Баба Нюра приехала в больницу на следующий день, сгорбленная, ещё более постаревшая от переживаний.
— Бабуля... — Дарья взяла её высохшую руку. — Прости меня за всё. Я подвела всех... Не смотрите на меня так... Я сама знаю... Спасибо, что не бросили... За детей моих... не волнуйся... Федя... он не даст им пропасть... Он хороший...
— Молчи, Дашенька, молчи, — хрипела бабка Нюра, смахивая слёзы кулаком. — Береги силы. Всё наладится.
Но ничего не наладилось. В ту же ночь у Дарьи случился обширный инфаркт. Дежурная медсестра обнаружила её утром уже остывшей. Она ушла тихо, во сне, словно свеча, догоревшая до конца.
На похороны пришла вся деревня. Стояли, молчали, смотрели на двух осиротевших детей и сгорбленную старуху. Фёдор пришёл тоже. Стоял в стороне, с непроницаемым, каменным лицом. Его жены Людмилы рядом не было.
Когда гроб стали опускать в землю, Таня вдруг дико закричала и бросилась к нему, её еле оттащили. Маленький Ваня, не понимая до конца, что происходит, горько плакал, уткнувшись в бабушкину юбку.
Фёдор сделал шаг вперёд, посмотрел на рыдающую дочь, на мальчика. Его лицо дрогнуло. Он хотел что-то сказать, может быть обнять их, но вместо этого резко развернулся и пошёл прочь с кладбища, не оглядываясь.
Он шёл быстро, почти бежал, зажимая в кулаке собственное сердце, в котором клокотала дикая, невыносимая смесь из боли, злости и невыплаканных слёз. Он потерял свою Дашку дважды. И во второй раз — навсегда.
*****
Прошло время. Время, которое превратило весёлую, резвую Таню в серьёзную, не по-детски сдержанную девочку. А маленький Ваня из беспомощного комочка стал шустрым, смышлёным мальчишкой с грустными глазами. Они жили в бабушкином доме, который совсем обветшал и осел, словно устал нести на своих старых брёвнах груз печалей.
Бабушка Нюра держалась из последних сил. Она по-прежнему косила траву для козы, но уже с одышкой и долгими перерывами. По-прежнему сажала огород, но Таня теперь делала большую часть работы. Старуха часто сидела на лавке у дома, глядя куда-то вдаль своими выцветшими глазами, и шептала: “Эх, Даша, Дашута... Как же нам без тебя-то тяжко…”
Фёдор после смерти Дарьи не пришёл ни разу. Но помощь его была ощутимой. Через соседку, тётю Зину, он исправно передавал деньги — на Танину одежду, на учебники, на подарки. Для Вани никогда ничего не было. Тётя Зина, передавая конверт, каждый раз вздыхала:
— Батя-то твой, Танюш, женат ведь давно. Тётя Люда, что в столовой школьной работает. Детей у них нет, так что тебя одну и жалеет. А про мальчика... Ну, сам понимаешь... Сердце не прощает. Он же не его кровиночка.
Таня молча брала деньги, кусая губу. Она ненавидела эти конверты. Они были похожи на плату за отказ от брата. Она клала их в старую шкатулку и тратила только на самое необходимое, в основном на Ваню — на те же куртки и ботинки, которые были ему нужны как растущему мальчишке.
Однажды утром бабушка Нюра не встала с постели.
—Танюша... — слабо позвала она. — Иди сюда, внучка.
Голос её был тихим, хриплым, не своим. Таня подошла, испуганно сжимая в руках край фартука. Ваня притих за печкой, чувствуя недоброе. — Пришла моя пора, внучка... — старуха с трудом дышала. — Я к мамке твоей скоро пойду... А вас... а вас одних жалко...
— Бабуль, не надо, мы вызовем врача! — засуетилась Таня, но бабушка слабо махнула рукой.
— Не надо врача... Всё своё отжила... Слушай меня внимательно. Как помру, придёт соцработница. Ваню в детдом определять будут. Или... — она замолчала, собираясь с силами. — А тебя, наверное, отец заберёт. Он человек хороший... Он тебя не обидит. Возьмёт... А Ваню... — она покачала головой, и скупые старческие слёзы покатились по морщинам. — Ваню он не возьмёт ни за что...
Таня замерла, чувствуя, как ледяной комок подкатывает к горлу:
— Как не возьмёт? Мы же вместе! Мы брат и сестра!
— Для него Ваня — не сын. Напоминание о горькой обиде большой... — бабушка закрыла глаза. — Тяжкий тебе выбор, внучка... Спасай себя. Иди к отцу. А Ваню... в детдоме, дай Бог, не пропадёт... Может, хорошие люди...
— Нет! — крик Тани прозвучал так громко, что даже бабушка вздрогнула. — Я никуда без Вани не пойду! Ни за что! Он мой брат! Я маме слово дала! Никогда его не брошу!
Бабушка Нюра посмотрела на неё с болью и... с гордостью:
— Сильная ты... В мать... — прошептала она. — Ну что ж... Как решишь...
Вечером того же дня бабы Нюры не стало. Она уснула и не проснулась. Двое детей остались в старом доме совершенно одни.
Через три дня, после похорон, на пороге действительно появилась соцработница, немолодая, усталая женщина с папкой в руках. А следом за ней, нерешительно переступая через порог, вошёл Фёдор. Он постарел, потяжелел, в его глазах читалась суровая скорбь. Рядом с ним, держа мужа под руку, стояла Людмила, его жена — полная, с напудренным лицом и недобрым взглядом.
— Ну, Татьяна, — начала соцработница, раскрывая папку. — Ситуация ясна. Оформляем документы. Ты поедешь к отцу. Мальчика мы определим в учреждение временного содержания, а там видно будет...
— Я никуда без брата не поеду, — тихо, но чётко сказала Таня. Она стояла посреди горницы, сжав кулаки, заслоняя собой перепуганного Ваню. Если в “учреждение”, то вдвоем. Я хотя бы присмотреть за братом там смогу. Не оставлю его.
Фёдор вздохнул, потупив взгляд:
— Танюша... Дочка... — голос его был хриплым и усталым. — Понимаешь... Так нельзя. У меня своя жизнь... Своя семья... Я тебе помогу, учись, я всегда на твоей стороне... Но мальчик... — он не нашёл слов, лишь беспомощно развёл руками.
Людмила фыркнула и язвительно сказала:
— И чего упёрлась, девка? Тебе райские условия предлагают! Дом новый, всё есть! А этого... — она презрительно кивнула в сторону Вани, — этого в хорошие руки пристроят. Он же чужой крови. Тебе что, своей жизни не жалко?
— Он не чужой! — вспыхнула Таня, и её голос зазвенел от ярости и обиды. — Он мой брат родной! И если он чужой, то и я вам чужая! Или вы нас обоих не забираете, или я никуда с вами не поеду! Мы с Ваней в детдом вместе пойдём!
— Таня, опомнись! — повысил голос Фёдор. — Ты вообще понимаешь, что говоришь? Детдом — это не курорт! Тебе же хуже будет!
— А с вами мне лучше? — в её глазах стояли слёзы, но она не отводила взгляда. — Бросить его здесь одного? Чтобы он по ночам плакал и меня искал? Чтобы его обижали, потому что он беззащитный? Я маме обещала! Я своё слово сдержу! Вы его не принимаете — значит, и меня не принимаете! Мы — одно целое!
В горнице повисла тяжёлая, давящая тишина. Соцработница смотрела на Таню с нескрываемым изумлением. Людмила злобно шептала что-то Фёдору на ухо, дергая его за рукав. Фёдор же смотрел на дочь. Смотрел на её сжатые кулаки, на её бледное, искажённое решимостью лицо, на её глаза, полные слёз, но не смирения. И в его памяти вдруг всплыло лицо Дарьи — похожее до мелочей.
— Ну что, Фёдор Николаевич? — спросила соцработница. — Решайте. У меня других детей в списке полно.
Фёдор отстранил руку Людмилы, сделал шаг вперёд. Он посмотрел на Ваню, который, дрожа, вжался в сестру. Мальчик был до боли похож на Дарью. Те же чёрные глаза, тот же упрямый подбородок.
— Ладно... — прохрипел он, и слово далось ему с огромным трудом. — Господи, прости меня... Забираем... Обоих.
— Федя! Ты с ума сошёл! — взвизгнула Людмила. — Я не согласна! Я на это не подписывалась! — Заткнись! — рявкнул на жену Фёдор так, что она отшатнулась. — Я сказал — забираем обоих. Это моё последнее слово. Не нравится — дверь там, на улицу.
Отец подошёл к Тане, положил тяжёлую руку ей на плечо:
— Собирайте вещи. Только самое необходимое. Остальное купим.
Таня не бросилась ему на шею, не стала благодарить. Она лишь кивнула, сглотнув комок в горле, и повернулась к брату:
— Ванечка, слышишь? Мы едем... к папе. — Она не знала, как ещё его назвать.
Ваня молча прижался к ней. В его детской душе было слишком много страха и боли, чтобы радоваться.
Дорога в новый дом прошла в гробовом молчании. Людмила сидела на переднем сиденье, всячески демонстрируя свой бойкот, яростно смоля одну за другой сигарету. Фёдор молча рулил, глядя на дорогу. Таня с Ваней — на заднем, прижавшись друг к другу.
*****
Новый дом Фёдора и Людмилы был просторным, чистым, пахнущим свежим ремонтом и едой. Всё здесь было чужим, холодным и недоброжелательным.
— Ваши комнаты там, — сухо указала Людмила на две двери в конце коридора. — Постельное бельё в шкафу. Ужин через час. И чтоб никакого бардака.
Жизнь началась, но она не стала радостной. Фёдор исправно выполнял свой долг: кормил, одевал, давал деньги на карманные расходы. Но его доброта распространялась только на Таню. На Ваню он смотреть не мог. Каждый раз, видя мальчика, он видел предательство Дарьи, свою унизительную боль, своё поражение.
— Опять ты тут под ногами вертишься! — мог рявкнуть Федор, если Ваня нечаянно попадался на пути. — Руки из жопы растут! Дверь закрыть нормально не можешь! — кричал хозяин дома, если мальчик по-детски хлопал дверью. — В кого ты такой бестолковый? — это было самое частое и самое больное.
Людмила, видя такое отношение, и вовсе перестала стесняться. Она могла отодвинуть от Вани тарелку с котлетой: “Мало ли, ещё подавишься. Поешь каши”. Могла “забыть” купить ему зимние ботинки, пока Таня не устраивала скандал. Её неприязнь была мелочной, ежедневной, отравляющей.
Таня стала щитом для брата. Она делала с ним уроки, забирала его из школы, утешала ночью, когда он плакал от очередной обиды. Она училась быть ему не сестрой, а матерью.
Однажды вечером Ваня, тогда уже второклассник, не справился с задачей по математике. Фёдор, раздражённый тяжелым днём, стал кричать на него:
— Да что ж ты за бестолковый такой! Я тебе уже третий раз объясняю! Ничего не понимаешь! В деревне с тобой возиться некому было, вот и вырос неучем!
Ваня расплакался. Таня, не выдержав, встала между ними:
— Папа, хватит! Он же ребёнок! Он старается!
— А ты не лезь! — огрызнулся Фёдор. — Учительница рассказывала, как он у доски стоял. Все смеялись! Мне за него стыдно!
— А мне за вас стыдно! — выкрикнула Таня, вся трясясь от гнева. — Ты взрослый мужчина, а на ребёнка орешь! Он не виноват, что родился! Он не виноват ни в чём!
Фёдор замер, и на его лице появилось какое-то сложное, растерянное выражение. Но Людмила, услышав шум, вошла в комнату:
— Ах, вот как? Устроили бунт? — она смерила Таню холодным взглядом. — Мужчина в доме слово сказал, а ты нос задираешь? Или забыла, что вас обоих из милости взяли?
Это было последней каплей. Таня посмотрела на отца, который молчал, не заступился за дочь. Посмотрела на злорадствующую Людмилу. На перепуганного, затравленного брата.
— Всё. Хватит.
Татьяна молча развернулась, взяла Ваню за руку и повела его в комнату:
— Собирай вещи. Только самое нужное. Быстро.
— Таня, куда мы? — испуганно спросил Ваня.
— Домой, — коротко бросила сестра. — К бабушке.
Через полчаса они вышли в коридор с наспех собранными рюкзаками. Фёдор стоял у двери, блокируя выход:
— Таня, опомнись! Куда ты собралась ночью с ребёнком!
— К бабушке Нюре. В наш дом, — твёрдо сказала девушка. — Нас там никто не будет ненавидеть. Нас там ждали и любили.
— Да он же развалился уже! Там жить нельзя!
— Можно, — парировала дочь. — Лучше жить в разваленном доме, но с любовью, чем в новом — с ненавистью. Отойди, папа.
Федор не двигался, с болью глядя на неё:
— Танюша... Дочка... Прости... Я не хотел…
— Ты не хотел многое, — голос её дрогнул. — Но так получилось. Прощай.
Татьяна распахнула дверь и вывела Ваню на улицу. Был холодный осенний вечер. Они зашагали по тёмной, пустынной дороге, ведущей на окраину деревни, к старому, покосившемуся дому.
Фёдор не стал их догонять. Он стоял на пороге своего светлого, уютного дома и смотрел вслед двум тонким силуэтам, растворяющимся во тьме. А за его спиной звучал язвительный голос Людмилы:
— Ну и пусть идут! Нашли проблему! Сами же напросились! Неблагодарные!
Федор обернулся и посмотрел на жену. Посмотрел долго и пристально. Впервые за долгие годы он увидел не свою спасительницу, не свою новую жизнь, а злое, чужое, мелочное существо.
А Таня с Ваней шли домой. К их старому, разваленному, но такому родному и единственному дому. Там пахло бабушкой, мамой и настоящей, неподдельной любовью. Они шли, держась за руки, и Таня знала — это её выбор и он правильный.
*****
Старый бабушкин дом встретил их холодом и запустением. Но для Тани и Вани это был единственный уголок на земле, где их не унижали и не считали обузой.
Первые дни были самыми тяжелыми. Таня, взяв на себя роль взрослой, действовала с ледяным спокойствием: распаковала вещи, затопила печь, принесла воды из колодца. Ваня ходил за ней по пятам, словно испуганный котенок, боясь остаться один в полутемном, скрипящем доме.
— Не бойся, Ванюша, — говорила сестра, насильно делая свой голос бодрым. — Всё наладится. Мы справимся.
Она справилась. Утром — в школу. После уроков — бегом домой, проверить брата, накормить его, сделать с ним уроки. Потом — на подработку. Соседи, жалея сирот, понемногу помогали: то пирог принесут, то дров подбросят, то просят помочь по дому за символическую плату. Таня бралась за всё: мыла полы в конторе, помогала на ферме, пасла соседских гусей.
Фёдор несколько раз пытался подойти к дому. Он приносил деньги, продукты, новую одежду для Тани. Она брала только самое необходимое — для Вани, и то с холодной вежливостью.
— Таня, давай поговорим, — умолял отец, останавливая её у калитки. — Вернись домой. Я поговорю с Людмилой... Всё будет по-другому.
— У нас есть дом, — отрезала дочь, не глядя на отца. — И нам никто не нужен. Особенно твоя Людмила.
Федор уходил, сгорбленный, несчастный, аТаня шла к брату, который с надеждой смотрел на неё:
— Тань, твой папа опять звал нас назад?
— Нет, — лгала она. — Он просто справиться приходил. Ешь котлету, Ванечка, остынет.
Пришла весна. Таня окончила школу с золотой медалью. Все ждали, что она поступит в престижный вуз в городе, но она подала документы в районный кулинарный колледж.
— Ты с ума сошла! — возмущалась её классная руководительница. — С такими-то способностями! Тебе в университете место, а не на поварских курсах!
— Мне нужно быстрее начать зарабатывать, — твёрдо отвечала Таня. — У меня брат на руках. Я не могу уезжать далеко и учиться пять лет.
Она ездила на учебу в райцентр, а вечером возвращалась домой, где её ждал брат. Училась она яростно, жадно, схватывая всё на лету. Её талант к кулинарии был врождённым. Преподаватели прочили Татьяне большое будущее. В колледже у неё появился и парень, Сергей, сокурсник. Красивый, весёлый, городской. Он был очарован её силой и непохожестью на других девушек.
— Тань, давай после выпуска в городе останемся! — уговаривал он её. — Я своё кафе открою, ты у меня шеф-поваром будешь! Забудь про свою деревню! Ты же для себя должна жить!
Она молчала, глядя в окно на дорогу, ведущую домой. Она почти согласилась. Почти. Мечтала о другой жизни, о лёгкости, о любви.
И в этот момент ей позвонила взволнованная соседка:
— Танюш, ты приезжай... Беда тут у нас...
— Ваня? С ним что-то случилось? — похолодела она.
«Секретики» канала.
Рекомендую прочесть
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка ;)