Помню, в далёком-далёком детстве у бабушки на чердаке нашел старую-престарую книжку «Святочные рассказы». Папа был очень удивлен, ведь это была его самая первая и очень любимая книжка. А потом она куда-то исчезла. Тогда бабушка опасалась, что из-за книжки могут посадить дедушку, обвинив его в поповщине. Помню, долго рассматривал чудные и такие добрые картинки: разговор солдата с ангелом, новогодняя ёлка на опушке леса, возле которой стоит на костылях заяц. «Эта книга была издана для наших солдат Первой мировой войны. Мы обязательно возьмём её домой и подремонтируем» - сказал тогда отец.
А уже после обеда прибежал капитан из местного военкомата с проездными документами и предписанием срочно прибыть к месту службы. На флоте случилось ЧП, переросшее в крупный международный скандал. Наскоро собравшись, рано утром, не успев попрощаться с многочисленной роднёй, мы отбыли домой. Книжку забыли. Потом мы попросили бабушку сохранить «Святочные рассказы», но книжка к тому времени куда-то запропастилась.
Святочные или Рождественские рассказы – давно забытый жанр. Они издавались к светлому празднику Рождества. Читая их, люди проникались доброй атмосферой рождественских праздников. Наполненные добром, иногда светлой грустью, они дарили надежду на всё хорошее, наполняли теплом и добротой сердца читающих. Эти рассказы были любимым чтением долгими зимними вечерами. Их с великим удовольствием читали в окопах Первой мировой, в острогах, читали или пересказывали детям перед сном. Они были немудрёны, по-детски наивны и светлы. В них всегда добро побеждало зло, иногда на помощь приходили добрые Ангелы, неизменно был виден Божий промысел. А потом пришли коммунисты и объявили всё это опиумом для народа. За чтение подобного опиума людей высылали в очень отдалённые места. Редкие из них потом возвратились.
Майя Кучерская попыталась возродить традицию Рождественских рассказов. Вернее, не то, чтобы возродить, создать нечто похожее. В 2025 году издательством «АСТ» была издана необычная и очень интересная книга несвяточных рассказов Майи Александровны Кучерской «Случай в маскараде». И в этом же году книга «Случай в маскараде» вошла в шорт-лист Национальной литературной премии «Большая книга». Почему несвяточные? Майя Александровна говорит, что в сборнике представлены разные по жанру рассказы: святочные и не очень.
Действительно, ведь наша жизнь состоит не только из праздников. Помните, старое и мудрое утверждение о том, что жизнь, как рыбацкая тельняшка, состоит из белых и черных полос. За черной полосой всегда приходит белая. Ну, или почти белая. Одно объединяет рассказы из сборника «Случай в маскараде». Они все про нашу обыденную жизнь про то, что мы, порой, не замечаем, а оно безвозвратно уходит. Читается легко. Становится легко и грустно. Иногда, даже трудно понять от чего. Сборник открывается типичным святочным рассказом «Сувенир на память». Как после предновогоднего корпоратива у топ-менеджера выросли заячьи уши. Как теперь жить, как, вообще, появляться на людях? Неужели жизнь кончилась? Накрылись путевки на новогодний престижный отдых? А как же работа, как заработки? Наверняка, придётся уволиться. И только маленькая дочурка была счастлива. «Папа нас смешит. Ура!»
«Весь вечер он играл с детьми. В прятки, лего, в «папа нас смешит», имаджинариум и любимое Лизкино чаепитие с участием всех кукол и зверей. Петя изображал зайку. Дети хохотали, ползали по Пете, вскоре почти перестали обращать внимание на его дополнительные уши, в общем, были совершенно счастливы щенячьим заливистым счастьем. Папа был с ними, папа с ними играл.
Когда Катя увела их наконец умываться и спать, сидя на детской табуреточке перед столом с игрушечным чайным сервизом, Петя достал все-таки мертвый телефон, включил, но и не подумал идти в новости и мессенджеры. Сделал в «Заметках» табличку «было/стало» и записал в первый столбик: «Я никогда уже больше не смогу: руководить, получать столько денег, нагибать партнеров, выбивать из партнеров то, что нужно моему банку, выступать на совещаниях, увольнять, орать на подчиненных, лебезить перед начальством, ездить каждые две недели в командировки, уставать, как пес».
Он выдохнул и застрочил дальше: «Теперь я смогу играть с Лизиком и Ленькой, ходить с ними на прогулки в парк, веселить детишек в детских садах, быть артистом малого жанра, сниматься в фильмах, превратиться в суперзвезду детских сериалов, быть полезным объектом для научных исследований, чаще бывать дома, тусить с Катькой, ездить к маме, встречаться с людьми не только по делу, поехать, в конце концов, с ребятами на рыбалку, третий год зовут». Его поразило, что второй столбик получился намного длиннее.
Новая, гораздо более веселая и человеческая жизнь засверкала перед ним радужным озорным светом, волна утреннего счастья и легкости внезапно снова накрыла его и сделала невесомым.»
За бегом по карьерной лестнице мы упускаем детство наших детей, возможность поиграть с ними, увидеть их удивлённые широко распахнутые глазёнки, мы не даём возможности им, по-детски трогательно, прижаться к нам. Дети вырастают, а мы старимся. И порой удивляемся, почему к нам старикам безразличны наши дети? Почему они о нас так редко вспоминают? А мы о детях помнили, когда были молодыми? Много ли рассказывали сказок, искали в лесу следы зайцев, кормили голубей? Или нам было некогда. Порой, забываем простую истину, для наших детей мы старики превращаемся в таких же детей, какими они были для нас. И если нам было некогда тогда, то им некогда сейчас. Все возвращается на круги своя. А у героя рассказа к концу рождественских праздников пропадают заячьи уши. И снова мобильник, компьютер, переговоры, жёсткое расписание деловых встреч. Только вот встречи, игры с детьми есть в этом расписании?
Рассказы, истории, судьбы. Где-то было что-то похожее со мной. Или мне кажется? Помню, папа рассказывал: «Иду со службы, великолепная погода, а во дворе никого. Хотя мальчишеские голоса слышны. Пригляделся, все пацаны сидят на деревьях. Во, дают!» А ведь действительно, все выходили во двор и начинали лазить по деревьям. И девчонки-то, тоже лазили. А потом отца перевели в другое место, и мы уехали из того гарнизона. Незадолго до ухода в мир иной папа спросил, а нельзя ли увидеть море, маяки и наш дом. В глазах, почему-то стояла мольба. «Ну а чего нельзя-то?! – как можно бодрее спросил я - сейчас тебя одену, вызовем такси и поедем. Гарнизон открыт, шлагбаума давно нет». Отец долго стоял во дворе нашего дома, медленно поднялся в подъезд, дотронулся до «нашего» ящика. Во дворе его тихо окликнула седая, сгорбленная старушка. Я не сразу в ней признал некогда яркую красавицу с первого этажа. Узнал ли отец её, так и не понял. Нашего двора нет, туда воткнули две панельных пятиэтажки.
Перед домом толчея машин. Хотя, что-то неуловимое осталось с того времени. А может, мне показалось. Всё это вспомнилось мне после прочтения рассказа «Станция «Арбатская»». Через дня четыре папа начал забывать о поездке. Ничего страшного, думал я, придет весна обновим впечатления. Не обновил, папа ушел раньше. Только потом понял, что папа прощался с тем временем, с воспоминаниями. Содрогнулся, вспомнив, что хотел было отказаться от той поездки по причине занятости.
Когда уходят старики, в мире становится пусто. Со стариками уходит маленькая эпоха. Еще остаются письма детей, которые когда-то им писали, желтоватые фотографии, которые вмиг осиротели. Еще вчера помнили, кто на них улыбался, а сейчас… Некогда драгоценные письма, фотографии, книги, которые хранили память вмиг превращаются в хлам для помойки. Пронзителен и одновременно будничный рассказ «Номер тела». Это страшно, когда тебя некому хоронить, когда, дай Бог, находится сердобольная соседка. Вот и в рассказе «Номер тела» рассказано о старушке, когда-то работавшей няней для детей вечно занятой мамаши. А потом дети выросли.
«Но где же Моревна?
Чуть поодаль от кровати к стене прижался непонятный куль, огромный целлофановый черный мешок, чем-то набитый. Странно, что она не сразу его заметила.
Только тут Ася понимает, где Моревна. Какое уж там лицо, прощальный взгляд. Мешок крепко завязан. Вот и всё.
Ася включает радио, звучит любимый «Орфей» – Моцарт, «Реквием». Что ж, хорошо.
Она слушает знакомую погребальную музыку, и ей все вдруг делается понятно. Под самый Новый год они столкнулись с Моревной в подъезде не просто так. Они столкнулись, чтобы Ася ее похоронила.»
Как трудно похоронить чужого человека, похоронить по-человечески. Но из рассказа «Номер тела» невольно делаешь вывод, что похороны нужно прежде всего, живому человеку, его совести и памяти.
Да, двенадцать удивительно светлых и чистых, небольших историй. Словно 12 жизней. Больше всего меня тронул рассказ «Птички». Особенно тот момент, когда еще слабый, выживший в реанимационном ковидном аду Олег возвратился из больницы домой.
«Олег задумался и вдруг почувствовал, что одно острое желание, безусловно, живет в нем, но он прятался от него, не признавался, а сейчас разглядел его и понял. Горько, болезненно он хотел стать маленьким мальчиком. И чтобы мама обняла его. И нежно, но крепко держала в объятиях, и жалела, жалела, жалела, и гладила по голове, а он тихо плакал. Она повторяла бы самые обыкновенные, ласковые слова: вот какой ты у меня молодец. Как ты тяжело болел и справился, выздоровел. Какой ты хороший и умный заяц. Ты мой зайчик.
И в конце концов он обязательно утешился бы. Слезы бы высохли, он снова стал бы веселым и сильным. И снова все было бы хорошо.
Олег подумал, не признаться ли Инне, как он хочет, чтобы она обняла его и пожалела. Он поднялся и двинулся на кухню, Инна была там, готовила ужин. Наверняка вкусно пахло, но он ничего не чувствовал. Инна обернулась: что-то нужно? Налить тебе чаю? Нет-нет, он покачал головой и сказал тихо, смущаясь и глотая слова, сказал, что переживает какое-то дурацкое состояние, когда хочется плакать и чтобы кто-то его крепко пожалел. Инна рассеянно улыбнулась, задумалась, произнесла:
– Знаешь, говорят, после ковида бывает что-то вроде депрессии. Может быть, это оно?
Мясо зашипело, Инна подхватила лопаточку, начала переворачивать большие куски. И не добавила ни слова. Просто поставила ему диагноз. Не подошла и не обняла его – ну да, мясо подгорит. Но она вообще после его возвращения из больницы ни разу не обняла его, держалась чуть в стороне. Почему? Он же больше не был заразным.
Инна, Инна, мне хватило бы нескольких минут! Всего нескольких минут тепла.
Олег сел на лавку – в кухне у них стояли деревянные лавки, – глядел на знакомый кухонный пейзаж, синие прихватки, батарею поварешек, угластый деревянный дом для ножей и все яснее осознавал: человека, который мог бы дать ему эту малость, обнять и пожалеть – а он не сомневался, что это малость, – такого человека нет на Земле. Но как же Сашенька? Она, несомненно, любила его. Обрадовалась ему, когда увидела, запищала, обняла. Но она была девочкой, ребенком, не способным на большую жалость, в которую мог бы погрузиться он, взрослый человек. И когда Олег понял, что его не пожалеет никто, он испытал отчаяние такой глубины, которого не было даже перед лицом смерти.
Он понял, что уперся в дно, но побыв там недолго, неожиданно для себя оттолкнулся и поплыл вверх, дальше: а сам-то он, сам жалел ли Инну вот так? Как необходимо сейчас ему. Да хоть как-нибудь он жалел ее? Думал ли о том, что она, его Инна, чувствует не по отношению к нему, а сама по себе, по отношению к тому, что происходит вокруг, к самой себе? Но Олег быстро отвернулся от этой мысли и вопросов, он не знал и даже не представлял себе, что нужно сделать, чтобы найти на них ответы.?»
Всегда ли мы обнимаем, жалеем близких людей? Или уже навсегда разучились это делать.?
Благодарю Вас за то, что прочли статью. Всего Вам самого доброго! Будьте счастливы! Вам понравилась статья? Поставьте, пожалуйста, 👍 и подписывайтесь на мой канал