Воскресный визит к родителям закончился как всегда опустошением. Не громким скандалом с битьем посуды, а тихим, унизительным отступлением Людмилы. Она не попрощалась с родителями и вылетела из подъезда. Села в машину и только там позволила себе вздохнуть. Воздуха, казалось, не было, ни в легких, ни во всей этой промокшей от дождя дороге. Людмила завела двигатель, но проехала всего пару кварталов, прежде чем поняла, что обессилела. Руки машинально открыли сумочку. Она схватила помаду и нанесла несколько слоев на губы.
- Успокойся. – приказала она себе, но представляла все равно лицо матери - невозмутимая маска разочарования.
Людмила съехала к обочине под плачущей ивой и заглушила мотор. Смотрела на разводы от дворников на лобовом стекле, и каждый из них казался укоризненным следом. Она нажала на зеленую кнопку и не глядела на экран. Знала кто это. Только один человек в мире обладал шестым чувством на ее катастрофы.
- Я уехала. – выдохнула Людмила в трубку вместо приветствия и сама не узнала своего осипшего голоса.
- Дыши, Люда. Слышишь? На четыре счета вдох, на четыре выдох. – голос Лены в динамике показался прохладной ладонью на горячем лбу. Низкий, спокойный, обволакивающий. – Что на этот раз?
- Шторы! – Людмила истерически хмыкнула. Она сдерживала слезы за обеденным столом. Наконец-т плотина прорвалась. – Представляешь, всего лишь куски ткани!
Людмила закрыла глаза, и сцена разыгралась перед внутренним взором с беспощадной четкостью. Ее мать, Ирина Борисовна, разливала чай в свои любимые фарфоровые чашки. Отец уткнулся в телефон. Людмила показала с неосторожной радостью фотографии штор в своей новой гостиной, в которые вложила душу и три зарплаты.
- Посмотрите, какие портьеры нашла. Тяжелые, цвета мокрого асфальта. По-моему очень стильно.
Мать оторвала взгляд от чайника, надела очки и взяла телефон. Она разглядывала несколько секунд, увеличила изображение, потом поджала губы. Это ожидание растянулось для Людмилы в вечность.
- Ну что ж, - наконец произнесла Ирина Борисовна, и ее тон показался хуже любой ругани. – На вкус и цвет… Хотя выглядит, конечно, как в приемной у психолога. Такой дешевый шик.
Последняя фраза впилась в мозг как заноза. Не «мне не нравится», или «я бы выбрала другое», а именно так. Уничижительно, безапелляционно, с легким оттенком брезгливости. И эта реплика не про шторы, а про нее, Людмилу. Про ее выбор, предпочтения и даже жизнь.
- А потом мама сказала, что я ничего не понимаю в уюте! – всхлипывала Людмила в трубку. – Что у меня нет гнезда, а есть перевалочный пункт. И что вот Леночка, - Людмила запнулась, - точно купила бы что-то более теплое. Что у тебя, Лен, прирожденный дар создавать дом.
В трубке повисла тишина, полная сочувствия.
- Я сейчас поставлю чайник. – наконец заговорила подруга. Это не утверждение или вопрос, а спасение. – Приезжай ко мне, не спорь. Тебе сейчас нельзя домой в эту твою приемную. Поболтаем с тобой.
- Спасибо. – прошептала Людмила и повернула к Лене.
Ее дверь оказалась незапертой, словно подруга специально открыла заранее. Людмила вошла в крохотную, но до нелепости уютную прихожую и сразу ощутила запах бергамота и спокойствия. Лена стояла на кухне в смешном свитере с оленями. Она не обернулась, лишь кивнула в сторону стола.
- Садись, чай почти готов. С чебрецом, как ты любишь.
Людмила без сил опустилась на стул, обитый выцветшим гобеленом. Вокруг все старое, но живое. Каждая трещина на столе, отбитая ручка у чашки рассказывала свою историю. В отличие от ее собственной стерильной и выверенной квартиры, которую мама так больно и метко охарактеризовала. Лена поставила перед ней большую керамическую кружку. От нее поднимался ароматный пар. Сама хозяйка села напротив, подперла щеку рукой и выжидательно смотрела. Не жалела и не начинала. И в этом ее взгляде столько принятия, что Людмила снова почувствовала комок в горле.
- Мама не понимает. – тихо высказалась Людмила и глядела на свой чай. – Или не хочет. Я столько сил вложила в этот ремонт. Мечтала, что она хоть раз скажет: «Молодец, дочка, мне нравится». А вместо этого… Лена, я плохая дочь? Или эгоистка?
Лена обхватила руками свою голову.
- Ты хорошая дочь. Но другая. Ты выросла, а Ирина Борисовна все еще пытается укутать тебя в пеленки, которые давно малы и колются.
- Но почему мама всегда ставит в пример тебя? – высказала застарелую обиду Людмила. – «Леночка бы поняла», «Леночка бы посоветовала». Иногда мне кажется, что она любит тебя больше, чем меня.
Подруга мягко улыбнулась.
- Глупости. Ирина Борисовна видит во мне то, чего боится не разглядеть в тебе – послушание. Я для нее удобная, безопасная и чужая. Я не ее дочь и не могу разочаровать по-настоящему. А ты – пожалуйста, ведь ты для нее вся вселенная. Это такая… Искаженная форма любви. Она опекает тебя через контроль.
Людмила подняла глаза. Лена говорила так правильно, точно и житейски выверенно. Каждое слово ложилось бальзамом на свежую рану. Подруга раскладывала по полочкам ее хаос, превращала боль в понятную и логичную схему. Рядом с Леной она переставала чувствовать себя ущербной. Горячий, терпкий чай разлился по ее телу и прогнал озноб. Она смотрела на Лену. Ее спокойное лицо, умные глаза. На этот дурацкий свитер с оленями. И чувствовала такую волну благодарности, что перехватило дыхание.
- Что бы я делала без тебя! – прошептала Людмила. – Только ты меня и понимаешь. Ты мне ближе, чем семья.
Лена не отвела взгляд. Ее улыбка стала чуть шире, но до глаз почему-то не дошла.
- Для этого и нужны друзья. – странная, едва уловимая нотка проскользнула в ее голосе. – Чтобы оставаться той подругой, которую ты выбрала сама.
Людмила не заметила этого оттенка, она находилась в своей тихой гавани. В единственном на свете месте, где шторм утихал. И не подозревала, что именно здесь уже формировался самый разрушительный ураган в ее жизни.
Прошла неделя целительной тишины. Людмила посылала матери редкие равнодушные сообщения.
«Как дела?»
«Нормально.»
Этого достаточно для имитации формального мира, и нет надобности скатываться ни в выяснение отношений, ни в притворное раскаяние. Людмила не подозревала, что Лена за ее спиной убеждала Ирину Борисовну.
- Дайте Людочке остыть.
Подруга сглаживала углы, и как опытный дипломат вела постоянные переговоры. И результат не заставил себя ждать. Ирина Борисовна позвонила дочери в пятницу вечером. Людмила как раз стояла на балконе своей новой квартиры на 16 этаже, пила остывший чай и наблюдала, как город зажигал огни. Лето цеплялось за жизнь теплыми днями, но вечера уже дышали осенней промозглостью. Голос матери в трубке звучал непривычно ровно, почти миролюбиво.
- Людочка, я завтра курицу запекаю, твою любимую. Приезжай. И Леночку зови. Она как раз твой яблочный пирог обещала испечь. Помнишь тот, по бабушкиному рецепту?
Людмила призадумалась. Совместный ужин. Лена ставит тесто. Это походило на неизвестную хитрость. Людмила почувствовала укол вины за свое недельное молчание и одновременно огромное облегчение. Буря миновала.
- Хорошо, мам. Мы подъедем. – ответила она и ощутила, как невидимый груз упал с плеч.
Она тут же набрала Лену.
- Ты наш дипломат! – произнесла она со смехом. – Мама позвала на ужин. И тебя с пирогом.
- Ну вот и славно. – спокойно ответила Лена, как будто знала об этом заранее. – Я же говорила, ей требовалось время. Она тебя любит, просто… По-своему. Я подойду к тебе. Поедем вместе на твоей машине завтра в шесть.
Людмила повесила трубку с чувством глубокой благодарности. Лена снова все уладила, опять спасла.
На следующий день они приехали вместе. Людмила вела машину по знакомым улицам, мимо парка, где они с Леной прогуливали лекции, кинотеатра, где смотрели новые мелодрамы. Город – это их общее прошлое и единая территория. Она и не подозревала, что на этом участке уже шла тихая кампания за передел рубежей.
Лена сияла и несла в руках еще теплый пирог. Она завернула его в вышитое полотенце. Он пах корицей. Людмила приехала с пустыми руками. Лена прошла на кухню как к себе домой, обняла Ирину Борисовну, защебетала о чем-то, и напряжение в воздухе растаяло. Людмила чувствовала себе гостьей на этом празднике примирения. Немного неловкой, но благодарной. За столом царило оживление. Говорили о погоде, пробках. Отец по обыкновению молчаливо поглощал курицу. Людмила тщательно подбирала слова. Наконец, она осмелела и решила поделиться планами. Она вынашивала их целую неделю.
- Я тут подумала, раз уж с ремонтом закончила, хорошо бы на осенние каникулы слетать куда-нибудь. На Кипр или в Грецию. Сменить обстановку, на море посмотреть.
Ирина Борисовна поставила чашку на блюдце со стуком, от которого все вздрогнули.
- На Кипр? В наше-то время? Люда, ты вообще о будущем думаешь? Цены видишь? Лучше бы деньги отложила на машину нормальную, а то катаешься на этом ведре! Или на первый взнос по ипотеке. Ты бы еще придумала океан! Полная безответственность.
Продолжение.