— Алёнка, ты что наделала?! Ты совсем с ума сошла?!
Голос сестры в телефонной трубке вибрировал от ярости, тонкий и пронзительный, как сверло дантиста. Алёна медленно отставила чашку с едва пригубленным кофе. Она ждала этого звонка. Ждала с каким-то отстранённым, почти научным любопытством, которое её саму немного пугало. Она ждала всю ночь, пока город за окном зажигал и гасил огни, и всё утро, наблюдая, как сонный сентябрьский рассвет лениво окрашивает крыши напротив.
— Доброе утро, Света, — её собственный голос прозвучал на удивление ровно и глубоко. Спокойно. Слишком спокойно для той выжженной пустыни, что осталась вчера в её душе.
— Какое к чёрту доброе?! Мне сейчас из «Версаля» звонили! Из ресторана, ты понимаешь?! Они требуют оплатить счёт! Весь счёт! Ты что, забрала деньги?! Ты нас подставила!
Алёна усмехнулась в трубку, беззвучно, одними уголками губ. Забрала деньги. Как же это было предсказуемо, как в духе её семьи. Всегда, ну вот всегда, сводить всё к деньгам. К самому простому, самому примитивному объяснению. Им и в голову не могло прийти, что её поступок не имел ценника. Он был бесценен. Он был про достоинство.
Всё началось месяц назад. Так невинно, так обманчиво тепло. Отец, Пётр Матвеевич, готовился отмечать свои семьдесят. Дата не просто круглая, а какая-то монументальная. И Алёна, вечно виноватая в своём успехе, в своей отдельной от них московской жизни, в том, что не вышла замуж в двадцать два, как Света, а строила карьеру, решила сделать широкий, примиряющий жест. Жест, который, как ей наивно казалось, мог бы наконец-то снести эту невидимую стену между ними.
— Пап, давайте я оплачу ресторан? — предложила она во время очередного дежурного звонка, наполненного светскими любезностями. — Выберем самый лучший, соберём всех-всех, отметим как следует.
На том конце провода повисла такая плотная пауза, что, казалось, в ней можно было утонуть. Потом трубка с шуршанием перешла к Светлане, вечному семейному организатору и серому кардиналу.
— Ой, Алёнка! Правда? Ты уверена? Это же так дорого! — в голосе сестры плескался такой неприкрытый, почти детский восторг, что Алёне на миг стало не по себе. Словно она не подарок предлагала, а открывала сундук с сокровищами. — Мы тут как раз присматривались к «Версалю». Там такой зал… хрустальные люстры … такой шик… для папы — самое то!
И завертелось. Закачалось. Светлана, получив негласное разрешение на безлимитный бюджет, вошла в раж. Она звонила ей каждый день, присылала фотографии меню с фуа-гра и устрицами, образцы скатертей цвета шампанского и варианты цветочных композиций для стола. Алёна, по уши увязшая в своём квартальном отчёте, только устало кивала в трубку: «Да, Света, конечно. Бери лучшее. Не экономь. Это же для папы». Она безропотно перевела на карту сестры внушительную сумму — предоплату, которую требовал ресторан. Остальное, как договорились, она должна была доплатить на месте, в день торжества. Она даже платье купила. Шёлковое, цвета горького шоколада, струящееся и тяжёлое. Дорогое. Оно одиноко висело в шкафу, как молчаливый укор её глупости.
День юбилея наступил. Суббота. Алёна с утра была на ногах, хотя спала от силы пару часов. Сделала укладку в салоне, потратила час на макияж, который должен был скрыть следы усталости. Ждала звонка. «Алён, мы выезжаем через час». Или: «Алён, встречаемся там-то во столько-то». Ну, хоть какое-то дурацкое сообщение. Телефон молчал. Подарок для отца — редкое издание его любимого Ремарка — лежал на столе, перевязанный лентой.
В три часа дня она не выдержала. Сердце неприятно заныло, предчувствуя что-то неладное. Набрала сестру. Гудки, гудки… Никто не брал. Набрала брата, Егора. Тот же результат. Может, что-то случилось? Какая-то беда? Она уже начала прокручивать в голове самые страшные сценарии, когда её палец случайно дрогнул и открыл одну из запрещённых социальных сетей.
И она увидела.
Светлана, её дорогая сестра, оказывается, не была так занята, чтобы не выложить свеженький фотоотчёт. Зал «Версаля», весь в золоте и хрустале, именно тот, что она одобрила. Длинный стол, ломящийся от тех самых устриц и салатов, за которые она заплатила. И вся её семья. Вся. Вот он, отец, Пётр Матвеевич, сияет во главе стола в новом галстуке, чуть покрасневший от выпитого. Рядом Света, обнимает его, её лицо светится торжеством победителя. Егор с женой Ингой, их вечно галдящие дети, какие-то дальние тётушки и дядюшки, которых Алёна видела лет десять назад на похоронах. Все. Все, кроме неё.
Подпись под серией фотографий гласила: «Отмечаем юбилей нашего любимого папочки и дедушки в узком семейном кругу!».
Узкий семейный круг. Алёна смотрела на экран телефона, и мир вокруг неё словно сузился до этой одной фразы. Она не почувствовала боли. Нет. Боль была потом, тупая и ноющая. Сначала пришло ошеломляющее, ледяное озарение. Её не просто забыли. Её не собирались приглашать. Она была банкоматом на ножках. Банкомат выдал нужную сумму, и его можно было оставить за дверью. Ну, как бы, зачем он на празднике? Он свою работу сделал.
Она просидела в кресле до позднего вечера, глядя в одну точку. Шёлковое платье так и осталось висеть в шкафу. Подарок отцу она молча засунула на самую дальнюю полку. А потом, когда первая волна унижения и горькой обиды схлынула, на её место пришла холодная, звенящая ярость. Не истеричная, а расчётливая, та самая, что помогала ей заключать сложные сделки. Она больше не была Алёнкой, которая так отчаянно хотела заслужить их любовь. Она была Алёной Петровной, которая умела считать не только прибыль компании, но и нанесённые ей оскорбления. Она нашла номер «Версаля».
— Доброй ночи. Меня зовут Алёна Петровна. Я по поводу сегодняшнего банкета в честь Петра Матвеевича, — её голос был твёрд, как сталь.
Администратор на том конце провода сонно что-то пробормотал, явно разбуженный её звонком.
— Да, я вас слушаю.
— Я вносила предоплату за это мероприятие. Однако, по личным причинам, я не смогла на нём присутствовать и, соответственно, не являлась гостем. Заказчиком банкета, как указано в вашем договоре, выступала Светлана Петровна, его дочь. Пожалуйста, переоформите оставшуюся сумму счёта на заказчика. Все данные у вас есть. Я лишь покрывала аванс, как третье лицо, по её просьбе.
Администратор опешил. Начал что-то лепетать про договорённости, про то, что так не делается, что платёж ожидался от неё. Но Алёна была неумолима. Она сыпала юридическими терминами, говорила о том, что плательщик и заказчик — не всегда одно и то же лицо, и что услуги были оказаны именно семье, а не ей лично. Она была так спокойна и убедительна, что мужчина на том конце провода, пообещав утром всё уладить с руководством, повесил трубку с явным облегчением.
И вот теперь, слушая истошные вопли сестры, Алёна чувствовала странное, тёмное удовлетворение.
— Света, успокойся и послушай меня, — сказала она, когда поток обвинений иссяк. — Просто ответь на несколько вопросов. Кто физически пришёл в ресторан и подписал договор на обслуживание? Ты. На чьё имя был банкет? На имя отца. Кто наслаждался ужином из пяти блюд и французским шампанским? Вы все. А где в это время была я?
— Ну… Алён… Мы думали, ты занята… Ты же всегда работаешь… — жалко пролепетала Света. — Мы тебе звонили, а ты не брала! Честно!
Ложь. Такая очевидная, такая бездарная, такая жалкая ложь. В списке пропущенных вызовов за вчерашний день не было ни одного звонка от семьи.
— Не ври, Света. Хотя бы сейчас не ври. Просто признай. Вы решили, что моё присутствие необязательно. Достаточно моих денег. Так ведь? Вы получили праздник в «узком семейном кругу». Я его оплатила. Точнее, его начало. А теперь будьте добры оплатить его окончание. Это ведь ваш праздник, не мой. Мой вы проигнорировали.
— Но у нас нет таких денег! Ты понимаешь?! Это огромная сумма! Папу до инфаркта доведёшь! Он же старый человек!
— Не думаю. Он у нас мужчина крепкий, вчера на фото выглядел отлично. Соберитесь все вместе, как вы вчера собрались за столом. Скиньтесь. Ты же работаешь, муж твой Егор тоже не бедствует, на новой машине ездит. Как-нибудь осилите. Это будет ваш общий, настоящий подарок отцу. Настоящий, а не купленный за мой счёт. Понимаешь, вы хотели праздник без меня, вот и получите его до конца. Со всеми вытекающими.
В трубке послышались сдавленные рыдания. Алёна слушала их без малейшего сочувствия. Все слёзы она выплакала вчера, глядя на их счастливые, сытые лица на фотографии.
— Ты нам больше не сестра! — выкрикнула Света и бросила трубку.
Алёна положила телефон на стол. В квартире стояла тишина. Та самая тишина, которой она раньше так боялась, стараясь заполнить её работой, музыкой, чем угодно. Но сейчас эта тишина была другой. Она не давила. Она не была синонимом одиночества.
Началась унизительная для них и забавная для неё процедура сбора денег. Ей звонил брат, пытался давить на жалость, говорил что-то про стариков-родителей и что «Света не подумала». Звонила какая-то тётка, шипела про неблагодарность и про то, что «от семьи отрываться нельзя». Отец не позвонил. Ни разу. Видимо, гордость не позволяла. Или стыд. Хотя вряд ли. Через неделю счёт был оплачен. Алёна знала это, потому что ей позвонил администратор ресторана и, запинаясь, вежливо извинился за беспокойство.
Вечером она подошла к шкафу и сняла с вешалки шёлковое платье цвета горького шоколада. Оно было красивым, но совершенно чужим, как реквизит из чужого спектакля. Она аккуратно сложила его в коробку и убрала подальше.
А потом открыла ноутбук и купила себе билет. Туда, где было море и солнце. Она давно об этом мечтала, но всегда откладывала, потому что «семья», «обязанности», «юбилей отца».
Теперь обязанностей больше не было. И тишина в её квартире впервые за долгие-долгие годы не казалась пустой. Она звенела. Звенела свободой. Дорогой, выстраданной, но наконец-то её собственной.