— Ты должна была бороться за нас! Это была проверка!
Эта фраза, брошенная в пылу ссоры, ещё не прозвучала, но уже витала в воздухе, густом и тяжёлом, как предгрозовая духота. А пока… пока было утро. День рождения Ольги начался с приторно-сладкого запаха, который она ненавидела всей душой. Ваниль. Этот запах, словно назойливый утренний кошмар, въедался в слизистые, вызывая пульсирующую боль в висках. Он был липким, удушающим, как объятия нелюбимого родственника. Она медленно открыла глаза, щурясь от утреннего света, пробивавшегося сквозь неплотно задёрнутые шторы. И увидела его — Дмитрий, её муж, стоял посреди комнаты с широченной, отрепетированной улыбкой, протягивая ей знакомый прямоугольник подарочной упаковки. Сердце неприятно сжалось в предчувствии. Ну как же так? Неужели опять?
— С днём рождения, любимая! — его голос звучал бодро, слишком бодро для этого утра, которое уже было безвозвратно испорчено одним лишь запахом, просачивающимся даже сквозь картон и целлофан.
Ольга заставила себя сесть на кровати, стараясь дышать через рот, чтобы отсрочить неминуемую мигрень. Пульсация в затылке уже начиналась, как тиканье часового механизма у бомбы. Она взяла в руки коробочку, чувствуя, как внутри всё протестует. Это была какая-то злая ирония. За пять лет совместной жизни он так и не запомнил. Не захотел запомнить. Она же сотни раз говорила, как бы невзначай, когда они проходили мимо кондитерской, и прямо, когда он спрашивал, какой ароматизатор купить в машину. «Только не ваниль, милый, умоляю». Это была её единственная, но, видимо, совершенно невыполнимая просьба.
— Дима… — она попыталась подобрать слова, чтобы не испортить праздник окончательно, но обида уже подкатывала к горлу тугим, колючим комком. Она разорвала упаковку. Ну да. Изящный флакончик духов с золотистой жидкостью. Название говорило само за себя. «Vanilla Dream». Кошмар, а не мечта. — Ты же знаешь… Ты же прекрасно знаешь, что я не переношу этот запах. У меня от него голова просто раскалывается.
Улыбка сползла с его лица, сменившись выражением лёгкого недоумения, которое быстро переросло в плохо скрываемое раздражение. Это была его стандартная реакция на любую критику.
— Оль, ну что ты опять начинаешь? Вечно тебе всё не так. Я старался, выбирал. Консультант сказала, это самый популярный, самый женственный аромат. Все женщины от него в восторге. Главное — внимание, а не сама вещь. Неужели это так сложно понять?
Главное — внимание. Эта фраза зазвенела в ушах Ольги громче набата. Внимание? Разве внимание не заключается в том, чтобы слышать человека, который рядом с тобой? Помнить о таких, казалось бы, мелочах? Знать, что любимый человек пьёт чай с бергамотом, а не с жасмином, что предпочитает солёное сладкому, и что от запаха ванили у неё раскалывается голова. Это не мелочи. Это и есть жизнь. Это и есть настоящее, а не показное внимание. Но спорить было бесполезно, она это знала. Любой её довод разобьётся о его железобетонную логику, щедро сдобренную советами его мамы, Тамары Игоревны. «Мужчина не должен вникать в женские капризы», — наверняка говорила она.
Следующие несколько месяцев Ольга вынашивала план. Нет, это была не жажда мести. Скорее, педагогический эксперимент. Наглядное пособие по логике для одного конкретного ученика. Она решила преподать мужу урок его же методом. Идея родилась спонтанно, в магазине, когда она увидела витрину с мужскими аксессуарами. Блестящие, дорогие, абсолютно бесполезные без главного компонента. Идеально. Приближалось двадцать третье февраля, и она с каким-то мстительным энтузиазмом взялась за подготовку «подарка». Внимание — так внимание. Доведём эту концепцию до абсолюта.
В праздничное утро она, источая самое искреннее радушие, на которое была способна, протянула Дмитрию красивую, тяжёленькую коробочку, перевязанную атласной лентой. Он с нетерпением её открыл, предвкушая что-то действительно стоящее. Внутри, на бархатной подложке, покоился дорогой, стильный бритвенный станок известной фирмы. Хромированная сталь, эргономичная ручка. Дмитрий расплылся в довольной улыбке. Он давно такой хотел, даже как-то намекал.
— Ого, Оленька! Вот это да! Угадала! Спасибо! — он взял станок в руки, повертел, любуясь, как в его поверхности отражается свет. — Серьёзная вещь. А где лезвия? Что-то не вижу.
Ольга, едва сдерживая торжествующую ухмылку, изобразила на лице крайнее удивление и пожала плечами.
— А лезвий нет.
Он уставился на неё, его мозг, очевидно, отказывался обрабатывать эту информацию.
— В смысле нет? Как это? Они же должны быть в комплекте.
— Ну вот так. Не было. Я подумала, какая разница, есть они или нет. Ты же сам говорил, главное — это же внимание, правда, милый? Я уделила тебе внимание. Выбирала лучший станок, упаковывала красиво…
Секунду он молчал, переводя взгляд с бесполезного куска металла на её лицо, на котором, должно быть, было написано всё. Улыбка медленно сползала с его губ, а в глазах разгорался холодный огонь узнавания и гнева. Кажется, до него начало доходить.
— Это что, шутка такая? — процедил он сквозь зубы, и его голос стал опасно тихим.
— Почему шутка? Я очень серьёзно подошла к выбору.
— Это издевательство! — он швырнул бесполезный станок на диван. Ярость исказила его черты, превращая симпатичное лицо в маску. — Ты просто издеваешься надо мной! Подарить бритву без лезвий! Это же… это же абсурд! Это как подарить машину без колёс!
Ольга спокойно смотрела на него, чувствуя, как внутри неё вместо страха растёт холодная, стальная уверенность.
— Абсурд, говоришь? А дарить человеку то, от чего ему физически плохо, — это не абсурд? Дарить духи, зная, что от них у меня начинается мигрень, — это нормально? Это, по-твоему, и есть то самое хвалёное внимание?
Слово за слово, и тихий утренний разговор превратился в ураган. Они кричали, перебивая друг друга, выплескивая всё, что накопилось за эти месяцы и годы молчаливого раздражения и непрощённых обид. Дмитрий обвинял её в мелочности, злопамятности и стервозности. Она его — в эгоизме, безразличии и инфантильности. Воздух в квартире, казалось, звенел и искрился от напряжения.
В какой-то момент, исчерпав все аргументы, дойдя до точки кипения, Дмитрий в сердцах выпалил:
— Если ты так себя ведёшь, если ты способна на такие подлые, унизительные выходки, может, нам вообще развестись?!
Он ожидал чего угодно: слёз, ответных обвинений, мольбы остаться. Но Ольга вдруг замолчала. Громкая ссора оборвалась, и наступила оглушительная тишина. Она посмотрела на него долгим, тяжёлым, изучающим взглядом, и в её глазах не было ни злости, ни обиды. Только холодная, звенящая пустота и какая-то окончательная усталость.
— Хорошо. Давай, — её голос прозвучал на удивление спокойно и твёрдо.
Дмитрий остолбенел. Этот простой, спокойный ответ выбил почву у него из-под ног. Вся его напускная ярость моментально испарилась, уступая место растерянности, а затем и откровенной панике. Он смотрел на неё, на эту вдруг ставшую чужой и решительной женщину, и не узнавал. Где его милая, покладистая Оленька, которая всегда первая шла на примирение, даже если была права?
— Что… что значит «давай»? — пролепетал он, его голос дрогнул.
Ольга пожала плечами, и в этом жесте было больше безразличия, чем во всех её криках до этого.
— То и значит. Развод так развод. Я устала, Дима. Понимаешь? Просто устала.
И тут его прорвало. Словно из надутого шарика выпустили воздух. Он сорвался, его лицо исказилось отчаянием, и он рухнул на диван, закрыв лицо руками. Его плечи затряслись в беззвучных рыданиях.
— Ты должна была бороться за нас! — выкрикнул он глухо, сквозь пальцы. — Ты должна была сказать «нет»! Убедить меня! Не соглашаться! Это же была проверка! Мама сказала… Мама сказала, так нужно делать, чтобы понять, настоящая ли ты жена. Готова ли ты бороться за семью…
Ольга слушала его, и ледяное спокойствие окутывало её всё плотнее. Проверка. Какое уродливое, унизительное слово. Вся их жизнь, её чувства, её любовь, её терпение — всё это было предметом какого-то глупого, жестокого эксперимента, срежиссированного свекровью. Тамарой Игоревной. Женщиной, которая с первого дня их знакомства видела в ней не невестку, а соперницу, укравшую её драгоценного «мальчика». Теперь всё встало на свои места: и эти бесконечные советы, и язвительные замечания, и вот теперь — «проверки». Какая дикая, чудовищная глупость.
Она не сказала больше ни слова. Молча пошла в спальню, достала с антресолей большой дорожный чемодан и начала методично, почти механически складывать свои вещи. Футболки, джинсы, любимый свитер. Дмитрий что-то говорил ей вслед, бессвязно и жалко, метался по квартире, звонил своей маме, но Ольга его уже не слышала. Она была в каком-то коконе, где существовали только она и её решение. Решение, которое зрело давно, подспудно, и сегодня наконец оформилось в окончательный, бесповоротный поступок.
Через час она уже ехала в такси к родителям, глядя на проносящиеся мимо огни города. Не было ни слёз, ни сожаления. Только странное, почти болезненное чувство облегчения, будто с плеч свалился неподъёмный груз, который она тащила много лет, сама того не осознавая.
Она не успела даже толком разобрать вещи в своей старой, пахнущей книгами и детством комнате, как в дверь позвонили. На пороге стоял Дмитрий, с красными, опухшими глазами, а за его спиной, как генерал на поле боя, возвышалась Тамара Игоревна с лицом, выражающим праведный гнев. Они приехали «разобраться» и «вернуть неразумную дочь в семью».
Но разобраться им не дала Ирина, мама Ольги. Она вышла в прихожую, невысокая, хрупкая женщина с удивительно твёрдым взглядом. Она молча выслушала сбивчивые объяснения Дмитрия о «недоразумении» и гневную тираду Тамары Игоревны о том, что «нынешние жёны совсем не ценят семью и бегут при первой же трудности». А потом спокойно, но так, что в её голосе зазвенела сталь, произнесла:
— В моей семье проверок не устраивают. Мы здесь друг другу доверяем. А если в вашей семье принято играть в такие игры, то моей дочери с вами не по пути. Дверь там. Всего доброго.
Она просто закрыла перед их носом дверь, оставив ошеломлённую парочку на лестничной клетке. Звук щёлкнувшего замка прозвучал как финальный аккорд в этой пьесе абсурда.
Вечером Ольга сидела с мамой на кухне. Они пили чай с мятой из старых, знакомых с детства чашек, и впервые за долгое время Ольга чувствовала себя дома. В полной и абсолютной безопасности.
— Мам, я… я правильно сделала? — тихо спросила она, хотя уже знала ответ.
Ирина накрыла её руку своей тёплой, чуть шершавой ладонью.
— Дочка, уважение к себе — это не то, за что нужно бороться в семье. Оно либо есть, либо его нет. Ты ещё так молода, чтобы начинать жизнь заново. Это не конец, это только начало. И запомни, что бы ни случилось, у тебя всегда есть дом. Твой настоящий дом, где тебя любят просто так, а не проверяют на прочность.
Ольга посмотрела на маму, на её добрые, всё понимающие глаза, и слёзы, которые она так долго и упорно сдерживала, наконец хлынули из глаз. Но это были не слёзы горя или обиды. Это были целительные слёзы освобождения. Она сделала правильный выбор. Она выбрала себя. И где-то там, за окном, в огнях ночного города, для неё начиналась новая, совсем другая жизнь. Без приторного запаха ванили, без унизительных проверок и без чужих, навязанных правил.