыхая его родной запах. — Просто давай в следующий раз будем решать всё сразу. И вместе.
Дом снова стал их домом. С запахом Ольгиной пасты с чесноком, с их неправильно, но уютно сложенным бельём, с их маленькими несовершенствами, которые и делали его живым. И это было самое правильное, что могло быть.