На следующий день Марина впервые за много лет ушла с работы раньше. Она не отпросилась, а просто сказала Анне Петровне, хозяйке ателье, что ей срочно нужно домой. Та, мудрая женщина, пережившая и развод, и потерю близких, лишь понимающе кивнула: «Иди, дочка. Дела семейные — они не ждут».
Марина шла домой, и каждый шаг отдавался гулким эхом в её душе. Она не знала, что скажет, что сделает. Знала только, что так, как раньше, уже не будет. Вчерашний скандал не был просто ссорой. Это был водораздел, черта, перейдя которую, она сожгла за собой все мосты. Мосты в ту жизнь, где она была удобной, безотказной и всегда входящей в положение.
Подходя к своему подъезду, она заметила у лавочки знакомую фигуру. Это была Зинаида Павловна, соседка с третьего этажа, местный «центр новостей» и «бюро добрых советов».
— Мариночка, здравствуй! — пропела она, увидев её. — А я вот сижу, о тебе как раз думаю. Слышала я вчера ваши дебаты. Стены-то у нас картонные, сама знаешь. Ну и голосина у твоей свекрови! Прямо Шаляпин в юбке.
Марина невесело усмехнулась.
— Здравствуйте, Зинаида Павловна. Да, вечер был громкий.
— Ты, девочка, держись, — по-матерински сказала соседка, понизив голос. — Эта Регина — фрукт известный. Она ещё когда Кирилл в школе учился, всем учителям кровь сворачивала. Вечно ей все были должны. Ты не поддавайся. Ты у нас девка хорошая, работящая. Не давай себя в обиду. А если что — ты только свистни. Мы тут всем подъездом за тебя горой встанем.
От этих простых, но искренних слов у Марины потеплело на душе. Она поблагодарила соседку и вошла в подъезд. Чем ближе она подходила к своей двери, тем отчётливее слышала доносящиеся из квартиры голоса. Мужской смех, бряцание посуды. Сердце неприятно сжалось. Кирилл был не один.
Она тихо вставила ключ в замок, повернула его и приоткрыла дверь. Шум и запах спиртного ударили в нос. Марина замерла в прихожей, прислушиваясь к разговору, доносившемуся из кухни.
— Да брось, Вить, — хохотал Кирилл, и по его заплетающемуся языку было понятно, что он уже изрядно набрался. — Ты за мою не переживай! Моя лохушка всё вытянет. Она же пашет, как ломовая лошадь, в своём ателье! И кредит этот тоже на ней будет. Мать вчера, конечно, перегнула палку, напугала её. Но ничего, отойдёт. Поплачет и отойдёт. Куда она денется?
Второй голос, принадлежавший, видимо, его дружку Витьке, согласно поддакнул:
— Ну, это да. Твоя Марина — она баба надёжная. Не то что моя стерва.
— Вот именно! — с гордостью воскликнул Кирилл, чокаясь стаканом. — Она без меня-то кто? Никто! Сирота казанская. Это я её в люди вывел. Так что поворчит и заплатит. Ей не привыкать. Она всю жизнь за всех платит. Такой уж у неё характер.
У Марины всё внутри похолодело. Это было страшнее вчерашних криков свекрови. Страшнее оскорблений и обвинений. Это было предательство. Холодное, расчётливое, циничное. Теперь всё встало на свои места. Они с Региной Константиновной заранее всё решили. Решили, что именно она, «ломовая лошадь», будет тянуть их долги. Что она, «лохушка», поплачет и смирится.
Она больше не пряталась. Она решительно шагнула на кухню.
Картина была маслом: на столе — батарея пустых бутылок, остатки какой-то закуски. Кирилл и его приятель Витька сидели, развалившись на стульях. Увидев Марину, Кирилл осёкся на полуслове. Стакан выпал из его ослабевших пальцев и с глухим стуком покатился по полу. Витька тут же вжал голову в плечи и уставился в свою тарелку, будто увидел там что-то чрезвычайно интересное.
— Ошибаешься, Кирилл, — твёрдо и отчётливо произнесла Марина. В её голосе не было ни слёз, ни истерики. Только холодный, звенящий металл. — Лохушка — это та, кто позволяет себя использовать. А я… я больше не ваша дойная корова.
Она повернулась и вышла из кухни. Она не стала ничего объяснять, не стала кричать и бить посуду. Всё было сказано. Услышано. Понято.
Она открыла шкаф, достала старый, пыльный чемодан и начала методично собирать вещи мужа. Футболки, джинсы, свитера. Вот эта рубашка, в которой он был на их первом свидании. А вот этот свитер, который она сама ему связала. Она швыряла вещи в чемодан без всякой жалости, будто вырывала из своей жизни целые страницы.
Из кухни доносилось невнятное бормотание. Кирилл, видимо, пытался что-то объяснить своему дружку. Через пару минут Витька, не прощаясь, прошмыгнул мимо неё к выходу. Дверь за ним тихонько хлопнула.
Кирилл появился в дверях комнаты. Пьяный, растерянный, жалкий.
— Марин, ты чего? Ты всё не так поняла! Я же пошутил!
— Я всё так поняла, Кирилл, — не оборачиваясь, ответила она. — Я поняла, что десять лет жила с человеком, который меня ни во что не ставит.
Она застегнула молнию на чемодане, с трудом подняла его и выставила в прихожую. Рядом поставила его ботинки.
— Ступай к мамочке, — сказала она. — Вместе и будете платить за её «новую кухню». У вас это наверняка получится лучше, чем у меня.
Он смотрел на неё, и в его пьяных глазах плескался страх. Он, кажется, начал понимать, что это не шутка. Что его удобная, предсказуемая жизнь рушится на глазах.
— Марин, ну прости! Я дурак! Я не хотел! — он попытался обнять её, но она отстранилась, как от чего-то грязного.
— Уходи, Кирилл.
Он ещё что-то бормотал, обещал, клялся. Но Марина была глуха. Она открыла входную дверь и жестом показала ему на выход. Поняв, что мольбы бесполезны, он схватил чемодан и, пьяно ругаясь, вывалился на лестничную клетку. Дверь за ним захлопнулась.
Марина не плакала. Внутри была пустота. Будто из неё вынули всё, что болело, и оставили только оболочку. Кот Барсик подошёл, ткнулся мокрым носом ей в руку и замурчал свою успокаивающую песню.
Три часа спустя, когда уже стемнело, к подъезду подкатило такси. Марина, посмотрев в окно, увидела, как из него выгружается Регина Константиновна. Вторая серия трагикомедии начиналась.
Раздался требовательный звонок в дверь. Потом ещё и ещё. Марина не двинулась с места.
— Открой, ирода кусок! — донёсся с лестничной клетки визг свекрови. — Я знаю, что ты дома! Открывай, я сказала!
Марина встала, прошла в комнату, нашла свои наушники, вставила их в уши и включила музыку. Громко. Так, чтобы не слышать ничего, кроме бодрого ритма, обещавшего новую, счастливую жизнь.
За дверью разворачивалось настоящее представление. Регина Константиновна кричала, обвиняла её во всех смертных грехах, колотила в дверь руками и ногами. Марина была уверена, что на шум уже вышли все соседи. Она представила себе эту картину: растрёпанная, красная от злости свекровь и сочувствующие взгляды соседей, направленные, конечно же, не на неё.
Наконец, выбившись из сил и сорвав голос, Регина Константиновна уехала. В квартире снова воцарилась тишина, нарушаемая только мурчанием кота и стуком её собственного сердца.
Следующие несколько дней были похожи на туман. Марина ходила на работу, возвращалась домой, кормила кота, шила. Она взяла на дом сложный заказ — свадебное платье для дочки Анны Петровны. Работа спасала. Когда её руки были заняты, голова освобождалась от тяжёлых мыслей. Она вкладывала в каждый стежок, в каждую бисеринку всю свою нерастраченную нежность, всю свою мечту о счастье.
Кирилл и его мать больше не появлялись. Но они начали другую войну — телефонную. Звонки раздавались днём и ночью. Сначала это был Кирилл — он то умолял, то угрожал. Потом подключалась Регина Константиновна — она сыпала проклятиями. Марина просто сбрасывала звонки, а потом и вовсе занесла их номера в чёрный список.
Однажды вечером к ней зашла Зинаида Павловна с тарелкой горячих пирожков с капустой.
— Это тебе, подкрепись, — сказала она, проходя на кухню. — Видела я твою свекровь. Она теперь приезжает сюда и по двору ходит, всем рассказывает, какая ты ведьма. Как ты её кровиночку сынулю из дома выгнала, голого и босого.
— Пусть рассказывает, — вздохнула Марина, наливая чай. — Люди не дураки, сами всё видят.
— Это точно, — согласилась соседка. — Мы-то твоего Кирилла знаем, как облупленного. Видим, как он с дружками своими с утра до ночи пиво глушит. А Регина твоя… Она на днях в магазине скандал устроила. Продавщица ей просроченный сырок продала, так она чуть прилавок не разнесла. Кричала, что у неё сердце больное, а её тут отравить хотят.
Они посидели, попили чаю, поговорили о пустяках. И Марина почувствовала, что она не одна. Что есть на свете простые, добрые люди, готовые поддержать не за что-то, а просто так.
Шли недели. Осень сменилась зимой. Город укрыло белым, пушистым снегом. В жизни Марины тоже наступила ясность и чистота. Она закончила свадебное платье. Невеста была в восторге. После этой свадьбы к Марине потянулись новые клиентки. Оказалось, что «сарафанное радио» — лучшая реклама. Её хвалили за тонкий вкус, за аккуратность, за умение подобрать фасон, который скрывал недостатки и подчёркивал достоинства.
Она начала зарабатывать столько, что смогла не только спокойно платить по счетам, но и откладывать. Она сделала в квартире небольшой ремонт — переклеила обои, которые так раздражали свекровь, повесила новые шторы. Дом преобразился, наполнился светом и уютом. Её уютом.
О судьбе Кирилла и Регины Константиновны она узнавала от Зинаиды Павловны. Новости были неутешительными. Кредиторы одолевали свекровь. Ей пришлось продать старинный сервант и несколько картин, которыми она так гордилась. Новая кухня, купленная в кредит, больше не радовала — она стала немым укором её глупости. Кирилл работу так и не нашёл. Он целыми днями лежал на диване в квартире матери, пил и жаловался на жизнь. Два паука в одной банке, они теперь медленно пожирали друг друга, выплёскивая друг на друга накопившийся яд. Их «наказание» нашло их само — они остались наедине с собой и последствиями своих поступков.
Однажды, возвращаясь с работы, Марина увидела его. Кирилл стоял у магазина с мужиками своего пошиба. Осунувшийся, небритый, в грязной куртке. Он её не заметил. Она прошла мимо, и сердце даже не ёкнуло. Это был чужой, посторонний человек.
Весной, когда природа просыпалась от зимней спячки, проснулась и душа Марины. Она поняла, что готова жить дальше. Не просто существовать, а жить. Радоваться солнцу, пению птиц, улыбкам прохожих. Она записалась на курсы кройки и шитья — не потому, что не умела шить, а чтобы научиться новым техникам, познакомиться с новыми людьми.
В группе с ней оказался мужчина. Тихий, немногословный вдовец по имени Пётр. Он пришёл на курсы, чтобы научиться шить для своей маленькой дочки. Он неумело держал в руках иголку, и у него получались кривые стежки. Марина, видя его старания, начала ему помогать. Они стали общаться. Он рассказывал ей о своей дочке, она — о своей работе. Они говорили о простых вещах, и в этих разговорах было столько тепла и уважения, сколько она не видела за все десять лет брака.
Однажды он проводил её до дома. Они стояли у подъезда, и он, смущаясь, сказал:
— Марина, вы — удивительная женщина. Вы как будто светитесь изнутри.
Она улыбнулась. Впервые за долгое время — по-настоящему, счастливо.
Она не знала, что будет дальше. Сложится ли у них что-то с Петром, или они останутся просто друзьями. Она знала одно: она научилась кроить свою жизнь по собственным лекалам. И в этой новой выкройке не было места для обид, унижений и предательства. Только для ровных, крепких строчек, ведущих к простому человеческому счастью.
От автора:
Вот так и бывает: одни строят свое счастье на обмане и думают, что всех перехитрили, а другие просто молча шьют свою судьбу, стежок за стежком. И чья строчка в итоге окажется ровнее и крепче, всегда решает только время.